Третий побег 9 глава Никто не хотел войны

9. Никто не хотел войны
Я вернулся с той же бригадой, садился почти внаглую, едва паровоз дал гудок и начал отходить от станции, не более километра, пожалуй. Днем наелся холодной яишни с помидорами от пуза, даже хлеб свой так и не тронул. Искупался, конечно, с превеликим удовольствием. Правда, когда приперло, то наткнулся в кустах на горку лягушачьих голов и лапок. Понятно, что за итальянское блюдо ели. Но ведь вкусно, знали бы мы это в лесу, так бы не оголодали…
А потом было самое интересное! Кочегар нам пожарил настоящую яишницу на своей лопате, да так, что не растеклась и не засушилась. Я не смог отказаться, хоть свою долю и не вносил, угостил итальянскими лепешками. Еще у меня было вино в оплетенной бутылке, итальянец велел отдать мзду за проезд обязательно. Немцы сказали, что после рейса себе позволят, а бутыль вернут, красивая и практичная, да и всегда в хозяйстве пригодится.
– Wir warten zu hause auf eine Frau mit Geschenken.
Они тоже везли виноград, помидоры, их тоже дома ждали с подарками… Меня их «хауз» сильно резанул, хотя меня тоже ждали, но наверняка не из-за подарков, а чтоб живыми остаться. Я примолк в уголке, чтобы не мешаться в тесноте, любезности кончились. Десять часов в пути для стариков утомительны, ночью они особенно тяжелы. Машинист то и дело сверялся с часами, высунувшись в окно, механик сосредоточенно вглядывался в приборы, кочегар так и не проронил ни слова.
Надо присмотреться к ним, имен своих они не называли, меня ни о чём не спросили, а покормили. Что и странно...
Я от напряженного безделья перебирал в уме всё услышанное от итальянца, болтлив он чрезмерно, конечно. Мы вот знать не знаем ни о каких тельмановцах и коммунистах-антифашистах и еще куче подпольных групп, созданных рабочими, всеми ими руководил так называемый Коминтерн. Тельман еще в двадцатых годах руководил созданием «групп Т» – небольших отрядов для протестов и демонстраций. И так надо понимать Бартоло, что они никуда не делись. Осенью 1932 года КПГ провели вместе с нацистами забастовку против правительства социал-демократов, что привело к отстранению правительства от власти. И вдруг Коминтерн запретил Коммунистической партии Германии объединение с социал-демократами, что, мол, привело Гитлера на выборах в Рейхстаг в 1932 году. Тельман тоже выдвигался на этот пост.
Бартоло сокрушался о роковой ошибке, всё спрашивал меня, почему, когда подписывался пакт о ненападении, Сталин не потребовал освобождения Тельмана. Ведь в 1933 году лидера коммунистов Тельмана арестовали и держат до сих пор в тюрьме, в одиночной камере… Он смотрел на меня пронзительными черными бусинками, расчесывая свои кудри, зачем-то они все носили длинные волосья, может, в горах стричь было некому… А что я мог сказать в ответ, если я и не знал ни Тельмана, ни тех событий, которые могли изменить мир, я тогда еще и не родился, когда вся эта каша заваривалась, а мы расхлебываем. Кстати, новость о роспуске Коминтерна мы слышали по радио у мастера, но вовсе не поняли, о чём это в сводках Совинформбюро проскочило.
Бартоло решил, что я его не понимаю, и вновь талдычил, о чём бы я помалкивал. «Сколько людей по линии Коминтерна отправились добровольцами в Испанию, это же действенное средство борьбы с фашизмом?!» – восклицал он, выпучив глаза, собирая пальцы в щепотку и показывая их мне. Или он хотел довести до умишек дикарей общий расклад в мировой политике? А разве от нас зависело что-нибудь? Мы никаких идей не знали, а чувствовали себя загнанными зайцами, которым передышка выпала под старой елью.
«Ведь не только рабочие протестовали, по всему миру известные писатели, журналисты, умные люди поддерживали коммунистов из Москвы, поэтому везде идет Сопротивление. Вот ты Ремарка читал? Вот он всю правду о Первой мировой написал! А потом его книги сожгли, он тоже в Париже, представляешь? Он немец! Понимаешь? Сколько миллионов его фильм о трех товарищах смотрели! Вот и подумай, эти-то люди знают, что и почему так получилось. И они рядом, уж поверь мне, войны они не хотели…» – настаивал он, как будто я с ним спорить собирался.
«Тогда кому это нужно, если никто не хотел войны, а она вон идет, и миллионы гибнут, независимо оттого смотрели они тех трех товарищей или нет?» – в недоумении спросил я.
