Встречи в горах

 Отпуск выдался насыщенный впечатлениями.

 Две недели, выделенные моим начальством на летний отпуск, были слишком коротки для поездки куда-нибудь в дальние страны, и мы, после недолгого совещания, решили совершить пеший переход по Кавказу. Скажу сразу, повторять этот эксперимент мы более не решились ни разу. Тяжело. Очень тяжело. После того похода был нужен ещё один отпуск. На месяц. Но кто его дал? Потому я приходила в себя не месяц, а почти целый год. И все последующие отпуска (или отпуски, не знаю, как правильно) я соглашалась только на поездки. Причем, я - только в роли пассажира. Мне хватило одного похода. И по нагрузке. И по впечатлениям.

 Главное впечатление, конечно - это встреченные в горах люди. Они удивительные. Теплые. Радушные. С изюминкой. Сдержанные и с чувством собственного достоинства. С уважением к чужому достоинству. Без громких слов. Без лишних жестов. Без пустых обещаний. Без страхов по пустякам. Спокойные. Уверенные в себе. Красивые в своем единении с горами. О них и хочу рассказать.

 Остальные впечатления только перечислю. Коротенько.

 Второе впечатление - горы. Собственно, горы - это главное визуальное впечатление. По эмоциям тоже. Но эти эмоции ожидаемы, а впечатления от встреч с людьми, каждое, незабываемо неожиданно. А горы... Горы - это фантастика. Это надо видеть. Но лучше из окна машины. И увидеть можно больше, и утомиться меньше. Но страшнее. Проверено.

 Еще одно неожиданное впечатление связано с тем, что, оказывается, даже офисный червь способен лазать по горам с удовольствием.

 Сильное впечатление оставило небо. Ночное небо. Звёзды. Восход луны. Закаты и восходы солнца. Облака под ногами и тени от облаков, меняющие картину в считанные секунды.

 Ещё одно неизгладимое впечатление - это тишина. Да - шелест воды в ручьях и грохот водопадов. Да - цикады. Да - щебет и щелканье птиц. Да - кузнечики и лягушки. Они звучат довольно громко. Но этот фон только подчеркивает тишину. Первозданную. Первобытную. Умиротворяющую.

 Было ещё одно впечатление, связанное с желудком. Еда в горах просто обалденная. Но чтобы передать впечатление от этих ощущений, у меня слов не хватит. Только совет - попробовать самостоятельно.

 А впечатления от встреч в горах я рискну попытаться передать. Не обо всех встречах я напишу. Это невозможно. Понятно, горы не Бродвей. Народ толпой не валит. Но встречается. Ежедневно.

 Встреча первая.

 Конечно, это не первая встреча в хронологии событий. Но эта встреча вместила в себя несколько впечатлений разного характера.

 Мы встретились вблизи от Цахкадзора на закате нереально жгучего солнца.

 Мы знали, что это место не для летнего отдыха. Фактически армянский Куршавель, Цахкадзор, в августе почти безлюден. И мы без труда устроились на ночлег в местном отеле. Переночевали, осмотрели монастырь Кечарис, пообедали и пошли вниз по лесистому склону, заросшему соснами, жухлой травой и мелкими цветами. Склон пологий. Идти легко. Воздух - хочется пить. На сердце покой и настоящее счастье. Спустились с горы, поднялись на соседнюю совсем лысую гору и увидели второй раз за один день солнечный закат. И совсем рядом, прямо на склоне горы, там, где нет никаких дорог, два маленьких фургона, десяток коз, корову и несколько ульев.

 Пока мы щурились на закат и разглядывали неожиданное поселение, из фургона вышла очень маленькая, худенькая старушка с суровым выражением лица. Одета она была не по-летнему. В темном длинном платье с длинными рукавами, темном платке, повязанном по самые седые брови, войлочных шлёпанцах, пестрых шерстяных носках и цветастом темном переднике она показалась нам еще меньше, чем была. "Барев дзез", - примерно это услышали мы и поняли, что с нами поздоровались. Повторить по-армянски, не зная языка от слов совсем и вообще, мы не решились и ответили по-русски. Бабушка кивнула нам и исчезла в своем фургончике.

 Мы пожали плечами, улыбнулись друг другу и пошли дальше, опасливо оглядываясь на корову, уныло жевавшую цветочки с землей пополам.

