Курил!

Боец Колпачков проснулся от нестерпимого желания покурить. А курить у него было нечего. Совсем. Хоть умри! А хотелось ужасно.
В довершении всего, где-то неподалеку, в соседнем отвороте траншеи, кто-то запалил самокрутку, пуская, словно специально, дым в его сторону, - всю душу перевернул. Конечно, если такое положение, то можно было бы пойти и попросить. Боевой  товарищ как-никак,  вместе в атаку  ходили. Но Колпачков  знал – не дадут.  Ни в этом окопе, ни в каком другом, - нигде. Во всем полку не дадут. И причиной  тому был сам боец Колпачков. Не потому, что фамилия у него смешная, к этому он давно привык, и на шутки и издевки товарищей не обижался, все гораздо серьезнее. Уж больно низко ценили его боевые качества однополчане.  Это с самого его рождения пошло. Ещё в   родной деревне все над ним потешалась, какой он уродился непутевый человек. До такой степени непутевый, что весь народ от него отвернулся.
А был он уже не мальчик, 43 года. Но все равно: и здесь, на войне, как и до этого деревне, слыл он за непутевого подростка, и ничего с этим поделать не мог. У него никогда ничего не получалось. Что не поручат – либо потеряет, либо сломает, либо забудет где. И что с ним не делай – все так и будет. Ругай, бей, на губу сажай - один черт! Никаких перемен. Солдаты с ним не то, что в разведку, стоять рядом в одном строю  отказываются. Его не просто не любили, от него шарахались, как черт от ладана. Ему даже винтовку давать не хотели, а если и давали, то без патронов, чтобы он кого из своих случайно не подстрелил.
Звали его Ефим, а по батюшке -  Никифорович. Но ни по имени, ни по фамилии, ни тем более по имени отчеству  его никто никогда не звал. Обходились местоимениями:  этот, тот, тот самый.  И так к тому привыкли, что спроси кого назвать настоящую фамилию, имя, отчество солдата - не припомнят. Этот! И весь разговор. А зачем ему что другое? Этот!
Начал накрапывать дождь. А в дождь,  как известно, курить ещё сильней хочется. Повздыхал боец  Колпачков, поерзал и с места тронулся, хотя товарищ  старшина ему строго  настрого  приказал находиться постоянно в окопе и никуда не уходить. Но больно уж желание покурить  его замучило. А нарушать приказ ему было не впервой.
Подобрался он к бойцам, которые недалеко  от него курили. Табак у них знатный  и тянут не одну  на троих, а каждый  свою, значит, табачок имеется.
Братцы, не дайте пропасть, одарите хоть на затяжечку, - жалобно протянул он.
-Э, кто здесь? Назовись!
-Я это. Ваш сосед справа
-Этот что ли? Чего тебе?
- Курить хочу, мочи нет. Вы уж проявите милость.
- А шел бы ты куда подальше. Ишь, курить ему хочется. Пилу мою двуручную куда дел, бандит? А?  Такая славная  пила была, от самой Москвы  со мной шагала.  Где забыл ее, ирод! Иди ищи! Пока пилы не найдешь, не будет тебе табачку.
Вздохнул боец Колпачков. Заранее предвидел, что так оно и будет. Пилу он эту во время переправы утопил. Место, вроде, неглубокое, до пояса не доходит, однако, сколько не нырял, сколько не шарил по дну, так и не нашел. Течением унесло или кто из другого взвода подобрал, пока он раздевался -  неизвестно.
Пошел боец Колпачков дальше. Видит новую группу солдат. Сунулся к ним.
- Не дайте пропасть человеку на войне, братишки, угостите скруточкой. Христа ради прошу.
Солдаты узнали его.
- Чтоб духу твоего здесь не было! Кыш, нечистая! Одни несчастья от тебя только!
Идет дальше боец и везде один и тот же прием наблюдает.
- Иж чего захотел, проклятый! За чужой счет поживиться хочешь! Где мой кисет трофейный? Где мундштук, от дедушки? Еще раз голос твой писклявый услышим, все твои просилки прикладом разобьем.
Ефим в страхе попятился задом. Знает, не шутят солдаты. Никто за него в батальоне не вступится, даже товарищ капитан.
Обошел боец Колпачков таким образом всю траншею. Дважды по шеи получил, четыре раза пинка в зад, в одном место помоями облили. А уж сколько крепких словечек в свой адрес услышал, не сосчитать.
