Сын своей матери

Двор замер в предвкушении. С тех пор, как во флигеле поселились Сидоровы, редкая неделя проходила без концерта. Что раньше показывало кино, теперь разносилось под свинцовым небом Севера, словно Одесса переехала с Черного моря на Белое.
 О скором начале спектакля сообщали распахнутые створки окна, в котором курсировала взад-вперед Роза Марковна. Она готовила речь. Пучок иссиня-черных волос почти задевал потолок пристройки, цветастое платье подчеркивало худобу и пело некролог юности, в которую стремилась душа, но вернуться в беззаботность которой не позволяли семья и годы. Красота, в свое время сразившая Сидорова-старшего, еще влекла взоры, но уравновесилась изможденным изломом губ, сварливым настроем и вечно недовольным взглядом. Розе Марковне, как и главе семьи, было чуть за сорок, но апломба в узнаваемом всем городом голосе звучало минимум на шестьдесят, причем депутатских. И с мнением о том, кто именно глава, она бы убедительно поспорила.
С трех сторон двор охватывала клешня побитых временем пятиэтажек, с четвертой не сдавался плану застройки бревенчатый дом, заставший еще царя, пусть и не лично, а временем сосуществования. Слева к обветшалой стене притулилась щитовая пристройка, у нее имелся собственный, обнесенный палисадом, дворик, внутри которого сверкала намытыми боками недавно приобретенная Лада — единственное достояние Сидоровых, если не считать совместно прожитых лет. Пристройку, где обосновались Сидоровы, в народе красиво назвали флигелем — новым словом в суровом северном крае.
С некоторых пор флигель стал центром культурной жизни городка, в котором не было даже кинотеатра. Сгущался вечер короткого лета, с моря несло йодом и пронизывающей сыростью, но горожане не расстраивались — все говорило о том, что день пройдет не зря. Зрители заранее занимали места на лавочках у подъездов, а в квартирах приглушали звук телевизоров, чтобы не пропустить начала «концерта».
Когда в промежутке между домами показались две возвращавшиеся из магазина фигуры, Роза Марковна встала наизготовку, как ведущая ток-шоу перед прямым эфиром: взгляд сосредоточился, а руки, сжавшиеся в кулаки, опустились на подоконник, будто на руль огромного мотоцикла.
Таймер начала представления отсчитывал последние секунды тишины.
Мужчина и подросток ни о чем не подозревали. Каждый держал по объемному пакету с продуктами, оба чему-то смеялись. Сидоров-младший, в следующем году заканчивавший школу, внешне походил на мать — такой же худой, высокий, чернявый. Сидоров-старший, соответственно, являл противоположность жене и сыну: светлые волосы безуспешно боролись с наступавшей пустыней, а роскошное брюшко через год-другой грозило избавиться от ласкательно-уменьшительного звучания. Занятые разговором, отец и сын прошли за калитку, и у стоявшей во дворе машины их накрыло знакомым голосом:
— И здрасьте вам, идет, мишигене недоделанное, паралич тебе зибен мозгес. И знаете, какой он фортель выкинул? Тут такой цорез, что балконом по темечку пошло бы за райскую благодать по сравнению с этим известием.
Острие речи направлялось на мужа, но обращалась Роза Марковна одновременно и к нему, и ко всем, кто в силу вовлечения в процесс был обязан, по ее мнению, встать на защиту поруганной добродетели. Не сразу улавливалось, кому она говорит в каждый конкретный момент, это становилось понятно позже, из контекста.
— И как вам это нравится? Когда надо, он без мыла в тухес пролезет, а сейчас посмотрите — имеет припереться до меня чистый ангел, только крылышки в другом месте. Прикинулся шлангом, выпятил свой курган над могилой павшего героя и думает, что одной уксусной физиономии на морде лица таки достаточно, чтобы собрать порванное на кусочки сердце родной жены.