 "Здравствуйте", - вдруг окликнул нас старческий голос с сильным акцентом. Мы обернулись. Из Фургончика с трудом выбирался очень маленький, сморщенный, лысый старик, - "Постойте. Вы заблудились? Вам, наверное, в Цахкадзор. Это в другую сторону. А там, куда вы идете, нет ничего, кроме гор". Выбираясь из фургона, старик сильно запыхался и говорил с трудом. Очень медленно. И с улыбкой, еще сильнее сморщившей его серо-коричневое, как печеная картофелина, лицо.

 "Здравствуйте", - обрадовались мы тому, что встретили человека, хорошо говорящего по-русски, - "А мы в горы и идем. Точнее, на Севан. Мы были в Цахкадзоре, а теперь идем дальше. Вниз спустимся, палатку поставим, переночуем и дальше пойдем". "Если вы не очень торопитесь, можете у нас переночевать. До темноты вы не успеете спуститься, а в темноте и палатку не поставите, и костер не разведете. Оставайтесь. И нам со старухой радость будет".

 Солнце стремительно пряталось за круглой горой. Темнота стремительно наваливалась. Стало зябко. Сыро и холодно. И мы остались у гостеприимных стариков.

 Поговорили немного о погоде. Рассказали немного о себе. Бабушка Ануш приготовила нам чай из горных трав, достала из большой дорожной сумки лаваш, банку сливочного масла, смешанного с мёдом пополам (обалденно вкусно). Из фургона принесла козий сыр и кувшин с молоком. Потом сходила куда-то за фургон и принесла в переднике несколько яиц и перья зеленого лука, сложила всё это на колченогом столике и что-то сказала по-армянски. Дедушка Серош перевёл нам: "Приятного аппетита вам. Хозяйничайте тут, как у себя дома", - и добавил, - "Устала она очень за день. Старая уже. Что делать? Спать пойдет. Ей утром рано вставать, коз, корову доить, кур кормить. Говорит, что палатку вам не надо ставить. Она в фургоне постелит вам. Сама в другом будет". Бабушка Ануш улыбнулась нам: "Совсем не помню русский.  Нерецек. Бари гишер". И поковыляла к лесенке фургона. Мы осмелились повторить за ней: "Бари гишер". Она обернулась, улыбнулась и кивнула нам. Наверное, мы правильно поняли, что она пожелала нам спокойной ночи. А может и нет. А может мы, вообще, не правильно услышали и повторили...

  "А вы, дедушка, спать еще не будете? Вы, ведь, тоже устали, наверное, за день?" - попытались мы проявить о нем заботу, - "Вы, если что, не обращайте на нас внимания". Старик пожал плечом, подкинув в костер суковатую корягу: "Я днем сплю. Ночью вахту несу. Охраняю. Тут хищники кур могут утащить. И коз порезать". "А как вы? Не страшно, разве?" - меня эти хищники напрягли, откровенно говоря. Но старик усмехнулся: "В мои годы уже не страшно. Да, вы не волнуйтесь. У меня ружье есть".

 Мы немножко посидели у костра молча. Дедушка Серош поставил на огонь большой чайник и сковороду, сделал яичницу, потом зажег керосиновую лампу над столом и широким жестом пригласил за стол: "Были бы мы дома, не такой стол бы накрыли. А тут, чем богаты, тем и рады. И я с вами за компанию еще разок поужинаю". Мы поблагодарили и с удовольствием навалились на еду.

 За едой и разговор активизировался. Я осмелилась задать вопрос: "Дедушка Серош, Вы так хорошо говорите по-русски. Вы в России жили?" И в ответ мы услышали историю приютивших нас стариков. К сожалению, часть деталей этой истории выветрилась у меня из памяти, но в основном рассказ дедушки я смогу изложить.

 Дедушка Серош и бабушка Ануш родом из Нагорного Карабаха, но уехали оттуда в Ереван еще до войны, сразу после школы. Учились они в одном классе и их еще в первом классе все называли женихом и невестой. Приехали они в Ереван, а на следующий день началась война. Его сразу мобилизовали и отправили в Саратов, на подготовку. Учили его целый год. И стал он техником на военном аэродроме. Очень хотел летчиком стать, но не получилось. Врачи нашли у него какую-то болезнь сердца и не разрешили летать. А от войны не освободили. Воевал он с фашистами до мая сорок пятого года, а потом еще и с японцами. Освобождал Китай. Теперь он с гордостью носит медали "За отвагу", "За взятие Кенигсберга" и орден Красного Знамени. Эти награды он завещал музею в родном селе. После войны его отправили учиться на инженера. Строить самолеты его учили пять лет в Тбилиси. Домой он смог вернуться только через десять лет после того, как ушел на войну. Думал, что Ануш давно уже замужем, но ни о какой другой девушке и думать не хотел.

