Путешествие второе

Поминки предполагалось справлять именно в старом бабушкином доме, хотя рядышком стоял уже почти совсем готовым новый, блестевший свеже рублеными стенами и точно сиявшей под скупым осенним солнцем крытой осиновой, ещё не выгоревшей и не потускневшей, щепой крышей.
А вот, что руководило хозяином старого дома больше, чем полвека назад, никто сказать не мог, а бабушка, если и знала, то обходила молчанием. Серчая, чаще всего называла дом  одним словом «тюрьма». Честно говоря, оно ему подходило.
Всё-таки, можно предположить, что хозяин, будучи при всём том человеком домовитым, хотел просто как-то выделиться на фоне той, привычной, деревянной, не всегда даже пятистенной, нижней, старой части деревни, но получилось это у него даже чересчур своеобразно. Только у него здесь, на косогоре, часть земельного надела, прилежащего к дому (кроме уже упоминавшейся аллеи) была обсажена с западной стороны елями, а южной – ясенями. Был несколько в диковинку и сад, разбитый вопреки сложившимся традициям, когда что-то заимствовалось у соседей, что-то прививалось на дички. У хозяина он был полностью привезённым из питомника. Только у него рос редкий сорт летнего ранета с непередаваемым вкусом солнечного лета; зимняя яблоня, плоды с которой доедали ещё Великим постом. Даже традиционные антоновка и белый налив отличались от садов соседей. Как обычно происходит в таких случаях в сад прокрались и две-три яблони, плоды которых, красивые на вид, были, что называется, на любителя. А ещё нельзя было пройти мимо, не сорвав, янтарной и очень крупной, по местным меркам, сладкой жёлтой сливы, у совершенно спелых плодов которой из трещин в мякоти капал сок и была видна косточка. Но подлинной гордостью и украшением сада был десяток дюков, которые в деревне упорно называли черешней. Впрочем, по внешнему виду, если не по точному совпадению вкуса, эти ягоды вполне на неё походили.
Дом, по замыслу хозяина, тоже должен был стать своеобразной «вишенкой на торте», если под тортом понимать старую часть деревни. Пока заливали фундамент, уже впечатлявший себя размерами, это ещё не так бросалось в глаза. Но, когда по всему периметру будущего дома хозяин начал вместе с нанятыми работниками возводить опалубку, кое-кто, наверное, стал сомневаться в его умственных способностях. Всё-таки придётся считать, что история умалчивает, и преданий не сохранилось, как родилась и откуда появилась сама эта идея бетонного монолитного дома, где он мог её подсмотреть или как до неё додуматься. Более того, он сам никогда, ни трезвый, ни в подпитии, хотя и неоднократно подначивали, не касался этой темы, а наседать, зная его вспыльчивый характер, не решались, да оно того и не стоило, чтобы ввязываться в драку из-за чужого дома. Мало того, что все его родственники в деревне жили в самых обычных домах, различавшихся лишь размером и обстановкой, исходя из средств и размеров семьи, а кто-то и откровенно теснился. Мало того, что окрест не встречалось ничего подобного, ни в их деревне, ни по соседним хуторам, ни в других деревнях в волости. Даже у Акуратновых, слывших вполне заслуженно за местных богатеев, дом, стоявший в излучине Утрои и на краю большого сада, был просторным, с мансардой, крытый железом, но деревянный. И только амбар построили из красных и серых валунов с широкими арочными дверями на кованых навесах, в которые могла спокойно въехать лошадь с возом. Даже в центре волости, где располагалось поместье ближайшего к ним барина Пешудова, двухэтажный дом построили просто кирпичным на высоком каменном подклете. Да что там говорить – и в уездном городе не было ни одного дома, возведенного по такой технологии.
 После того, как опалубка ряд за рядом добралась до самого верха, бетон отстоялся, и деревянную одёжку сняли, изумлённым жителям Загорья предстало серое вытянутое здание с двумя входами, - одним со стороны хозяйственного двора, другим, парадным, со стороны подъездной дороги с застеклённой верандой.  По её бокам были разбиты клумбы с лилейниками и какими-то, тоже диковинными, растениями, которые никогда не цвели и названия которым никто в деревне не знал. Впрочем, как на диковинку смотрели попавшие внутрь и на огромные фикусы с разлапистыми листьями,   на герани редкой расцветки, не говоря уже про иглицу. Эта большая часть дома была летней, или, по аналогии с названиями церквей, холодной. Как и можно было предположить изначально, вся жизнь дома в итоге сосредоточилась в той, с позволения сказать, тёплой части. Но даже в ней, уже в конце жизни дома, первую зиму после рождения Алёша по преимуществу спал в одной кровати с мамой, во вторую ему в сильные морозы на всякий случай одевали ночью ушанку, чтобы не застудить от греха подальше голову. Параллельно дому стоял ещё один такой же бетонный прямоугольник, в котором размещался хлев и другие хозяйственные надобности.  Надо ли говорить, что домашняя скотина тоже была не самого высокого мнения о такой своеобразной «роскоши» её хозяина.