В другое бы время успокоился, не впервой, а тут - не может. Слишком курить тянет. Как никогда в жизни. Еще дождь этот проклятый. Идет, не переставая, и только больше дразнит.
Вернулся боец Колпачков на свое место, опустился на дно окопа, закрыл голову руками и приготовился терпеть. Все равно до утра никто ничего не даст, а там проснется  товарищ капитан  и подарит  полпапироски, пожалеет, потому что  всегда его жалел. Может оттого, что сам пацан ещё и выглядит как школьник, а Колпачков ему родителя напоминает. Надо же о ком-нибудь заботиться.
Но через десять  минут  Ефим не выдержал.
Курить! Курить! Курить! - словно било прикладом по голове.
Понял: если в ближайшие минуты не затянуться, то разорвет на мелкие кусочки, словно на мину наступил, и собрать его потом не получится. А умирать боец  Колпачков не торопился. Хоть и непутевый  солдат, однако, два года уже как на войне - и ни одной царапины. В такие переделки попадал, что казалось:  все, конец ему,  застрелят, либо  в  рукопашке   зарежут, мина разорвет, снарядом накроет, граната зацепит. Но живуч оказался, удачлив невероятно. Дивились только солдаты и командиры. При этом, правда, никого ещё убить так и не успел, по крайне мере, не видели, чтобы наверняка убил, хотя стрелял отчаянно, пока ему ещё винтовку с боевыми патронами доверяли, а потом отобрали – чего зря патроны переводить.
Поэтому, вполне естественно, что никаких наград на своей груди боец Колпачков  не носил. А ему о, как этого хотелось! У других уже ни по одной медали было – как-никак 44 год на дворе, даже ордена выдавать стали, а он, кроме  дырочки на гимнастерке, которую для будущего ордена проковырял, да пустого мешочек для медалей,  ничего не имел.
Дождь усилился. А дождь на войне - двойная беда, особенно когда в окопе ночуешь, а на землю не прилечь – слякоть одна кругом, всякая дрянь лезет тебе за шиворот, комья  земли ледяные, как вода в колодце. Бр-р! 
Ночь стояла темная,  непролазная, тихая. Перед глазами бойца Колпачкова виднелась нейтральная полоса, а за ней, не очень чтобы далеко, другая линия траншей, - уже немецкая. У них и табак ни чета нашему, да и вместо махорки папироски выдают и, что самое удивительное, – у каждого солдата в наличии имеется. Но не пойдешь же к немцу за табаком, - пристрелят еще или в плен  возьмут. А если и пожалеют, то, как объяснишь им, что в траншею их забрался не для того, чтобы зарезать кого, а покурить достать – в немецком языке боец Колпачков был ни в зуб ногой.
Но тут ему пришло в голову, что немцы бывают не только живые, но и мертвые. На нейтральной полосе вчера бой произошел, схлестнулись в рукопашной наши с фрицами. Знатный бой был. Много народу тогда полегло с обеих сторон. Тех, кто поближе лежал, санитары убрали, а дальних забрать не сумели, - снайперы работали. Но это с нашей стороны так было. А немцы, боец Колпачков это хорошо видел, никого из своих убитых забрать не успели. Досталось им в той схватке, что до сих пор в себя придти не могут. А это означало, что уйма табаку лежало сейчас на нейтральной полосе и пропадало. И это когда он здесь без курева просто подыхает!
Представил это Ефим, и у него даже голова от мыслей закружилась: какой табак знатный, чудо, а не табак, и, главное, все ему одному могло достаться.
Но без приказа заходить на нейтральною полосу было строго-настрого запрещено, за это в штрафбат можно было угодить. Вмиг измену припишут! Кто поверит, что ты не сдаваться пополз, а покурить достать. Тут обычной зуботычиной не отделаешься, как обычно с ним бывало, тут куда похуже выйти может. Это Ефим понимал. Хорошо понимал.  Расстрелять могут!
Однако курить хотелось все сильнее и сильнее. Такая мука, что хоть вешайся. Подумал, подумал Ефим и решил, что ночь стоит темная, тишина  вокруг установилась необычайная, никто ни в кого давно уже не стреляет, - почему бы не попробовать. Он сейчас  один, никто за ним не смотрит. Сгоняет  шустренько, возьмет что надо, и - обратно. Чего тут ползти - пара сотен метров, самое большое. Пулей слетает в две стороны, никто даже не заметит, и думать не подумают, что он туда мотанулся.