Он хлопнул ладонями об колени, вскочил, вознес руки к небу и наконец-то заткнулся, начал собирать мне провиант в дорогу…
Мы слышали про кино, да только ни разу еще не видели. И в хатках наших всё еще лучину жгли… если они стоят еще эти наши хатки…
Разбередил мне итальянец всю душу. Что же получается-то, не было той еврейки и войны, я бы и не узнал, какой он этот мир огромный и запутанный-перепутанный, так бы и тяпал свеклу хохол порепанный? «И они рядом…» – свербело у меня в мозгу. Я стал прикидывать возраст стариков, хотя и сухощавые немцы выглядели изможденными, но они-то такой затяжной голодухи не пробовали, лагерных шакалов и мусульман не видывали...
– О матка боска! – вырвалось у меня.
– Майн гот, майн гот… – в тон мне усталым голосом ответил механик.
Я сошел у нашей стрелки, направился своим маршрутом, но на всякий случай башмак-то прихватил в руку. К платформам меня уже и калачом не заманишь, любой короткий путь может оказаться последним…
Ребята были на месте, хотелось рассказать, аж зубы сводило, но они спали крепко. Убирая вещмешок в свой ящик, я вдруг вспомнил, что итальянец ничего мне не дал – ни конфетки, ни сигарет, ни что на словах передать. Заболтался и забыл?.. Я что, обратно вхолостую рисковал? Нелепость просто. Пусть здесь и тыл глубокий, редко, но бывают военные патрули на станциях. Вернее, по графику каждую бригаду проверяют, так положено. На своей станции я вполне легально предъявлял официальную книжку работника с Востока…
Мы вышли на смену как ни в чём не бывало, окромя молодняка никто не косился за мое отсутствие вчера. Что они ждали какого-то объяснения, почему я такой хитрый? Немножко виноградин я отщипнул себе в карман своим, остальное в мешке всунул Иржи в кибель, в лагере нужнее. Разумеется, тот и носом не повел, когда я придержал бадейку в его руках.
– Карамелькой не угостишь? – спросил он.
– Найн, – я показал пустые ладони, – ниц ни мам, Иржи.
Он опустил голову, набычившись, и вышел. Ну да, иногда он сам забирал пустые термосы, когда надо было забирать, и не всё сразу. В этот раз на поддоне с бутерами был застелен первый из наших мешочков, что так и остался на столе после раздачи, Михась незаметно сунул себе в карман, уходя последним.
После обеда отправили с Иржи вторую партию стыренного риса. Странный он типчик, весьма странный. Его послушать, то ему немцы ничего худого не сделали, ну да, мол, постреляли коммуняк, жалко, люди всё-таки, зато инфляция кончилась, работа появилась, жизнь закипела, экономика поднялась. Вот кто он? Почему тогда не на фронте? Ох и мутный же австрийский чех Иржи, каких конфет он от меня хотел? Как будто знал, где я был…
Перекинуться словом удалось лишь после обеда. Едва мы скатили один состав с горки, подошел мастер, вручил бутыль в оплетке, сказав, что мы воду забыли в конторе, а тут такая жара. Я долго кланялся и благодарил, пока Грицко не дал мне пинка. Старик увел молодых к следующей горке, те понуро плелись за ним, как гусенята, ничегошеньки не понимая, что он им вещал довольно громко. Ну и хрен бы с ними, хоть башмаки перетащат к следующему поезду.
Мы поосмотрелись, отрыли следующую передачу, кинули в ведро, сверху засыпав песком. Надо бы тачку сюда досыпать, всё порастаскали. К великому нашему изумлению, нам попалась обертка от конфеты. Не об этом ли сегодня Иржи спрашивал? Мы перекопали всю песочницу, нашли порванную коробку, чуть раскисшую от влаги. Ночью-то гроза была. И кто ж еще такой догадливый? Неужели венгерята?
Вот это надо проверить. Чего уж проще, вот и отправим их за песком, а ночью проверим всё ли на месте. Мы взяли по паре карамелек за щеку, выбрали обертки пустые из песка, прикопав как было. Заодно забрали последний мешок, что из вагона, срезали дерн под бетонной стеной, прикопали, закрыли, закидали камнями, пометив место. Ночью белое хорошо видно, и не грех будет пересыпать из меченного мешка в свой, да и следы ограбления сжечь.