И вот именно сюда, в сорок втором, мать и вышла замуж за сына хозяина. Внешний вид дома не обманул её, а создателя всего этого бетонного своеобразия или безобразия к тому моменту уже не было в живых…
Вполне может статься, что именно эта необычность для наших мест, а также наличие отдельного входа, определили то, что в сорок первом, когда после оккупации в школьных сараях рядом с кузницей немцы развернули что-то вроде передвижной мастерской для ремонта привозимой с фронта техники, командовавший ею офицер выбрал для своего постоя ту самую холодную часть дома. Это давало ему возможность и преимущество жить, при этом никак не пересекаясь с хозяевами. Само здание школы оказалось превращено в подобие казармы. Офицер был не молод, по всей видимости, из тех мобилизованных специалистов из числа гражданских лиц, которые воспринимали войну, как неизбежное зло. Вероятно, для того, чтобы как-то рассеять возможные на свой счёт опасения, показывал фотографии своей семьи с детьми, а однажды даже оказался полезен. Немецкие солдаты повадились ездить на мотоциклах через посевы ячменя, сокращая дорогу. Кое-как, знаками бабушка объяснила, в чём состоит их горе. Вернувшись вечером, он привёз две таблички, которые велел поставить с двух концов импровизированной дороги и езда прекратилась. Он квартировал, таким образом, все три года оккупации. Справедливости ради следует отметить, что иногда, чаще к каким-то праздникам, вроде Рождества, мог, молча, отдать какие-то неиспользованные продукты из своего офицерского пайка, а примерно за месяц до освобождения стал собираться сам и открытым текстом заранее сказал, что скоро сюда придут русские солдаты.
Да и в целом жизнь в оккупации для деревни, которая была занята уже в конце июня, а до этого чуть меньше года побыла в составе СССР, была омрачена разве что нелепой смертью красноармейца. Немцы только что въехали в деревню на мотоциклах и осматривались на новом месте, а боец, вероятно раненый в районе железнодорожной станции, почему-то днём полз по обочине канавы на краю леса в сторону отступавших частей. Как назло, кто-то заметил это шевеление, офицер посмотрел в бинокль, подал знак солдату, тот, взяв винтовку, устроился поудобнее, опершись на мотоциклетную коляску, прицелился, и на краю канавы стало тихо. Бойца ночью потихоньку местные жители так, в чём был, похоронили неподалёку, а перезахоронили в братской могиле уже только в сорок четвёртом.
Увы, но этому раненному красноармейцу жизнь оставила слишком мало шансов. Спешно отступавшие войска практически без боя сдали уездный город, бывший, к тому же, значимым железнодорожным узлом, имевшим ответвление на Ригу и открывавшим прямой путь на Остров, Псков и Ленинград. Несколько почти фанерных самолётов, размещенных на аэродроме рядом с городком, немецкие летчики сожгли в ходе налёта прямо на стоянке, а взлетевшие, после короткого боя, оказались сбиты.  Хотя всё могло пойти совсем иначе. Судя даже по следующему факту, где-то наверху война не только не исключалась, но и предполагалась, и к ней готовились. На данном участке государственной границы, ещё до вхождения Латвии в состав СССР, была сооружена так называемая «Линия Сталина», которая на открытых участках местности вблизи шоссейных дорог и железной состояла из цепочки капитально построенных двухэтажных железобетонных ДЗОТов, в секторе обстрела которых находилось всё пространство между ними. Горькая правда состояла в том, что отступавшие части Красной Армии даже не пытались закрепиться на ней.
А смысл жизни жителей Загорья сосредоточился на том, чтобы просто пережить это, понятное дело, непростое время: что-то сеять, что-то сажать, кого-то выращивать на подворье, чего-то ждать, чего-то бояться, на что-то надеяться...