Огляделся  боец Колпачков, перекрестился (не той рукой, правда,  и неправильно – все же долгое время  комсомольцем был), поплевал  на руки, растер и выпрыгнул из траншеи.
Как и предполагал, никто этого не заметил.
Ползти было легко и весело, и даже совсем не страшно. Сердце, конечно, тревожно постукивало, но это только дополнительные  силы придавало, а мысль, что он сейчас   покурить достанет,  его окрыляла.
Первые сто метров  ничего интересного ему не принесли. Наших убитых не было,  а немцы  до этого места  не добежали. Тут даже изрыто было в меру, что указывало на то, что настоящий бой случился где-то подальше. Его боец Колпачков издалека наблюдал:  схлестнулись в дикой  схватке две рати, беспощадные  друг к другу, и полилась кровь, и падали в предсмертных судорогах люди, их топтали и добивали, смешивая кровавые раны  с землей  и не давая ни единого шанса на выживание. Кто победил в том бою, одному богу известно,  потому что и наши и фашисты отступили на свои позиции, и с этой точки  зрения была ничья,  если так можно выразиться. Но только в рукопашной  схватке ничьих не бывает.  Даже если обе стороны проиграли, каждая себя победителем объявляет.
Метров через сто стали попадаться трупы. Они  были изуродованы так, что понять было невозможно, какие из них немецкие, а какие наши. Искать табак  средь них было бесполезно. Чья тут артиллерия  поработала и чьи минометы - догадаться сложно, может, обе сразу. Били по очереди или совместно - поди разбери теперь.
Боец Колпачков понял, что ползти ему следует дальше, до центра боя, где самая массовая резня и случилась. Там убитые до сих пор на своих  местах лежат, никто их не забирал.
Метров через двести боец Колпачков достиг того самого места. Достиг и похолодел от ужаса. Смерть он много раз видел, привык к ней, как и к страшным ранениям, а здесь его затрясло. Если хотите увидеть, как война на самом деле выглядеть, надо вам сейчас вместе с бойцом Колпачковым оказаться – никогда не забудете. Куда не глянь – тело на теле лежало и, видно, не все сразу умерли, кое-кому помучиться пришлось. Живых не осталась – холодрыга страшная, да и кровью истекли за это время окончательно.
Стал боец Колпачков по карманам да подсумкам лазить. Наших не трогал, нет у наших ничего стоящего, да и совесть не позволяла. Другое дело немец – враг и взять что у него, - трофей. С немцами позволительно любое поведение, потому что это они к нам пришли, а не мы к ним. А немец  - солдат запасливый, много интересного у него найти можно, - грех не поживиться.
Нашел труп офицера. Перевернул. Стал шарить, нашел шоколад и орехи. Хорошо живут, гады! Но брать не стал. Побрезговал. Он сюда ради курива пришел, значит, только табак брать и нужно. Уже потом решит: соблазняться ему на буржуйские или крестьянскими щами обойтись.
И вдруг, сунув руку под шинель, обнаружил там портсигар, полный хороших сигарет. Вот так удача! Он таких в жизни не курил! Хотел было уже добычу в вещмешок бросить и дальше пойти чего поискать, но не выдержал. Если сейчас не закурить, то лопнет передутым воздушным шариком. Риск, конечно, был. Вдруг заметят. Но охота оказалась выше разума.
Нырнул в глубокий окоп. Укрытие – лучше и не надо. Чиркнул спичкой, занялась сигаретка, потянуло дымком. Боец Колпачков вздохнул полной грудью и словно заново родился. Рай! Много ли человеку в жизни надо! А все борются, митингуют, строят чего-то. А ничего этого не нужно. Покурил и вот оно – блаженство. Хоть трава не расти.
В этот миг что-то просвистело в черном небе и совсем рядом от бойца Колпачкова со страшной силой бабахнуло. Засекли! Огонек цигарки, хоть и слабый и в окопе припрятанный, однако выдал его место нахождения. Ему бы ее срочно притушит и затихнуть, а он пожалел с таким трудом добытую цигарку, выскочил из окопа и в почти полный рост побежал. А горящая сигарета у него в зубах торчит, огонек от нее светит, словно сигнальную ракету запустили, и видно его в непролазной ночи за многие километры. Немцы, конечно, от такой наглости ошалели. Это же вызов им. И давай палить из всех орудий. Что тут началось! Рвалась и вздымалась до небес земля, трясло, громыхало, слепило, -  конец света, не иначе на планете произошел.  И среди всего этого кромешного ада прыгал и скакал на открытом пространстве боец Колпачков, прижимая к груди пачку сигарет  и виляя, как заяц. А за ним по всей округе  носились снаряды, мины, пули, земля проваливалась и поднималась. Все, конец бойцу непутевому. Не выжить ему в таком месиве. Жаль, но кто кроме него самого виноват в этом?
