Пообедать с дождиком

Все тебя учат. Все! Это что, хобби у них такое? Ну, да, все верно: мне двенадцать лет. Но это же не повод человека, как тряпку какую, с места на место перекладывать. Что ни скажи – снисходительно улыбаются и у виска крутят. Дели на десять называется. И вообще - я всем решительно не нравлюсь. И ничего тут не поделаешь. Как ни старайся – ничего не выйдет. Любить все равно будут не тебя. Предпочитают других детей. А они все – жалкие притворщики! Это же так очевидно! Они только с виду пушистые и белые, но на самом деле совсем другие. Я это знаю. Вы послушайте как-нибудь, что они говорят, когда их никто не слышит. Это же ужасно! Грубо, неприлично, пошло! Но кроме меня этого почему-то никто не замечает. Может, всех это устраивает, что всё вокруг в этом мире не настоящее. Лишь я один всегда и везде одинаковый. Всегда! У меня притворяться почему-то не получается. Да и не люблю я это занятие - притворяться. Поэтому обо мне из-за этого черте что сочиняют! И никуда от этого не деться. Не отмоешься. Но я не расстраиваюсь. Не хотите понимать меня – не надо. Не любите – обойдусь. У меня и у самого ко всем вам уйма претензий имеется.
Я устал, что люди говорят одно, а делают совсем другое. Требуют быть твердым, мужественным и целеустремленным, а сами могут из-за освободившегося места в трамвае в пух и прах разругаться и таких слов друг другу наговорить, что потом до конца жизни помириться невозможно. Чуть что – паникуют и напиваются. Напиться - это у них традиция такая. А какие они пьяные – видели? Противно смотреть даже. Тупого тупее. И в таком состоянии некоторые из них начинают меня жизни учить. Перенимай, мол, передовой опыт! Тьфу! Ненавижу!
Мне слова сказать не дают. Тут же подзатыльники раздают. Еще орут. Боже, как орут! Настоящая истерика. Я почему-то всегда неправ оказываюсь.  Я что, убил кого, украл, сломал чего ценного или накопления ваши в карты проиграл? Слюной брызжут, как из брандспойта, глаза округляются, больше глобуса становятся, а запах изо рта … Бр-р. До тошноты. И чему меня такие научить могут? Чему? Смешно даже говорить об этом.
Я нелюдим. Вы об этом в моей школьной характеристике прочтете. Там черным по белому написано: людей и товарищей сторонится. Меня даже к доктору водили. Хитрый такой старикашка, прикинулся добреньким и давай у меня выпытывать: что да как. Но я же вижу: он меня за ненормального держит. И не любит меня. Ему все равно. Просто у него работа такая.
Вот и разошлись наши дорожки. Но я – счастлив! Вы даже не представляете, как я счастлив! Мне очень хорошо. Честно! Я ничего в своей жизни менять не хочу. Я каждым своим днем наслаждаюсь: утром – утру, днем – дню, вечером, соответственно, – вечеру. Мне даже школа не мешает. Там, конечно, иногда меня огорчают, но я смеюсь. Всякая мелочь, а делают такое лицо, словно земля перевернулась. И пошло, и поехало. Нотации читают. Думают, я их слушаю. Да мне чихать на них. Ничего нового они мне не скажут. Все это миллион раз слушано-переслушано. Прежде чем мне чего втолковывать, надо сначала научиться самому все это исполнять.
Как-то раз постоял я рядом с учительской, дверь они забыли закрыть. Да и поздно уже было, решили, что все дети по домам давно разбежались. А я, как назло, остался. Я люблю в школе призадержаться. Дела у меня никакого нет, просто все другие после звонка с последнего урока как сумасшедшие домой несутся, а мне не хочется быть на них похожим. Вот я и стал не спешить. Идешь, значит, по коридору, нога за ногу, плюешь на все вокруг. Знали бы вы, как на меня при этом взрослые смотрят. Понять никак не могут, чего я хочу. А я ничего не хочу. Гуляю. Какая разница, где это делать: во дворе или в школьном коридоре. Уроки же закончились. С этой минуты - я свободная птица, что хочу, то и делаю. Кто мне запретит? Раз я так оказался рядом с учительской, послушал, что мои глубокоуважаемые учителя говорят, когда считают, что их никто не слышит. Не думайте, что я такой гад, тайно подслушиваю чужие разговоры. Специально я ничего не делал. Просто они очень громко разговаривали, от самого туалета было слышно. Ну, да, я не ушел. И уши затыкать не стал. Сознаюсь: мне интересно стало. Что в этом плохого? Я же не в спальню вашу пробрался и не подсматриваю. Я в школе. Это другие должны думать, где они находятся, прежде чем всякую ахинею нести. А ее, в беседах учителей наших, было предостаточно. Повторить я не решусь. Мне за такое обычно по губам бьют. Очень сильно они меня разочаровали тогда. Они же последним рубежом моим были, кому я еще верил. Теперь рубежей этих у меня не осталось вовсе. Придется отныне самого себя только слушать, и только самому себе верить.