 А Ануш все десять лет его ждала в Ереване.Во время войны она работала в госпитале, сначала санитаркой, потом на медсестру выучилась, а после войны училась на фельдшера и продолжала работать в госпитале. Всё время думала, что может его ранили или контузило его, и он может попасть к ней в госпиталь.

 Потом, когда они встретились и поженились, бабушка Ануш перестала работать. Пять лет подряд она каждый год рожала мальчиков и только на шестой раз исполнилась её мечта, у них родилась девочка. Дочка их теперь уже тоже бабушка, живет в Ростове. А сыновья, все пятеро, погибли в Карабахе. Отец пытался их удержать, но они, нарушив обычаи предков, не послушались отца. Пошли воевать и не вернулись.Пошли воевать сами, чтобы их сыновья не пошли на войну. Погибли они в один день. Все пятеро. Сразу.

 Когда дедушка Серош рассказывал это, меня поразили не только ужас их потери, но и его слова: "Где-то это даже хорошо, что сразу. Не мучились. И то хорошо, что все вместе. Мать голосила по каждому, но это же не раз за разом... Каково это, если похоронки приходят по очереди... А так... Мать поседела и плачет до сих пор по ночам, тайком. И молится о них каждое утро и вечер. А чего молиться? Разве молитвы возвращают погибших?" Мы промолчали. Что мы могли ответить? Любое слово отозвалось бы фальшью. Это, ведь, не возможно прочувствовать до конца такую боль. Мы просто молчали. Он сидел рядом, маленький, сгорбленный старик. И руки его подрагивали на коленях. Я молча положила свою ладонь на его натруженные кисти. Муж мой приобнял его за плечи. Наши дети сидели тихо-тихо. Им было страшно и жалко этого старика.

 А старик помолчал немного, потом освободил свои руки из-под моей ладони, ободряюще похлопал по плечу нашего десятилетнего сына и продолжил свой рассказ о своей семье: "Всё так, как должно быть. От сыновей остались сыновья и дочки. У нас есть внуки. Много внуков. Теперь есть и правнуки. Внуки уже все взрослые. Все получили хорошее образование и живут в Ереване. Только одна внучка уехала в Америку. Эта внучка, её Лала зовут, в Ереване окончила консерваторию. Скрипачка была в оркестре, а в Америку уехала и теперь работает сиделкой у какой-то американской старухи. Уже, наверное, сколько струн у скрипки не знает. Очень сильно болеет, а домой вернуться не может. Всё ждёт, когда сможет получить американское гражданство. И зачем оно ей надо? Ни семьи. Ни детей... А девочка была очень красивая... Зато все остальные внуки - молодцы. Все работают на хороших местах, хорошо зарабатывают и нам с Ануш помогают, и своим матерям помогают. Хорошие у нас внуки. Лала тоже хорошая. Только глупая оказалась". И старик лукаво улыбнулся и обратился к нашему сыну: "Вот ты, молодой человек, наверное, английский язык учишь в школе и думаешь, что поедешь потом в Америку? А Америка, она не для всех страна хорошая. Кому повезет, а кому наоборот. Так-то".

 Мы долго сидели со стариком за столом, слушали его рассказ и удивлялись, как это они с женой в свои почти девяносто лет продолжают работать. И не просто работать, а пасти скот, держать пасеку, кур и жить в горах, там, где никто не придет им на помощь, случись что. И дедушка Серош нам пояснил, что они с Ануш могли бы жить в Ереване. Квартира у них есть. И денег достаточно, но сидеть дома невозможно. Если бы не эта пасека и маленькое стадо, они бы уже, наверное, померли. Зато здесь, на свежем воздухе, у них курорт настоящий. Внуки по очереди приезжают, продукты привозят, хлеб, дрова, комбикорм для животных. Фургоны перегоняют, куда старики скажут, когда надо менять место пасеки. Заботятся, одним словом. Ну, и старики их рады побаловать - и мед, и сыр, и масло, мацун, творог, яйца... всё, что имеют, всем делятся.