С нашей сторону тоже приметили бегающего по нейтральной полосе бойца с горящей цигаркой. Но, в отличие от немцев, долго гадать не пришлось, кто такой.
- Этот?
- Кто же еще.
- Боец Колпачков?
- Он самый.
- Как на нетралке оказался?
- А бес его знает. Не солдат, а недоразумение одно.
 - Хоть и дурак, а жалко. Все же, привыкли к нему.
- Прикажите подавить огонь противника?
- С ума сошли!
- Убьют же.
- Скорее нас с вами убью. Вы даже не представляете, какое это ЧП!
Лейтенант, произнесший эти слова, знал то, что бойцам знать было еще не положено. Хотя, конечно, все они давно догадывались – на их фронте готовится наступление. Существовал приказ соблюдать тишину и не давать противнику повода обнаружить приготовления с нашей стороны. И вдруг такое - Колпачков курит, а немец по нему нещадно палит. И ничего не поделаешь. Скоро об этом станет известно всем, если еще не стало: и комполка и комдивизии и … И отвечать за это ему, лейтенанту  Грачеву. И отвечать по всей строгости закона.
Как в воду глядел. Вызвали его по ВЧ к товарищу полковнику.
Что за самодеятельность,  лейтенант. Почему у тебя немец палит? С ума вы там все посходили!
- Виноват, товарищ полковник. Это все боец Колпачков. Я вам докладывал. Никудышный солдат. Это он по нейтральной полосе ползает.
- Зачем ползает? Кто послал?
- Никто не посылал. Сам. Курить захотел.
- Что-то я тебя не понял, лейтенант.
- Ему из солдат никто покурить не дал, вот он, видимо, и метнулся.
- Ты хоть последствия представляешь, что нам с тобой за этого воробья будет. А генерал узнает? А выше? Я обязан буду доложить
- Прикажите атаковать?
- Кого?
- Немца. Отобьем.
- Еще не лучше. Чтобы у тебя такого даже в мыслях не было. Убери его так.
- Не понял, товарищ полковник.
- Детский сад, а не армия. Чего тут понимать: снайперов на передовую и делу конец.
- То есть как… своего … Разве так можно?
- Война – слышал такое слово. Или ты приказ командира вздумал оспаривать?
- Никак нет!  - отчеканил лейтенант – Есть! уничтожить перебежчика!
Теперь стали палить по Колпачкову не только с немецкой, но и нашей стороны.
 - Мать честная, что же это делается! – воскликнул он и стал бегать еще быстрее, еще больше вилять.
А слух о происшествие достиг уже штаба армии. Генерал лейтенант обрушил свой гнев на полковника Ефремова
- Да я вас под суд! Да я вас без суда и следствия! Ироды! Враги народа! Общее наступление срываете. Что прикажете в Москву докладывать? Готовьтесь к большим неприятностям!
А вскоре сам перед начальником фронта оправдывался.
- Виноват... Все понимаю… Слушаюсь …
Ночь не ночь, а следует доложить Верховному. Самому. В Москву. В Кремль. Сталину. Можете себе представить состояние генерала армии. И не доложить нельзя, обязательно узнает, не сносить тогда головы. Пришлось набрать номер.
- Товарища Сталина. Командующий фронтом Егоров.
- Спит.
- Разбудите. Дело не требует отлагательств.
- Подождите минутку.
Минутка как семь кругов ада длилась. В трубке послышался голос.
- Здравствуйте, товарищ Егоров. Что у вас случилось? Вы готовы к наступлению?
-ЧП у нас, товарищ Сталин.
- Что за ЧП. Докладывайте, только не паникуйте.
- Боец у нас тут один по нейтральной полосе ползает, а немец по нему из всех орудий палит.
- Почему ползает? Кто приказал? Это чья инициатива?