С тех пор людей всех я стал презирать. Скажите: плохо это? А как они ко мне? Вот пусть и получают, что заслужили. Не я это начал и не мне это разруливать. Не считайте, что я бука какой, и только вредничать умею. Ничего плохого я никому не делал и не сделаю. Просто я полюбил показывать всем, кто они есть на самом деле -ничтожества! О, это великое наслаждение! Лучшей развлекухи и придумать нельзя!
Самое мое любимое занятием на свете – обед с дождиком. Это я сам придумал. Сейчас расскажу. Вам понравится. Очень прикольно.  Мое лучшее изобретение. Только, тс-с, мамке ни слова. Ей это вряд ли понравится…
Для этого надо дождаться приличного дождя. А он такой не каждый день случается. Бывает, месяцами ждешь его, но зато потом - оттягиваешься по полной программе! Это, когда пойдет дождь злой, как собака, холодный, как речка, скованная льдом, как из ведра поливает, по улицам сплошные потоки несутся, ветер подымается ураганной силы, деревья с корнем валятся; все вокруг воет, стонет, страх великий на людей нагоняет, никто носа из дома казать не смеет! Вот тогда можно начинать…
Сегодня такой день как раз и случился. Поначалу ничего не предвещало интересного. С утра вполнакала светило солнце, лениво гоняя по небу пару невзрачных облачков. Но ближе к обеду облачков этих собралось уже изрядное количество.  Еще ослепительно белые, как парадные переднички у девчонок на празднике, они носились друг за другом, словно на переменке в догонялки играли, и подняли небольшой ветерок, правда, пока способный лишь тополиный пух гонять. Ничего страшного он сотворить не мог.
Затем кто-то из них, (я про облачка) специально или ненароком, - так получилось – притормозил, и в него тут же врезались все другие тучки. Началась давка.  Одно белоснежное облачко наскакивало на другое, облака соединялись, толстели, набухали, начинали темнеть и делались огромными тучами. Процесс этот принял необратимый характер.  Буквально на глазах заметно померкло. Белое сделалось черным и никто, вроде, не был в этом виноват. Пришлось даже свет включить в комнате, а то ни единого слова в упражнении разобрать стало невозможно. И это все в разгар-то светового дня! Что же дальше будет? А дальше – прорвало!
Начался дождь! Да какой! Буря! Ураган! Смерч! Сплошная стена воды обрушилась на город всемирным потоком - залило, затопило, побежало бурными реками. Не стало ни улиц, ни площадей, ни проходов между домами. Одно сплошное водное море – красотища! Все кипело, шипело, тарабанило. Что надо погодка! Самое время отправляться пообедать с дождиком. Родители – молодцы – им совсем нет никакого дела, чем я занимаюсь. Уставились в телевизор и даже не замечают, что за окном творится.
Сердце моё заметалось, как пойманная рыбка в сачке. Люблю я это состояние! Начинается!
Нахожу в хлебнице несколько кусочков чёрствого хлеба. Отлично! Не успели ещё выкинуть. Ходить в булочную – моя обязанность. Но сегодня я не успел, а в такой дождь - кто меня пошлет? Другой бы огорчился, что хлеб старый, а мне даже это лучше: весь смысл в том и заключался, чтобы хлеб был чёрствым и вчерашним.   
Тихой цапай выхожу из дома. Хотя, даже если бы я топал, как слон, мои родители все равно бы ничего не услышали. Есть такое ужасное слово: сериал - он способен любого здравомыслящего человека в идиота превратить! И тогда нет никому ни до кого никакого дела, даже если речь идёт о собственном ребёнке, о котором всем талдычат, что он для них самое любимое и дорогое существо на свете.
Я во дворе. Более неестественной картины и представить себе невозможно: с неба поливает жуткий дождь, а посреди всего этого водяного ада гуляет небольшой мальчик. Думаете, на мне резиновые сапоги одеты? Как бы ни так! Кеды! Самые обыкновенные. В которых я на физкультуру хожу. Шапку специально не взял. Зачем она мне? Пусть сразу на волосы льет. Куртку одел самую захудалую. Она от одного стакана воды – хоть выжимай. Замечательная куртка. Каждую капельку в себя впитывает, ничего не отбрасывает.
В таком виде я и появляюсь на улице.  По центру переулка несется бурлящий ледяной поток - настоящая горная река, не меньше - хоть за удочкой беги, как похоже. Я сразу вступаю в нее, прохожу в самую середину, где глубже всего. Обувь моя моментально промокает, ступни ног оказываются во власти ледяного плена. Бр-р! Аж, мурашки по коже побежали. Но я выдержал. Сжал зубы и, изобразив улыбку, пошел дальше.  Я умышленно шел очень медленно, чтобы каждый проходящий мимо взрослый мог меня как следует рассмотреть: что я ребенок, что я уже насквозь промок, что мне ужасно холодно и что я скоро зверски заболею. При этом я равнодушно глазею по сторонам, принимая такой вид, словно никакого дождика и в помине не было, словно я гуляю в самый жаркий солнечный день по набережной Рио-де Жанейро.