Как обычно в таких случаях Роза Марковна «включила маму». Ее мама, Софья Соломоновна, недавно приезжала в гости, город помнил. Пусть о визите не сообщали в новостях, но на кухнях обсуждали до сих пор, приезд Сидоровой тещи стал событием городского масштаба. Недельку пообщавшись с горожанами, Софья Соломоновна в равной степени обогатила лексикон местных гопников и интеллигентов, отчего теперь их легко путали, если костюм не соответствовал заявленному статусу. Не признававшая авторитетов гопота с удивлением узнала, что наименование она получила от Одесского ГОПа — городского общества призрения. Нежданчик произвел фурор, и Софью Соломоновну неформально возвели в ранг почетного жителя, пообещав не трогать, даже если среди ночи она пройдет по улице в кольцах и золотых серьгах.
После отъезда Софьи Соломоновны поток словесных изысков Розы Марковны резко возрос и превратился в рог изобилия, будто в него вдохнули вторую жизнь, а для разгона смазали скипидаром. Сейчас в ожидании новой порции в домах открылись окна и форточки; жители квартир, что выходили окнами на другую сторону, заняли позицию на балконах и детской площадке, несколько человек подтянулось из соседнего двора.
Мужчина и подросток остановились около машины. Идти дальше не имело смысла: пока Роза Марковна не выговорится, не спасут ни бегство, ни взывание к здравому смыслу. Чувство собственного достоинства у Розы Марковны выражалось альтернативно общепринятым понятиям и не всегда понималось даже членами семьи. Скандал на полгорода с ором и перетряхиванием семейных тайн Роза Марковна относила к средствам воспитания и, как догадывались горожане, развлечения. Оба Сидоровых — старший и младший — знали, что торг или капитуляция на условиях победителя возможны не ранее, чем закончится взывающая к совести обличительная часть. И, в любом случае, пока речь не высказана до конца, дверь в дом не откроется.
Роза Марковна вещала как жрица ацтеков на пирамиде перед человеческим жертвоприношением: взгляд горел кровожадностью, взвившиеся к небесам руки умоляли высшие силы обратить внимание на взывающую и посильно оградить от подлости и ничтожества тех, с кем приходится жить.
— Говорила мама, что судьба слепа, и с такой фамилией Сидорову Розу ждет тот же гембель, что Сидорову козу. И что мне было не послушать родную маму?
Тема концерта еще не вскрылась, зрители переглядывались: вечер обещал что-то новое. Обычно Сидорову-старшему доставалось за то, что испортил жизнь и похитил лучшие годы. В таком случае виновник кивал, пошатываясь, поскольку ответить внятно не мог по техническим причинам, кои вызывал одноименный с причинами спирт — его бесплатно выдавали на производстве для протирки аппаратуры. А Сидоров-младший становился объектом оральной терапии, когда утаскивал деньги, рвал одежду или где-то пропадал, вместе с телефоном отключив «сострадание к умирающей от волнения родной маме, которая все морги и больницы обзвонила». Последнее представляло не больше, чем красивую фигуру речи, поскольку в городке они являлись единым и единственным заведением.
Сегодня старший Сидоров стоял прямо, младший выглядел достойно, и причина концерта оставалась загадкой.
— Сидоров, не делай форшмак из моих нервов, с тобой разговаривать — нужно объесться гороховой каши. Оно мне надо?
Сцена затягивалась, а смысл не прояснялся. Не выдержав, Сидоров-старший поднял лицо к окну:
— Роза, да что случилось, в конце концов?
— И этот гомик-сапиенсик спрашивает, что случилось. И кого спрашивает? Меня спрашивает, чмурик малахольный. Дыши носом, поцадрило чиканутый, клиент сотой бригады. Думает, что сделает полный рот фалов, подарит Розочке розочки, и родненькая Роза растает, как китайские носки под утюгом, и забудет, как на ее жизни сплясали коровяк. Да чтоб ты был так здоров, как делаешь мне счастье. Нет, только представьте, а лучше не представляйте: решила у машины сделать чисто и таки нахожу под сиденьем грязную резинку, и не подумайте, что от трусов. Лучше бы трусы нашла, остался бы шанс для поговорить за превратности бытия. Но этот хосэ-аркадио тихо-мирно отаврелианил там какую-то ремедию, но вознестись вслед позабыл, шлемазл задрипанный, и теперь — посмотрите на него — съежился до размеров цуцика на морозе, и это чмо лохматое имеет наглость спрашивать, что случилось.