 Хорошо им тут. Одно беспокоит, если кому из них станет плохо, то помочь им некому. Врачей тут нет. Ближайший в пятнадцати километрах в Цахкадзоре. Вроде близко, но связи нет, поэтому и беспокоится дедушка Серош, что, если Ануш заболеет, он бессилен будет. А Ануш очень постарела. Еле-еле шаркает своими тапками. "Если бы не сто лет прожили вместе, нашел бы молодуху, глядишь, еще бы детей народил" - пошутил дедушка Серош, - "Я-то еще ого-го, орёл в полёте".

 Дети наши клевали носами и я отправила их спать в приготовленную бабушкой Ануш постель. А мы с мужем остались сидеть со стариком у костра. Он ни о чем нас не расспрашивал, только изредка, по ходу своего рассказа, высказывал предположения в наш адрес. И каждый раз в точку. Нам оставалось только кивать согласно. Его прозорливость была удивительна. "А ты не удивляйся, дочка", - покивал он головой на мой немой вопрос после его очередной догадки, - "я восемьдесят семь лет землю топчу. Всякое видывал. Это я только снаружи такой маленький-старенький. Это у меня над землей полтора метра с кепкой. А под землей - еще столько же. И всё, что под землёй, любые секреты знает. Был такой у вас, русских, писатель, Козьма Прутков, так он сказал очень мудрые слова: "Зри в корень". Вот у меня корень такой, что никакой хрен с ним не сравнится". И старик засмеялся. А потом продолжил: "У нас, армян, тоже мудрые писатели были. Вот, например, жил в Армении в пятом веке Мовсес Хоренаци, так он сказал, что  "добродетелью разумного существа явля­ется способность мыслить". И вот я стараюсь следовать его совету, мыслю. А мысли, дочка, они такое свойство имеют - о не сказанном догадываться".

 Старик еще много нам рассказал. И об истории Армении, и о великих армянах, и стихи читал на армянском языке, а потом переводил их нам двумя словами, добавляя к каждому переводу: "Разве можно стихи перевести? Русский язык - великий язык. И армянский язык - великий язык. А стихи - это совсем другое. Стихи - это душа. Как можно душу перевести? Как цветы превратить в слова?"

 Еще было темно, когда из фургона выглянула бабушка Ануш, поздоровалась и что-то сказала по-армянски. Старик махнул рукой и что-то ответил ей. Довольно длинно. Она повернулась к нему спиной и поковыляла к привязанным к колышкам козам, сплотившимся в тесный кружок. Старик ухмыльнулся самодовольно и сказал: "Вот спасибо вам, ребята. Хорошая у меня сегодня ночь была. Теперь могу спокойно умереть - всё, что хотел сказать, сказал. Теперь с вами кофе попью и спать пойду. И вам советую поспать. А днем наш внук приедет. Саркис. Он вас с собой заберет. Захотите, до  Севана довезет. Севан посмотрите, поплаваете там, ишхана или сига попробуете с ним вместе, а оттуда он вас с ветерком в Ереван доставит".   

 Так мы и поступили.   

 Кстати, Севан, ишхан и сиг на углях - это отдельные впечатления. Потрясающие.

 А Саркис оказался очень милый парень лет тридцати, высокий, стройный, разговорчивый и улыбчивый. Мы провели с ним шесть отличных часов.


 Встреча вторая.                                                

 Из Еревана мы решили доехать поездом до Тбилиси. В целях экономии времени. Тем более, что поезд идет ночью. И этот поезд - тоже отличное впечатление. Мы словно окунулись в первую половину двадцатого века - паровоз (настоящий паровоз!), деревянные диваны в купе, деревянные перегородки, бархатные шторки на окнах, ковер на полу купе и ковровая дорожка в проходе вагона, на столике - букетик полевых цветов на белой скатерти с бахромой. Наше путешествие по Кавказу состоялось лет пятнадцать назад, интересно, сохранилась ли эта машина времени или теперь между Ереваном и Тбилиси бегает современный поезд с сидячими местами? Но для моего рассказа это не важно.

 Из Тбилиси мы отправились в Имерети. Цель была - увидеть Саирме. Почему Саирме? Просто там мы никогда не были, а в целом Грузию знаем неплохо. К тому же в Имерети, наверное, самая лучшая кухня из грузинских. И очень красивый регион. И можно немного схалтурить, найти попутчиков на машинах и слегка облегчить свой переход. Расстояние-то не маленькое. Полпути до моря. А нам еще надо успеть в море поплавать.