Дождик отчаянно хлестает меня со всех сторон: волосы мои вытянулись, как тина на дне реки, и прилипли ко лбу, с них, как с тысяч водопроводных труб, льется вода. Намокла куртка, как пробитая насквозь гвоздями, намокли брюки, ледяной фольгой обернулись ноги, футболка слиплась и укоротилась, трусы скрутились и исчезли, больно натирая нижнюю часть тела. Ни одной сухой ниточки, ни одного не замоченного клочочка! Это был великий кайф! Я обалдевал! Хотелось орать, как бешенному. На всю улицу. На весь проспект! На весь город! У меня был страшно довольный вид.
А вокруг в жуткой панике мелькали перепуганные прохожие. Втянув намокшие головы в намокшие воротники, они тщетно пытались защитить свои изогнутые плечи, голову, грудь и ноги от сплошных струй дождя, и неизменно проигрывали ему. Их жалкие, кривые, выворачивающиеся наизнанку зонтики, никак не могли защитить от льющихся с неба дождевых потоков. Некоторые из них, доведенные до отчаянья, напяливали себе на головы полиэтиленовые пакеты, совсем не думая, как по-идиотски они при этом выглядели. Я ликовал! Видок у достопочтенной публика был самый дурацкий! Люди ежились, гнулись, жались, стонали. Впору было службу спасения вызывать. Дождь всех их сделал одинаково ничтожными и жалкими. На лице каждого из них было написано, как он жутко страдает, как мечтает только лишь о том, чтобы поскорее добраться до своей квартирки с теплым диванчиком, напялить на ножки цветастые тапочки с помпончиками, и начать безудержно есть, и пить, пить и есть, при этом ежеминутно причитая: о, какой ужасный день!  Как я промок (промокла)! Как устал (устала)! Мочи нет терпеть. Скорей упасть!  Лечь! Рухнуть! Свалиться! Невыносимые мучения! Никаких сил! Ой! Ой! Ой!
Одному мне все было нипочем. Плевал я на дождь! Пусть хоть весь изольется. Не одолеть ему меня. Я очень хотел, чтобы это обязательно увидели и все остальные. Смотрите, смотрите! Вот мальчик – и ему ничего не страшно. А вы, взрослые, - и боитесь, и жметесь и стонете! Вы - слабые. Вы мизинца моего не стоите. Потому что я всех вас сильнее. Я могу то, что не можете вы. И где мне хорошо – вам плохо. Знайте об этом. Помните об этом. Вы теперь все время обо мне думать будете, потому что вам такое забыть не получится! Вы меня когда-то вздумали учить жизни, советами своими глупыми заваливали и еще злились, что я не хотел их слушать. Но теперь все иначе! Власти вашей – баста! Дождь расставил все по своим местам: кто есть вы, и кто есть я. Вы - ничто! А я – все! Вам до меня невероятно далеко! Так что лучше заткнитесь и летите, куда подальше в свои дурацкие   гнездышки и сушите свои дряблые крылышки.  Вы мне больше не указ. На поле остается победитель!
Меня, конечно же, замечали. Причем - все. Без исключения. Меня невозможно было не заметить. Слишком я, мягко говоря, от всех отличался.
Идет по самому центру переулка, не разбирая дороги, какой-то мальчик, мокрый с головы до пят, и в ус себе не дует. Шлеп-шлеп - по самым глубоким лужам, и плевать ему на ливень!
Большинство проходили мимо, как бы меня не замечая, мол, им все равно. Не их мальчик, чего с ним связываться, а вдруг он какой ненормальный, скажешь ему слово, а он в ответ - три. Но это только с виду так. На самом деле я им всем жутко не нравился, я их бесил. Такое нельзя не почувствовать. Они меня люто ненавидели. На части готовы были порвать! А все почему? Да потому что там, где они трусливо пасовали, я радовался. Такое не прощается.
Но были и такие, кто себя не мог сдержать. Начинали кричать еще издали:
- Что ты, негодник, делаешь? А ну, выйди из лужи. И марш домой, немедленно!
- Я гуляю, - отвечал им с достоинством
- Что ты сказал? Дерзить вздумал? Да будь я твоей мамой, я бы тебе задала трепку. Век бы помнил!
- Как хорошо, что вы не моя мама, - после этих слов я отворачиваюсь и иду дальше своей дорогой.
- Хам! Мелюзга! Чертов ребенок! – неслось мне вслед.
Цель была достигнута. Я разозлил их. Жутко! До белого каления довел. Мне что – через секунду все их оскорбления забылись, а взрослые еще долго будут идти и бормотать себе под нос различные ругательства, задыхаясь от ненависти ко мне.  Чем не дураки, а?