Пока возились, я подумал, что не стоит всё-то рассказывать даже про лягушатину, мало ли что случиться может. Над Германией летали Королевские ВВС, на головы падали миллионы листовок: «Мы разбомбим все ваши города один за другим. Мы будем бомбить вас до тех пор, пока вы не перестанете вести войну. Это наша цель, и мы будем безжалостно ее преследовать»…
С марта 1943 года англичане бомбили методично города Рура, Берлин, Вильгельмсхафен, Нюрнберг, Штутгарт, Бремен, Киль, Штеттин, Мюнхен, Франкфурт-на-Майне, Мангейм, Аахен, Кёльн, Эссен. Разрушенные плотины на реках Мёне, Эдер и Зорпе ринулись миллионами кубометров воды, по пути уничтожая население, скот, города. Никто не считал, сколько погибло  остовок, рабочих… Вот такая «Большая порка» называлась операция. А по нам так просто воздушная бойня. Бомбили и заводы «Борзиг», «Лоренц», «Телефункен» и железнодорожным мастерским в Темпельхофе досталось.
Зная всё это, мы частенько поглядывали на небо перед сном. Могут же и на нас бомбы упасть – кто где окажется да в каком состоянии – неизвестно…
Любопытство распирало ребят, Михась собрал обертки в кулак, отошел в сторонку и сжег, аккуратно перемешав пепел с землей.
Быстро разгрызть конфетки не удалось, мятные, твердые, аж зубы заныли. Я попил воды из знакомой бутылки, предложил ребятам. Они пили не спеша, ждали…
– Говорят, итальянцы войну Гитлеру объявят…
Грицок аж поперхнулся.
– Ебицкая сила! – фыркнул Михась.
– Вот и я об этом…
Мы перешли на следующий путь, куда мастер увел новичков. Ох и надоели уже эти чёртовы горки-сцепки, походить бы просто обходчиками, подальше от станции, там хоть в дренажную яму спрятаться можно при дневном налете американцев…
Вот мы спокойно возвращаемся от нашего мастера, в лагере ждут новостей, нарушая основные принципы выживания, не думать – что там за колючей проволокой, жить тем, что есть, то бишь добывать еду. Что толку знать о том, что творится в мире, если в любой момент нас может накрыть бомбой, или, если кто лишнее трёкнет от радости, то строем на расстрел всему бараку вместе с предателем, или не поленятся – в газовые камеры отвезут. Если бы всё так просто, а то же сначала замучают. Вот о чём было невыносимо жутко задуматься…
Я всё-таки не удержался и спросил у мастера за чаем о том, знает ли он Ремарка. Старик сначала побледнел, подумал, что тот попал к нам в лагерь. Потом рассказал, какой это великий изгой и гордость немцев, что его фрау знала его семью в детстве, она с его сестрой ходила в одну школу, что более достойного человека и более правдивого писателя просто не встречал, что обязательно его надо читать. «Я надеюсь, он выехал из Франции, я очень на это надеюсь», – говоря это, он кивал сам себе, погрузившись в воспоминания.
Вот кто мы? В чистеньких хлопчатобумажных костюмчиках, с нашивками польских железнодорожных рабочих, идем спокойно. Шпрехаем на дойче так, что злющий немец, который ныне вместо хохла начальник, не догадывается, какие из нас на хер поляки… он даже внимания не обращает на наше хождение к парижанам.
Ярмарочный променад после ужина то с месье Гишеном, то с Пьером, потом меняемся, гуляем попарно, угощаем сигаретами, волей-неволей сами курим, потом свободно уходим, как обычно уходили в ночную смену.
Если наши организаторы – французское сопротивление, то при чём тут РОА, английский радист в пещерах? Он ведь приказы получал, добытые сведения передавал. А мы?.. Мы, разумеется, расходный материал, как ни крути…
– Панас, ты о чём всё думаешь? – одернул меня Михась.
Я как от неожиданности удивился собственному имени, настолько отвык от родного языка. Заражать друзей душевным разбродом я посчитал лишним, решил соврать, да и сообразить, что конкретно меня мучает, не смог.
– Хотелось бы пройти на пятый километр, да боюсь, что там могут быть те, кто не хотел бы, чтобы их заметили.
– Может, нам в обходчики попроситься? Уже неделю цистерны пропускаем, и никто не журится, может, да и наверняка другая группа орудует…
– Ну а чего нам самим-то нарываться? И так забот хватает.
– Так что? Ночь спим спокойно, никуда не полезем?
На том и порешили.
Вдали уже обозначились семафоры сортировочной, в небе было тихо и спокойно, хотя это совсем ничего не значило. «Летающие крепости» американцев, летящие сомкнутым строем – «боевой коробочкой», дубасили днем без прикрытия истребителей, но их было издалека видать… Поэтому это слово «спокойно» казалось нелепым, но ведь чего бояться-то, когда-то же нас не было, когда-то не станет, поэтому стоит ценить эту секунду, а дальше не загадывать…
10.07.2022, 13.07.2022