 Итак, мы отправились пешком во Мцхету. По ходу поклонились Лермонтову и ночью, без задних ног, свалились в постели в малюсеньком семейном отеле, успев попросить хозяйку разбудить нас в шесть часов утра.

 Она разбудила нас в девять. Я очень хотела возмутиться, но она с обезоруживающей улыбкой пояснила, что очень хотела выполнить нашу просьбу, но мы так крепко спали, что ей стало нас жалко и она решила дать нам отдохнуть. Зато она договорилась с соседом и он готов нас отвезти за небольшую плату в Шиомгвиме, а потом в Кутаиси, если мы захотим. Мы захотели. И познакомились с Нодаром.

 Машина у Нодари старенькая, потрепанная, покоцанная со всех сторон. Но Нодари это не смущает. Он жмет на газ и обгоняет мерседесы. Нодари нигде не работает вот уже двадцать лет. А до этого тоже нигде не работал. "Молодой был", - смеется Нодари, поясняя, почему нигде не работал двадцать лет тому назад. Сейчас ему сорок лет. Он был женат дважды. Оба раза по великой любви. Но любовь быстро заканчивалась. Сейчас он в поиске жены. По расчету. Ему нужна жена или грузинка, или девушка из очень хорошей семьи, лучше всего американской. Но это трудно, найти такую. Если бы он был богач, другое дело. Но у него ничего нет. Только эта машина и дом с садом в Мцхета. Сад у него очень хороший. Всё растёт. Ничего покупать не надо. Можно даже продавать. Только он не любит торговать. Не мужское это дело. Поэтому жена нужна. Да и ухаживать за садом надо. А если жена будет, то она и за садом присмотрит, и за домом, и продаст то, что лишнее, и купит то, что нужное. А ему самому много не нужно. Жена нужна. Лучше грузинка, но можно и русскую. Русские жены тоже хорошие. И армянки тоже бывают, но он не хочет армянку. А лучше всего, чтобы жена была какая-нибудь американка. Или немка, на худой конец. Они, правда, говорят, страшные, но зато с ней можно будет уехать в Европу жить. Ему даже не жалко отцовский дом продать, чтобы уехать жить в Европу.

 Вот под такие разговоры мы доехали до Шиомгвиме. У меня от его трескотни голова разболелась, а мой муж с охотой провоцировал Нодари на новые и новые откровенности и глупости.

 Примерно за километр от монастыря Нодари вдруг остановил машину, припарковал её на обочине и сказал нам, что отсюда надо идти пешком, потому что это святое место. Он посмотрел на кресты на куполах монастыря, перекрестился трижды, поклонился в пояс и молча пошел впереди, не оглядываясь на нас. У входа в монастырь Нодари опустился на колени, поцеловал землю и на коленях пополз в сторону главной базилики. Мы оторопели и не стали повторять  за ним.

 Что такое Шиомгвиме, можно узнать в любом поисковике. Что такое современный сорокалетний грузин без навыков работы, Вам, вероятно, уже понятно. Но таких не много. А с Нодари мы решили не ехать больше никуда, простившись с ним у ворот монастыря. Он с сожалением пробормотал, что был бы рад довезти нас до Кутаиси, потому что там живет Иракли, его двоюродный брат, которого он уже давно не видел. "И, кстати, могу дать его адрес. У него свой отель есть. Вам у него понравится". Мой муж взял адрес Ираклия и Нодари на прощанье расцеловался с ним, с нашими детьми и попытался со мной, но я довольно ловко уклонилась. Нодари остался на вечернюю трапезу и ночевать в монастыре, а мы пошли по горам, рискуя не успеть дойти до ближайшего села засветло.

 Мы и не успели. Ночевали в палатке. Муж мой всю ночь поддерживал огонь в костре. Где-то поблизости слышались подозрительные шорохи и вой шакала. А может и одичавшей собаки. Но это не менее страшно. Я всю ночь вела битву с кровососущими тварями, но мои навыки борьбы оказались бессильны перед их полчищами. Утром мы все были, мягко выражаясь, не готовы фотографироваться. Перекусив на скорую руку, мы бодренько зашагали по, казалось, безлюдным местам. Но оказалось, что "всё не такое, как кажется". Деревня была за ближайшим бугром.