Затем - самое интересное. Финальная часть моего бенефиса. На пересечении улицы, где я живу, и ближайшего переулка, всегда проходит самое большое количество народу. Там есть скамейка.  Обычно она кем-то занята. На ней вечно кто-нибудь пьет, играет, курит или разговаривает. Сейчас скамейка пустовала. Не мудрено. Вокруг нее образовалась большая и глубокая лужа, впору было лодку заказывать, чтобы добраться. Но это образно. А так: до половины моего колена доходило. Что тоже немало. Но мне, насквозь промокшему, какая бы глубина не была – все нипочем. Я спокойно на глазах многочисленных прохожих прохожу напрямик через эту лужу и сажусь на скамейку. Очень эффектно у меня это получилось.
Дождь к тому времени совсем ошалел. И откуда в нем столько прыти? По моим расчетам, он давно должен был ослабеть, но не ослабевал, наоборот даже: пошел сильнее и значительно плотнее. Это для меня было не очень хорошо. Я же не железный. Я бесконечно сам над собой издеваться не могу. Мне передых нужен. Заболеть - не входило в мои планы.  К тому же, эти проклятые струйки кто-то там наверху стал еще сильнее остужать. Они как будто через гигантский холодильник проходили, прежде чем свалиться на город. Ледяные ручейки безостановочно текли у меня по спине, животу, ногам, в самые укромные места проникали и там останавливались, заселяясь в омерзительно мокрые тряпки, в которые превратилась вся моя одежда. Никуда мне было от этого не деться. В каждой точке моего тела ощущалось одно и тоже: холод! холод! холод! Леденели уши, немели руки, потеряли чувствительность ноги. Но я терпел. Еще как терпел! Развалился на мокрой скамеечке, как в шезлонге на пляже, и стал неторопливо жевать кусок чёрствого хлеба, взятого с собой из дома. Дождь мне здесь в подмогу – нет необходимости запивать. Не знаю, как это выглядело со стороны, но мне нравилось.
Меня буквально испепеляли взглядами. Ни одного доброго лица, ни одного намека на понимание. Только ненависть. Ничем не объяснимая и дикая ненависть. Но только мне на нею… В отличии от всех остальных, я был счастлив.
Я знал, что скоро обязательно должно будет что-нибудь случиться. Я ждал этого. И оно случилось.
- Что ты тут уселся, паршивец этакий? Где твои родители? Где твой дом? Да тебя в тюрьму для малолетних преступников отправить надо!
- В тюрьму? Меня? А за что? Я чего-то натворил? – задаю резонные вопросы.
- За все хорошее. Надо же, какой гад! Еще дерзит!
- Не понимаю, чего вас не устраивает.  Хотите сесть рядом – пожалуйста. Места хватает, мне даже двигаться не придется.
- Что?! Что ты сказал? Молокосос! Ты кому вздумал дерзить? Попутал чего! Да я тебе сейчас все уши оборву. Поплачешь тогда у меня. Подошел ко мне немедленно!
Нашел дурака. Так я к нему и пойду, держи карман шире. Люди всегда так: орут, орут, а достать не могут. Лужа! Мочить ноги никому не хочется. От этого люди еще сильнее злятся. Я молчу. Жую себе хлебушек, да на облачка поглядываю.
- Вот свинья! Посмотрите на него. Он же специально над нами издевается. Прибить тебя мало!
Вы слышали? Прибить хочет! Вот до чего дошло. А все из-за чего? Что я дождика не испугался, что мне до него, как до лампочки? А они скулят, им холодно, мокро, комфорта хочется! Но почему я за все это должен отвечать!
Скоро дяде надоест на меня пыхтеть, и он начнет сдуваться. Подойти ко мне все равно не получится. Может, правда, кинутся чем-нибудь, бывало и такое, но бывало редко. Я в таких случаях никогда не отворачивался. Даже если попадут – пусть, больно будет – ладно,  синяк поставят – ерунда. Им же самим потом стыдно будет. За что ребенка обидели? Не было никакой веской причины его обижать. Это меня защищает.
Иногда со мной пробуют говорить ласково:
- Сынок, ты чего? Промок же весь! Иди домой. Заболеешь.
- Нет у меня дома, - отвечаю я трагически.
- Как нет! Сгорел. Ты детдомовский. Может, тебе некуда пойти.
- Я – свободный философ. Что вам еще от меня надо?
Вот слово, которое они терпеть не могут – философ. Или – свободный. Я еще не разобрал, какое из них их больше злит.
Дальше следует набор площадной брани, которую повторять я не решусь. Мне это не положено и претит. Я затыкаю уши. Это апофеоз противостояния. В такой момент мне действительно могут сделать что-нибудь очень неприятное. Один раз здоровенный дядька на меня реально пошел. У него в руке бейсбольная бита была, или мне показалось, что бейсбольная, а на самом деле всего лишь сложенный зонтик - неважно. По глазам понял–может ударить. Испугался, конечно, какое-то время даже пошевелиться не мог. Он в лужу зашел, но в шаге от меня остановился. Его очень поразило, что я на его угрозу никак не отреагировал. Потом его жена увела. Она тоже чего-то испугалась. Но с тех пор я стал осторожнее. До такого стараюсь больше не доводить. И вообще, зарекся с мужиками выпендриваться, знаете, не хочется с дыркой в голове ходить или зуб потерять – молочные-то у меня давно выпали, а коренные заново больше не вырастут.