Сын покраснел. Все же наполовину он был Сидоров, и причуды половины с фамилией Раппопорт нервировали его не меньше, чем Сидорова-старшего. Стоя плечом к плечу с отцом, он встрял в разговор:
— Мама, уймись. Может быть, папа не виноват.
К родительнице сын обращался уважительно, но на ты. В этом он тоже был больше Сидоровым, чем Раппопортом.
— Ой, я тебя умоляю, — принеслось из окна. — Пусть он такие дешевые мансы бабушке рассказывает.
— Не лезь, сынок, — тихо сказал Сидоров-старший, — мама у нас Паганини скандалов, ей не интересно, что говорят другие, ей интересно самой говорить.
У Паганини оказался отличный слух.
— Ты посмотри на него, открыл свой фирменный рот на ширину плеч. Так ты скажи, если найдешь, что сказать за этот случай, и будешь иметь, что послушать.
Сидоров-старший не отказался.
— А ты не думала, что твоя находка от старых хозяев осталась?
Зрители воодушевились и зашумели: хорошая версия, машина куплена как бывшая в употреблении, и мало ли в каком качестве ее употребляли раньше.
Поднявшийся рейтинг мужа заставил Розу Марковну грозно переставить руки на бока.
— Слушай сюда, выпускник школы номер семьдесят пять. Последний раз я там смотрела, когда ихние кинды трусили ковры, — последовал кивок на соседскую жилую часть, — это было в понедельник, и кроме киндов, ковров и понедельника в тот день таки ничего не было. Хватит морочить мою полуспину, одень глаза на морду и думай теперь за свое светлое будущее.
Налившуюся злостью речь перебил голос Сидорова-младшего:
— Мама, перестань ругаться на папу, он вполне может быть ни при чем. Тогда ты будешь выглядеть глупо.
— Ой, я тебя прошу, — отмахнулась Роза Марковна, — не делай мне смешно.
 Зрители ждали развития интриги. Серьезность обвинений давно разрушила бы любую другую семью, однако здесь главный посыл речи — «что мне за это будет?» — четко угадывался всеми. Роза Марковна привычно «делала гешефт». Каждый концерт в итоге давал ей что-то в материальном или бытовом плане. Сын исправлялся отметками и уборкой квартиры, муж — покупками вещей и походами в ресторан.
Сегодняшние обвинения вышли за рамки прежних, которые казались теперь наивными и по-детски безобидными. Среди зрителей начались споры: что Роза Марковна потребует за невероятный прокол? Раньше грозилась выгнать, теперь самое время выгонять, но тогда в чем смысл закатывать сцену перед посторонними?
Сидоров-старший опустил лицо, кусание губ и играющие желваки сопровождали работу мысли.
И тут произошло невозможное. Сын-старшеклассник опустил взгляд и процедил:
— Мама, хватит. Под сиденьем было мое.
В телерепортажах это называют эффектом разорвавшейся бомбы. Двор погрузился в тишину. Только на соседней улице кто-то стучал молотком, и где-то лаяла собака.
Роза Марковна сокрушенно опустила руки.
— Э-э... да? Масик, кто же знал? — Она с минуту помолчала, что явилось событием одного ряда с Тунгусским метеоритом и зарождением жизни на Земле. — Вот так, мальчик вырос, а родная мама не заметила. Одно слово — сын своего отца. Чего встали, когда на улице такой зусман, идите ужинать, жидкое стынет.
Окно захлопнулось.
Бурно обсуждая новости, зрители потянулись по домам. Сидоров-старший, прежде чем двинуться, шепнул младшему:
— Спасибо.
Сын на миг замер, глаза расчетливо сощурились.
— Сочтемся, пап. — Сидоров-младший любовно погладил блестящий борт источника конфликта. — Надеюсь, в этой теперь моей машине такого больше не повторится?