 Деревня довольно большая, но безлюдная. Мы около часа брели вдоль заброшенных домов с прохудившимися крышами, завалившимися заборами, обрушенными печными трубами, заколоченными окнами и покосившимися крылечками. В пустых дворах валялись проржавевшие до дыр ведра, полуистлевшие тряпки и поломанные ящики. Зрелище было душераздирающее. Мы поняли, что именно так будет выглядеть мир после конца света.

 Наконец, мы вышли на заросшую высокой травой дорогу с деревянным указателем направлений на Тбилиси и на Кутаиси. Указатель был на трех языках - грузинском, армянском и русском. Рядом с указателем мы увидели маленькую стелу с облупившейся красной звездой. На четырех гранях памятника были перечислены фамилии тех жителей села, кто погиб в годы Великой Отечественной. На каждой грани по десять-одиннадцать фамилий. В основном грузинских. В их числе восемь Шаликашвили, семь Уплисашвили, семь Цховребашвили. Выло трое Петровых, Азизян и Калантаров. В железной вазе в форме солдатской каски у подножия памятника мы увидели свежие ромашки. Так мы поняли, что деревня обитаема.

 А вскоре встретили её последнего обитателя. Дедушка Лука (ударение на первый слог) отказался покидать родную деревню. Фамилия дедушки - Шаликашвили. И все Шаликашвили со стелы - это родные братья его отца. А отец его погиб, сорвавшись с кручи в горную расселину, где его растерзанное шакалами тело  нашли спустя несколько дней. Это случилось незадолго до войны. Он погиб, не успев поносить своего сына на руках и поцеловать его в упрямый подбородок. Лука родился, не успев познакомиться со своим отцом, но в доме его на парадной стене в самом центре висят два портрета, молодого отца и старенькой матери, а вокруг фотографии многочисленных родственников, над которыми красуется групповой фотопортрет сидящих разновозрастных мужчин в папахах и черкесках и стоящих за их спинами женщин в строгих черных платьях с белыми кружевными манжетами и в белых кружевных платках. Лица людей на фото едва различимы. Но дедушка Лука знает каждого из них по именам. С трудом подбирая слова, дедушка Лука говорит: "Скоро я встречусь с ними. И никто не будет знать, кто это". Он качает белой головой и приглашает нас к столу. Он угощает нас домашним вином, сыром, омлетом и целой горой зелени. Детям он тоже наливает вино, на мое сопротивление отмахивается, как от несмышленой малолетки и произносит тост, перевести дословно который я не берусь, но смысл его в том, что пока есть дети, родители живы; пока есть люди, есть их Родина; пока есть горы - есть Грузия; и пусть всё будет!

 Вино подействовало на детей, как снотворное. И мы остались в доме дедушки Луки до следующего утра. Он очень обрадовался нашему предложению помочь ему в саду и винограднике, и мы до темноты тохали каменистую землю, освобождая её от сорняков. И хорошо, что муж мой вовремя заметил, как дедушка Лука вознамерился поймать курицу, чтобы приготовить из неё для нас ужин. Курица осталась жива, а мы, ни живы, ни мертвы, повалились спать на широкой тахте прямо в одежде. Утром мы проснулись еще до восхода солнца, захотели потихоньку исчезнуть, и оставив дедушке Луке на обеденном столе несколько банок консервов, на цыпочках вышли на крыльцо.  И столкнулись нос к носу с бодрым дедушкой Лукой, который нес с огорода охапку зелени и лука. Пришлось позавтракать и продолжить путь только к десяти утра.

Встреча третья

 В этот день нам крупно повезло. Спустя пару часов по щербатой дороге, когда мы уже истекали потом, изнывали от усталости и жары, чувствовали себя выжатыми до последней капли и высушенными до костей безжалостным солнцем, нас нагнал пропыленный белый уазик. Водителю, седоусому грузину, было скучно ехать в одиночестве и он затормозил, предложив нам подвезти нас. Мы с огромной радостью и облегчением загрузились в его машину и тут же еще больше обрадовались - наш спаситель ехал прямиком в Саирме. Батоно Темури оказался совладельцем остатков бальнеологического курорта. Он не просто с ветерком докатил нас до отеля, но и выделил нам шикарный номер на четвертом этаже с восхитительным видом на поросшее лесом ущелье. Мы наконец-то могли принять душ и выспаться на белоснежном белье.