Чего-то нехорошо мне. Дрожу, как осиновый лист. И дрожь эту мне никак не унять. Достала проклятая. Такое ощущение - раздетым в Артике на льдине сежу. Процесс переохлаждения в самом разгаре. Зуб на зуб не попадает. Смешно. Стук, стук - затем очередь. Как бы не отлетело чего. Руки синющие, как у покойника, пальцы - не согнуть, не разогнуть. Похоже, спекся мальчик, готов. Пора домой бежать. На сегодня хватит! Веселое представление заканчилось!
Теперь уже и я мечтаю о теплой кроватке, тапочках с помпончиками и горячем чае. Презираю себя за это. Жутко презираю! А что делать? Я, по крайне мере, попробовал. Не хватило меня надолго, что ж.. Буду больше тренироваться.
Я побежал. Бегом это, правда, назвать было трудно. Быстрым шагом – с натяжкой. Фактически – полз. Ноги не гнулись ни в одну, ни в другую сторону. Я их как костыли переставлял.
Каждым сантиметром тела стал чувствовать, что одежда на мне мокрая; она вдруг стала мне невыносимо мешать, словно меня в железные листы завернули, и невозможно пошевелиться. Я так скоро при плюсовой температуре в сосульку могу превратиться, меня можно будет через миллионы лет, как мамонтов, откопать и в музее показывать.
Теперь меня раздражает все. Нервы ни к черту. Злюсь, а на что злюсь, сам не понимаю. Не понравилось мне, что я так некстати заболел. А заболел я реально. Все приметы о том. Переоценил силы.  И это за две недели до каникул, чтобы потом еще целую неделю гулять не отпускали. А четвертные, а контрольные? Кто их писать за меня будет?  Еще надо по двум предметам двойки исправить. Нет, болеть мне никак нельзя. Домой! Только домой! А до дома было еще ой, как далеко!
Стал душить кашель. И откуда он только взялся? Противный такой, глубокий и заряжает очередями.  Его очень долго не унять. Голова стала кружиться. Не вижу совсем, куда иду, в глазах туман, не узнаю дома, подворотни, дворы. Так можно и вовсе в другую сторону учесать.
Останавливаюсь и пытаюсь сориентироваться. Как пьяный это делаю: встал, глаза глупые-преглупые, все движение замедленны, лоб от напряжения сморщился, икота на всю улицу, бреду, куда сам не знаю. Жалкое зрелище! А ошибиться нельзя. Силы у меня похоже, действительно на исходе. Так можно запросто рухнуть где-нибудь посреди дороги и до дома никогда не добраться.
Решил хотя бы малость передохнуть. Нашлась невысокая оградка, идущая вдоль газончика, что весьма кстати – как скамейка.  Опустился на нее, а рядом дерево, я на него тут же облокотился.  Фу-у.  Вроде, полегче. Пожалуй, посижу немножко, соберусь с силами, и тогда уж продолжу…
Мамочка, как мне хреново, если б ты только знала! Меня сейчас вырвет. Как пить дать заболел. И когда успел только, черт возьми!
Ничего не помогает. Ни-че-го! Тут меня еще проезжающий автомобиль водой окатил. С ног до головы. Спасибо! А то мне жарко очень! Более мерзкого состояния я за собой еще не помню.
Автомобиль дал назад. Очевидно, водитель увидел, что он меня облил, и захотел извиниться.
Из салона выскочил молодой парень в одной футболке, с длиннющими, как у женщины, волосами, которые полдня надо причесывать, прежде чем в приличном обществе показаться. Он подошел ко мне, присел на корточки и сказал с участием:
- Господи, ты же совсем мокрый!
Еще потрогал, словно это и так было не видно.
- Тебе домой надо, срочно. Где твой дом? Я помогу тебе добраться.
Я на него очень глупо посмотрел. У меня в башке все ползет, глаза сами собой закрываются. Ай-лю-лю! Последняя стадия шизофрении.
- Ты, случаем, не помирать собрался? Эй, мальчик. Не делай этого.
Вдруг чувствую, он меня на руки берет, от земли отрывает, ноги уже в воздухе повисли. Я – орать:
- Пустите! Спасите! На помощь! Мама!
Он меня тут же поставил обратно. Испугался. Еще подумают чего.
Я сел на прежнее место, но не удержался на оградке – свалился на землю. А там – лужа глубиной с локоть, грязь, палки, листья плавают - противно! Лицо, руки, одежда – все тут же в глине с перепачкались.
Ох, и влетит мне от мамы. Она страсть как не любит, когда я с прогулки грязный возвращаюсь.
- Нет, парень, ты можешь орать, сколько тебе угодно, но я тебя в таком виде не оставлю. Ты же болен. Ты умереть можешь. Схватить воспаление легких, а в твоем возрасте это очень опасно. Запросто инвалидом останешься. Менингит, как минимум подхватишь. Так что, извини, твоего разрешения я больше спрашивать не буду.