- Да ничья, товарищ Сталин. Это он сам. Ему покурить захотелось, так вот он за куревом и полез, а его засекли.
- И … далее.
- Минут двадцать уже как ползает, а по нему стреляют.
- Двадцать минут? И все жив?
- Жив. До сих пор жив. Никак по нему попасть не могут. Просто беда.
- Какая это беда, если немец по нашему бойцу попасть не может. Сильно бьют?
- Минометы, пушки, несколько пулеметов.
- Ай да молодец, боец. Все бы все так воевали, мы бы давно немца разбили.
- Не понимаю, товарищ Сталин.
- Поэтому у нас Верховного главнокомандующего зовут Сталин, а не Егоров. На какой час назначено наступление
- На 8 утра
- А сейчас?
- Что-то около двух
Сталин задумался, помолчал, и говорит.
- Скажите, а нельзя ли начать наступление немедленно. Сколько вам требуется времени на подготовку.
- Часа полтора, два, товарищ Сталин.
- Даю вам тридцать минут. Удачи вам, товарищ Егоров.
И понеслось по всей цепочке: начинаем раньше! Всем быть готовым! Приказ Верховного!
Ровно через тридцать минут, как состоялся телефонный разговор генерала армии Егорова с товарищем Сталиным, по всей линии фронта началась артподготовка. Это было страшнее, чем ад. Апокалипсис. Так, наверное, зарождалась  наша Вселенная. Тысячи орудий, тысячи минометов, самолеты, танки, самоходки, миллионы солдат. Все пришло в движение.
Боец Колпачков от страха рухнул в какую-то воронку, головой в песок воткнулся и его тут же парализовало.
- Е-моё, что твориться - и это все по мне? За что кара такая небесная постигла меня?
Приготовился умирать. И даже заплакал от жалости к себе. Ему так хотелось после окончания войны вернуться в свою родную деревню и рассказать жителям, каким он на фронте героем был. К тому времени ему хотя бы одну медаль обязательно должны будут дать. Ведь несправедливо будет, если его за все четыре года никак не отметят.
А грохот все сильнее, все сильнее, и земля сверху падает, словно ее экскаваторами сыплют. Полностью закопало. Воздух дрожит, уши глохнут, сердце на последнем издыхании. И тогда решил боец Колпачков, что это он умер, и расслабился. «Жить можно и на том свете», – подумалось ему.
Сколько времени прошло: час, день или больше, не знал боец Колпачков. Откапали его случайно. Увидели зажатый в руке дорогой подсигар, захотели взять, а закопанный в земле человек его не отпускает, да еще ругается – мой!
Откопали голову.
- Жив, парень? Где болит?
- Да вроде негде.
- Ба, да это Колпачков, ты-то нам и нужен. Приказано твое тело отыскать, а ты живой. Будет  хоть что расстрелять.
- За что расстрелять? - удивился  Колпачков.
- Это ты у товарища майора из особого отдела спроси.
Притащили  бойца  Колпачкова в особый отдел.  Все на него как на чудо из чудес смотрят. Надо же, жив, курилка!
Дошло до генерала. Тот тоже несказанно удивился
- Да быть не может! Всякого я на войне повидал, но чтобы такое! В рубашке родился мужик. Жаль, все равно расстрелять придется.
Позвонили командующему фронтом Егорову. Сначала доложили, как на его направление успешно прошло наступление, а затем, как бы между прочим, рассказал про бойца Колпачкова, который вопреки всем законам войны выжил в этой мясорубке.
Ну а Егоров не преминул сообщить об этом Сталину – новость все же необычная и должна была ему понравиться.
Верховный выслушал, закурил трубку, уточнил:
- Где боец Колпачков сейчас находится?
- Под арестом у особистов, товарищ Сталин
- Так вот передайте, что товарищ Сталин подписал приказ о присвоении товарищу Колпачкову звания Героя Советского Союза за героическое поведение и обеспечение успешного наступления наших войск. И поздравьте бойца Колпачкова от моего имени с этой высокой наградой.
Генерала Егорова сначала в жар, а потом в холод бросило. Сам он за эту операцию только орден получил, а тут Звезда. И за что – курить бойцу захотелось!
Но приказ есть приказ. Вызвал он себе в штаб фронта рядового Колпачкова. Того доставили под конвоем и обращались с ним не очень любезно   – подрасстрельное дело все же на него заведено.