 Нам не дали выспаться. Через пару часов нашего отдыха в нашу дверь тихонько поскреблись и робкий женский голос с сильным акцентом попросил нас спуститься в зал на втором этаже. Хозяева просят, надо подчиняться. Я с сожалением посмотрела на свое отражение в зеркале, пригладила волосы, растолкала уже успевших заснуть детей, накинула на кровати покрывала... Мы еще раз с удовольствием умылись и спустились в фойе на втором этаже. У лестницы нас поджидал сияющий батоно Темури. Он широко провел рукой и сказал: "Я приглашаю скромно отужинать"

 "Скромно отужинать" оказалось за один раз увидеть столько еды, сколько я видела за всю предыдущую жизнь и, вероятно, за всю последующую, исключая этот стол.

 Уже за столом выяснилось, что наш благодетель спешил в свое имение на день рождения старшей медсестры санатория - дочери его лучшего друга и компаньона. Ей исполнилось в тот день тридцать девать лет. Это была высокая статная девушка по имени Жужуна (в переводе - молодая), безуспешно искавшая себе мужа среди отдыхающих. Надежды её были напрасны. В Саирме почти нет жителей, а гости приезжают довольно редко (очень плохая дорога и довольно далеко в стороне от основных туристических центров), только семейные пары в солидном возрасте или женщины, также, как именинница, растерявшие десятилетия на поиски мужей. Но в отличие от унылых отдыхающих, именинница сияла здоровьем, улыбками, подведенными зеленым карандашом глазами, идеальными зубами и роскошными рыжими (увы, крашеными) волосами. Усаживая нас рядом с собой Жужуна , на прекрасном русском языке сказала, что, если в этом году она не выйдет замуж, то уже никогда не будет отмечать дни рождения, поэтому гуляет с размахом.

 Она колыхалась в смехе высокой грудью, изящно поводила бедрами, обходя многочисленных гостей с бесчисленным числом блюд, не поместившихся на двадцатиметровом столе, заставленном тарелками и блюдами в три яруса. Тут были утки, куры, куропатки, фазаны и "гусь по-русски" с яблоками (запеченный специально для нас, "гостей из России", свалившихся к ней на праздник совершенно неожиданно и случайно). Здесь была рыба морская и речная, форель в нескольких вариациях и селедка под шубой. Были грибы. Были свежие овощи. Были разные фрукты и ананасы. Свинина, говядина, баранина, оленина и даже медвежатина. Шашлыки разных видов и хачапури пяти сортов. Сыры и колбасы. Пхали, сациви, лобио и оджахури. Коньяк и вина домашние и французские...

 Сама именинница пила только воду из местного источника номер четыре и ела только виноград.

 Гости дарили Жужуне какие-то безумно дорогие подарки в виде золотых украшений, фарфоровых сервизов и статуэток, комплектов расшитого вручную постельного белья и наборов кухонной посуды. Я сидела, вжавшись в стул - у нас не было подарка для этой шикарной женщины. Муж мой бодро пробовал еду изо всех подаваемых блюд. Дети с интересом разглядывали стол и ели только фрукты. Примерно через час этого пантагрюэлевского обжорства муж мой заметил, что я ничего не ем: "Ты чего это? Давай, ешь! Когда-то еще доведется увидеть такое?!" Я промямлила нечто маловразумительное о похмелье во чужом пиру, и тут мой муж, довольно хохотнув, счел возможным наконец-то проинформировать меня, что мы тоже не лыком шиты и подарок наш не хуже прочих. Я заинтересованно посмотрела на него и он признался, что выкупил именинный торт. "Когда?" - спросила я и получила ответ: "Пока ты кокетничала с батоно Темури. Ладно-ладно. Не кокетничала. Просто разговаривала до начала застолья. А я вышел в кухню, увидел торт, спросил сколько стоит и заплатил, попросив приложить записочку с поздравлением от нашего имени". Я расслабилась. Откинулась на спинку стула и позволила себе пробовать всё, до чего была способна дотянуться.

 Заиграла музыка и начались танцы. Мой муж подхватился первым пригласить именинницу. Она зарделась и приняла его приглашение. Наши дети стали отплясывать, мешая танцующим взрослым своими скачками. Я поковыряла в своей тарелке пхали из свёклы и шпината. Настроение как-то подупало еще больше. Ко мне склонился папа именинницы и пригласил на танец. Танцевать не хотелось, но выхода не было. Ловко вальсируя, папа именинницы щекотал мне щеку усами и шептал знойным голосом комплименты. Было довольно неприятно и пошло. На следующий танец он, крепко сжав мне предплечье, ввел меня в центр круга и сомнительное удовольствие танца со старым ловеласом продолжилось. Мы солировали. Нам аплодировали. Подначивая меня на слабо, вынудили танцевать лезгинку... Танцую я хорошо. И люблю танцевать. Но этот вечер был конкретно не приятен. Плавно поведя руками и перебирая на цыпочках мелкие шажки, я попыталась скрыться среди столпившихся зрителей - не танцующих гостей. Бурные аплодисменты и крики браво загнали меня снова в центр круга. Мой муж с именинницей стояли рядом, переговаривались о чем-то, пили минералку и наблюдали за моими кружениями по залу. Я начинала закипать.