Парень снова взял меня на руки. Я извиваюсь, как только могу. С чего меня так пробрало, никак успокоиться не могу, дрыгаю ногами и руками. Представляете: я его укусил. Случайно. Я же никогда не кусался раньше. Даже когда совсем маленький был. А здесь…
Парень взвыл. Очевидно, больно получилось. Но меня не выпустил. Забросил с силой в салон автомобиля на заднее сиденье, как вещь какую бросают, и все, что обо мне думает, сказал:
- Что ты за скотина такая детская! Ты чего, собака бродячая, чтобы кусаться? Стыдно должно быть. Большой мальчик. Позор!
Заблокировал двери и нажал на газ. Со мной не разговаривал. Обиделся.
Я лежал на сиденье и думал:
- Куда он меня? Даже адреса моего не спросил. А, может, это уловка какая. Никакой он не спаситель. Завезет в тайное место, а там .... Нас в школе все время предупреждают об этом.
Мне стало не по себе – это же похищение!
Нужно было срочно что-то предпринимать: скакать по салону, кричать, колотиться в заднее стекло машины, махать руками, разбить форточку, сломать чего-нибудь, выбить дверь – что угодно, лишь бы заставить прохожих и проезжающих мимо водителей обратить на меня внимание и помочь.   Но сил – никаких. Бэ-мэ сказать не получается. И что? Будь что будет?
- Мама!
- Потерпи, бродяга, не доехали еще. Все будет хорошо. Подлечим тебя.
Мы все дальше отъезжали от моего дома.  Теперь обратной дороги я могу сам и не найти.  Что теперь? Захотелось испугаться, но почему-то не получилось. Не страшно. Очень хотелось спать.
В машине было тепло, даже жарко. Печка работала на всю катушку. Было необычайно хорошо. Хотелось вот так лежать и лежать, до бесконечности, и никуда не уходить. Водитель, похоже, нормальный парень, иначе у него не было бы так уютно.
Наконец, мы приехали. Я соображал плохо. Очевидно, дорогой отключился. Меня снова взяли на руки и понесли. Я уже не сопротивлялся.
Хлопнули одна за другой несколько дверей. На жилой дом это мало походило. Застучали каблучки вышедших навстречу людей.
- Мама, скорей. Тут мальчик. Он насквозь мокрый. Похоже, заболел.
- Откуда ты его взял? – рядом со мной оказалась женщина. Меня это сразу успокоило, и я поплыл окончательно. Теперь я - вещь. Стирай меня, выколачивай или в мусорное ведро клади – слова не скажу.
- Случайно на улице подобрал. Он под деревом сидел, весь мокрый. Представляешь, мам, он меня укусил. Посмотри, кажется, палец сломал.
Но мама осматривает не его, а меня:
- Боже, скорее неси его в спальню. Его надо немедленно переодеть. Нельзя ему в мокрой одежде. Полностью сними с него все.
Последнее я слышу четко. И протестую всей душой:
- Э-э, нет! Не позволю! Кто вы такие, чтобы меня раздевать? Да я такое даже мамке не позволяю!
Но кто меня слушают. Снова берут на руки, несут, я брыкаюсь и отчаянно кричу:
- Оставьте меня! Я сам! Не хочу!
Меня заносят в большое помещение, и вокруг подымается дикий шум и гам. В ушах зазвенело, какие это тонкие голоса были. Я быстро сообразил, куда попал, хотя ничего не видел. Меня в детский сад привезли. Представляете!  Детский сад! Мама того парня, похоже, в нем няней или воспиталкой работала. Хуже ситуацию трудно себе было представить. Так низко я еще не падал никогда.
У них там в это время тихий час был, все кроватки до одной заняты. Чтобы меня уложить, пришлось кого-то подымать. Но вскочили все, кто был в спальне, и тут же начали носиться, как угорелые. Это какой-то ужас! Как будто муравейник разворотили. И мальчики, и девочки - все вместе, они же маленькие. Орали так, что у меня уши закладывало. Их даже никто не пробовал успокоить. Да как это было сделать, когда тут такое творилось! Принесли незнакомого мальчика, такого для них большого, без сознания и хотите, чтобы детки вели себя адекватно. Не в то заведение вы попали. Малышня пришла в такое в страшное возбуждение, что хуже только атомная война может быть. Разумнее всего было ничего не предпринимать и дождаться, когда само уляжется. Взрослые так и поступили.
С меня стали снимать одежду. Пусть! А что я мог? А эти мелкие, ох – ненавижу! стали мои шмотки, как самую большую ценность, с необыкновенной важностью относить куда-то. Они чуть ли не передрались, кому что нести - штаны, куртку, рубашку, носки и даже… то самое... ну…  вы понимаете. Я ничего не мог сделать. Пришлось смириться. Это вроде даже никого не смутило. Я зря напрягся. Затем меня насухо вытерли и смазали какой-то вонючей жидкостью, спирт похоже, укутали в одеяла. Проклятые мелкие их на меня такую гору навалили, чуть не задушили. Их отругали и заставили большую часть снять. Но они все равно были очень довольны.