Вводят Колпачкова в комнату, а там все начальство – одних генералов человек двадцать. Он совсем оробел. Сейчас ругать начнут. Уж лучше бы так кончили, без всякой волокиты, он согласен.
О том, что будет, один генерал Егоров знал, и он не спешил всем об этом рассказывать. Начал грозно.
- Вы что боец на нейтральной полосе делали.
- Ничто. Курил.
- А кто позволил?
- Никто. Сам. Признаю вину. Расстреливайте меня, товарищи генералы, один я виноват.
Генерал Егоров улыбается. Воздуху набрал и говорит:
- За проявленную смекалку, мужество и героизм, обеспечение успешного наступления наших войск приказом Верховного главнокомандующего вам присваивается звание Героя Советского Союза. Товарищ Сталин просил меня лично от своего имени поздравить вас с этой высокой наградой!
Слушает боец Колпачков и ничего понять не может. Что за бред генерал несет. Шутит он так, что ли. Хотя, нет, лицо серьезное. Да и не тот человек  генерал, чтобы подобным образом шутить. Руки ослабли у бойца Колпачкова  и штаны, которые он ими придерживал, на пол упали. Но никто не рассмеялся, все от шока еще никак отойти не могли. Чего угодно ожидали, а не этого.
А генерал Егоров подходит, обнимает, целует Колпачкова и вешает ему на грудь звезду Героя Советского Союза. Тот даже штаны одеть не успел, так без них награду и принял.
Ему говорят:
- Чего молчишь? Что сказать надо?
- Товарищи, я и на медаль согласен. Конечно, спасибо, а особенно товарищу Сталину.
Ему руками махают
- Не то! Не то!
Вспоминает воинский устав боец Колпачков
- Служу Советскому Союзу!
- Теперь правильно. И штаны подтяни. Ты же у нас  герой.
Переодели бойца Колпачкова во все новое, сапоги офицерские дали, снабдили усиленным пайком и выдали месячную норма табака из генеральских запасов.
Вернулся боец Колпачков в свою часть. А там его поначалу никто не узнает. Потом пригляделись и ахнули – это же он, наш солдат никудышный, а на груди почему-то звезда Героя. Нет ли какой здесь путаницы?
Но когда товарищ лейтенант пред строем приказ Верховного зачитал, ни у кого больше сомнения не осталось – он! Как есть он! Но только – орел!
А боец Колпачков достает из вещмешка генеральный табачок и выкладывает его на стол
- На всех!
И родился смех, гулять пошел народ, слово за слово – обнимают, поздравляют Колпачкова. Он теперь для всех свой. Знаменитость. О нем только на фронте и говорят. Жаль будет, конечно, если до оконца войны не доживет. В такой переделке невредимым остался, что будет несправедливо, если  Победы не увидит.
Но не того напали. Дожил Ефим Колпачков до конца войны. Завершил он ее в Кенигсберге. А затем – домой. То, о чем больше всего на свете мечтал, свершилось.
Теперь грудь его украшала целая россыпь медалей и орденов. После того, как ему товарищ Сталин Героя дал, посыпались на бойца Колпачкова награды. Чтобы где не случилось, он всегда в наградные списки попадал, даже если в это время находился совсем в другом месте. Фортуна. Она не просто к бойцу Колпачкову лицом повернулась, а такое ощущение, на руки взяла.
Вернулся боец Колпачков в родную деревню. Первым из всех оставшихся живыми на войне  мужиков. Бабы как увидели, что грудь его вся от наград сверкает,  так и онемели разом. Наш ли Ефимка это? Потом поняли: наш! Наш! Только герой.
Стал Ефим Колпачков знаменитостью всего района. И газеты о нем писали и на торжественных собраниях его непременно в президиум сажали. Ведь кроме него, такого героя  больше нигде в округе нет. А начинали его расспрашивать, за что ему  Героя Советского Союза дали, скромно отвечал:
- Курил!
И никому в голову не приходило, что это самая настоящая правда и есть.
Прожил Ефим Колпачков в родной деревне в почете и уважении до глубокой старости, и на доме, где он жил, сейчас мемориальная доска установлена, и каждый год на 9 мая к ней дети цветы возлагают.

История эта произошла на самом деле, рассказал мне ее писатель Емельян Ярмагаев, фронтовик, автор несколько книг о войне. Но так как сюжет этот он в своих произведениях не использовал, я позволил себе написать его за него сейчас  и посвятить   рассказ его памяти