 И тут внесли торт. Это был не торт, а башня. Его несли на огромном подносе четыре человека. Восторженные крики заглушили игру музыкантов. Все ринулись за стол, который к этому времени уже успели убрать, застелить новыми скатертями и расставить блюда со сладостями и чистые тарелки. Жужуна вонзила нож в верхнюю башенку торта и стала обходить гостей, выкладывая каждому по доброму ломтю. Четыре официанта шли перед ней, сначала низко склонившись, чтобы ей было удобно резать, и постепенно, по мере разрезания торта, выпрямляясь. К тому моменту, когда они дошли до нас, официанты уже имели гордый вид, а торт, точнее его нижний ярус, вид растерзанный. Я уже думала отказаться от этого угощения, как замужняя двоюродная сестра хозяйки торжества, сидевшая до того напротив меня, вдруг появилась с еще одним тортом. Небольшим на фоне предыдущего, килограмма на три-четыре, но очень красиво оформленным. Официанты подняли на вытянутых руках поднос с остатками гигантского торта вверх и вынесли его из зала. Именинница с улыбкой поблагодарила кузину и, разрезая этот небольшой торт, поведала окружающим, что его ей подарили мы. ...Не знаю, как я осталась жива.

 Впрочем, я не просто осталась жива, а еще и с удовольствием провела в Саирме три дня и три ночи. Мы гуляли по окрестностям, пили минералку из источников, ловили в ручье форель, жарили шашлыки, спали до полудня, гуляли до полуночи. Жужуна сопровождала нас в наших прогулках.  Была она вполне веселым собеседником без капли чванства или кокетства.

 А задержались мы в гостях из-за батоно Темури. У него возникли какие-то вопросы к бухгалтерии. А так как я по профессии бухгалтер, то я и вызвалась помочь им в их затруднениях. Оказалось, что была допущена небольшая, но досадная ошибка в расчетах с иностранной валютой, точнее, с перерасчетом валюты на лари.

 Ошибка была выявлена, исправлена, и батоно Темури предложил нам довезти нас до Григолети, куда он ехал по своим делам. Мы собирались выехать на рассвете, но выехали далеко за полдень. Жужуна не хотела отпускать нас, не накормив напоследок до ожирения.
                                        Поэтому следующий переход по горам оказался переездом и переездом мучительным. Меня нещадно тянуло на рвоту и каждые пять-шесть километров по совершенно безумной дороге я просила остановить машину, вываливалась на свежий воздух, судорожно вздыхала, выливала из себя лечебные воды Саирме вместе с кабанятиной, сдуру проглоченной мною за завтраком, вливала в себя новую порцию натуральной минеральной воды, запас которой мы предусмотрительно захватили, потом я краснела, извинялась, усаживалась на свое сиденье и всё начиналось сызнова. Дети и мой муж в дороге спали и не знали о моих мытарствах. Батоно Темури с пониманием относился к этим моим выходам на свежий воздух и всю дорогу рассказывал разные байки из своей бурной молодости. Когда мы выбрались с разбитой горной дороги на федеральную трассу, я, кажется, похудела в половину своего веса.

  И тут проснулся мой муж. Трасса была отремонтирована и ехать по ней стало даже приятно, но вид у меня был, вероятно, более чем изнуренный. Мой муж поинтересовался, чем это я занималась в дороге, пока он спал, и батоно Темури не пощадил красок для описания моих мучений. В следующую минуту я была готова убить свою дорогую половину. С самым наивным видом он заявил, что, зная о моих проблемах с ездой по серпантину, запасся из припасов Жужуны таблетками от укачивания. И протянул мне целую облатку уже не нужных таблеток. Все весело посмеялись.

 В Григолети мы прикатили к закату. Это было очень красивое зрелище. Но это уже не горы, а море. И о нашем путешествии от Григолети в Батуми я расскажу в другой раз.