- А мальчик не умрет? Он что, в воду упал? А он у нас долго жить будет?
Все мелкие – страшные дураки. По себе знаю. Сам таким недавно был. Но почему-то мне с ними приятно. Они словно тысячи солнечных зайчиков, светятся, улыбаются и всегда готовы тебе помочь.
Меня напоили горячим чаем. Мелких к тому времени одели и увели в игровую, но они все равно за мной через окна наблюдали.
Кровать мне мала. Вот теперь я действительно понял, что вырос. Ноги в проход вылезают, одеяло коротко. Но как здесь хорошо, слов не сказать. И не только потому, что тепло и не капает, сама атмосфера была наполнена чем-то таким, что невольно радуешься.
Я заснул. Спал недолго и некрепко, потому что чувствовал, как мне градусник ставили и трогали лоб. Таблеток мне давать не стали, так как температуры не было, а ведь первоначально хотели даже укол сделать - пронесло.
У мелких начался полдник. А они не едят. Булочки под стол прячут, чтобы меня потом ими угостить. Никакая строгость не помогает. Воспитатели быстро нашли выход. Из кухни принесли несколько булочек специально для меня, и я их ел, а все за мной наблюдали. Я штук пять одолел, не меньше, они такие вкусные оказались и сытные.  Это было так умилительно, что я чуть не расплакался. Я вдруг понял, что меня здесь все любят. Непонятно только за что. Для этих маленьких человечков я был кумир. Это было так ново, так неожиданно, что можно было растеряться.
Мне принесли высушенную одежду. Главное я одел под одеялом, остальное, когда встал. В принципе, я был здоров. В это трудно было поверить, особенно если учесть, как мне было ужасно плохо еще недавно. Но это было так. Меня осмотрели и не стали настаивать, чтобы я обратно лег в постель. Только спросили:
- Самостоятельно до дома добраться сможешь?
Я сказал:
- Ага.
В игровой меня атаковала бесчисленная армия маленьких обезьян. Они напрыгивали на меня, цеплялись, за что только можно, висели, дрыгая ножками, срывались, падали и снова напрыгивали. Их было сотня, не меньше. Ногти у всех, конечно, были не стрижены, и они зверски царапали мне шею, лицо, руки и грудь. В конце концов, я упал. Я же не Геракл держать их всех. На меня тут же сверху набросилась гора шевелящихся тел. Здесь уже вмешались воспитатели
- Дети, так нельзя, мальчик еще окончательно не выздоровел, вы его так раздавите. Пустите. Его Лариса Анатольевна хочет видеть.
Имя таинственной Ларисы Анатольевны подействовало магически – все тут же разбежались.
Мне помогли встать, словно не надеялись, что у меня самого это получится .
Лариса Анатольевна – заведующая детским садом.  По школьному – директор. Самой важное лицо. Главный ужас всех детей разных поколений и возрастов.
Ненавижу начальство. Особенно директоров. Я их панически боюсь. Они всегда кричат. Я еще ни одного спокойного директора не видел. Вечно их чего-нибудь не устраивает. А когда все хорошо – их днем с огнем не сыщешь. Они всегда почему-то в это время чем-то очень важным заняты. Словно специально так делают. Такое ощущение: директорам запретили детей нахваливать, дабы существующий миропорядок не нарушать и дисциплину не ослабить. Оттого мне кажется, что все директора на свете придуманы только для того, чтобы ругаться.
Шел я, как вы понимаете, без особого энтузиазма. У меня коленки дрожали, хотя я ничего и не сделал. Привычка. Постучал.
- Проходи, проходи, дитя дождя. Дай мне на тебя такого полюбоваться
Женщина с виду приятная, улыбается, совсем на нашу директрису школы не похожа. Не злюка какая - факт. Красивая, я в этом уже разбираюсь, что-то вроде актрисы. Такую хорошо на стенку повесить - я фотокарточку имею в виду.
- Садись, не стесняйся. Чего застыл? Никто тебя здесь есть не собирается. Или ты боишься чего?
- Ничего я не боюсь – вспыхиваю спичкой, хотя она была права – я боялся
- Я же вижу. Не надо бояться. Ничего плохого я тебе не сделаю. Пойдешь скоро домой. Просто я с тобой поговорить хотела. Ты не против?
- Пожалуйста. Говорите.
- Тогда скажи мне честно, зачем ты это сделал?
- Вы о чем?
- Знаешь сам. Ведь ты специально так поступил. Вымок, затем домой идти не хотел. А когда передумал и засобирался, сил уже не хватило подняться. Правда?
Я был поражен. Откуда она знает?
- Это игра такая. Я не ожидал, что мне плохо сделается. Раньше такого никогда не было.
- Странная игра - мокнуть под дождем. И что в ней интересного?
- Все прячутся, а тебе нипочем.
- А смысл?
- Нет смысла. Мне нравится.
- И что? Просто сидишь под деревом?
- Нет. Я обедаю. С дождиком. Я так играю. Заведующая поднялась и несколько раз прошлась по кабинет
- Чего-то ты мне не договариваешь, мальчик.
- Почему не договариваю?
- Главное забыл рассказать. Ведь оно у тебя есть, это главное. А-а?
- Тетя, я все понял. Не спрашиваете меня только больше ни о чем, ладно?
Она посмотрела на меня очень внимательно. Как будто испытывала. Я на нее тоже смотрел. Почему-то я ее больше не боялся.
- Хорошо, иди. Там тебя ждут. Вся наша малышня по тебе с ума сходит. Мальчиком-дождиком они тебя прозвали. Надо же придумать такое. Прямо волшебник изумрудного города. Но, мне кажется, ты хороший мальчик. Малыши никогда не ошибаются. А тебя они сразу приняли. Поэтому я тебя приглашаю к нам еще прийти, но только уже другим способом, собственными ножками. Придёшь?
- Приду.
- А будет желание, расскажешь, что тебя заставило стать мальчиком-дождиком.
- Непременно!
Я как будто изменился. Представляете? Разве бывает так? Все, что было во мне пустого – заполнилось. Теперь я готов всех любить и всех прощать. Меня теперь невозможно обидеть. Я не обижаюсь больше ни на кого и ни на что. Я готов всех обнять и расцеловать. Люди, как хорошо жить! Всего-то и надо было для этого, чтобы тебя кто-нибудь полюбил! И, о – чудо! ты сам уже любишь вех. Ты веришь в самое невероятное, и тебе кажется, что ты всех понимаешь. До любого желание рукой достать.  Мелочи перестают раздражать и отравлять твою жизнь. Ты постиг нечто большее, что главнее всего на свете, существенней, значительней, ценнее, и нет необходимости теперь размениваться на пустяки. Истинное величие открылось передо мной.
В детском саду я пробыл до вечера. Меня ни в какую не хотели отпускать. Извозили всего, изрисовали, замучили. Как котенка. На кого стал похож – страшно сказать. Теперь Мальчик-дождик их любимый герой.
Домой меня все тот же дядя вызвался отвести, хотя я легко мог и сам дойти. Почему-то перед ним я себя неудобно чувствовал. Думал: взрослые – все плохие, а выходило, что не все. Оказывается, я не с теми встречался.
С большим трудом на прощание я выдавил из себя:
- Спасибо вам за все. Я бы без вас, наверное, вовсе пропал. И простите, что я вас укусил. Сам не знаю, как это у меня получилось.
Он протянул мне руку, и мы по-взрослому попрощались.
- Приходи к нам еще. Глянулся ты нашим сорванцам. Еще как глянулся!
О, если бы он знал, как мне самому этого хотелось!
Не ругай меня мама, не сердись папа. Я ушел, ничего не сказав вам – виноват. Я испачкал одежду, я порвал  рубашку, я опоздал, вы волновались - простите - но это все такая мелочь, по сравнению с тем, что у меня получилось узнать сегодня!
Свою порцию оплеух я получил сполна – не поняли мой лепет, да я особо и не оправдывался. Фактически дал сам себя наказать. Я даже где-то хотел этого. Подзатыльники трещали на славу. И ушам досталось. Они теперь горячие, как пончики, и цвет имеют буро-малиновый.  Еще целый час около кровати простоял. Это, конечно, не угол, но что-то близкое к этому. Я все позволил с собой сделать. И ни капельке не обиделся. Ни одного дерзкого слова в ответ не сказал. Папа даже испугался, не болен ли я. Не будешь же ему объяснять, что я сегодня полностью поменялся. Это словами не высказать, это на деле прочувствовать надо и показать. Вот я и показывал. Но этим, похоже, еще только больше напугал. Меня затем не пустили смотреть телевизор, а там продолжение моего любимого фильма, в компьютер не дали поиграть, сообщения отправить по сети. Мне пофиг. Разве это потери? Все это такая мелочь, что даже смешно рассуждать. Родители не знали, чего еще такого придумать, чтобы меня из равновесия вывести. Я же, как танк, на все спокойно реагировал. В конце концов, решили отправить меня спать. Еще девяти не было. Я без слов разделся и лег, чем их просто убил. Мама даже сказал, что в принципе могу еще часик почитать. Но я не хотел ничего менять. Сказал, что всех люблю, попросил погасить свет и повернулся к стенке.
Долго не мог уснуть. Все думал о том, что произошло сегодня. Затем вскочил и вытащил из-под кровати   железную банку, в которую, кроме всякого собранного мною интересного хлама, хранил еще все свои сбережения – копил на новый телефон. Нужная сумма у меня уже почти собралась, но я решил потратить ее на другое.
На следующий день после школы я зашел в магазин и накупил кучу разных подарков и отвез их все свои новым маленьким друзьям, которые показали мне, что такое быть в этом мире счастливым!