Карлсон

Сашка Артюхин был карликом. Вернее в его медицинской карте было написано, что  страдает он соматотропной недостаточностью и что у него  гипофизарный нанизм. Сашке было безразлично, что у него  написали  в медкарте, выше ростом от этих знаний он не становился, а нанизм вообще воспринимал как что-то неприличное – с его точки зрения ученые мужи  могли бы  болезни и другое название дать, чтобы людей, и без того жизнью обделенных, вконец не обидеть.
Может быть, именно по причине гипофизарного нанизма у Сашки и не заладились отношения с матерью – он подозревал, что приключилась с ним такая беда из-за ее самодеятельности, допущенной по молодости лет и неопытности. Из разговоров старых бабок он узнал, на какие только ухищрения не идут молодухи, попавшие в неловкое положение и желающие отбелить репутацию: и йод они пьют, и лекарства вредные глотают, чтобы вытравить незапланированное дитя. Занималась ли этим его мать, Сашка понятия не имел, но если учесть тот факт, что отец решил на ней жениться, когда сам Сашка уже был на подходе, было это очень даже  возможным.
Иногда Сашка даже пытался припомнить, как больно и неуютно ему жилось, когда он еще находился внутри, у матери в утробе, но ничего подобного почему-то не вспоминалось.
Сам Сашка говорил всем, что родился абсолютно здоровым, но когда на его глазах  лесоруба-отца  придавило деревьями, он так испугался, что перестал расти. Знакомые делали вид, что верят Сашке, тем более, что произошел тот случай с отцом совсем в другом месте, в другом лесном поселке, где Сашкины родители жили раньше. А было это очень далеко и очень  давно.
Теперь Сашкина мать работала в новом леспромхозе. Не то чтобы она была большим специалистом в лесных делах, просто после гибели мужа и их с Сашкой скорого переезда на новое место жительства ей неожиданно предложили должность учетчицы, чему она была несказанно рада и быстренько согласилась.
В поселке при леспромхозе, где они теперь стали жить, к Сашке накрепко прилепилась кличка Карлсон. Если рассудить, то вполне щадящая для его положения кличка: Карлсон, как известно, тоже был невеликого роста индивид, но при этом редко  грустил, а тем более впадал в отчаяние.
Если честно признаться, то в начале жизненного пути Сашка-Карлсон  тоже не особенно  грустил и отчаивался – несмотря на физиологические особенности, он был очень подвижным и прыгучим и  неплохо играл в футбол, за что сверстники его не только уважали, но и постоянно выбирали капитаном дворовой футбольной команды.
Видимо, из-за этого увлечения Сашке иногда снились очень красивые  радужные сны, в которых у него вдруг отрастали до нормальных  руки и ноги, а сам он превращался в знаменитого  форварда, которому с трибун слали самые  горячие поцелуи самые красивые девушки Земли. И было так обидно, когда  в самый разгар сна мать начинала сердито трясти его  за плечи: мол, вставай, Сашка, надо делать дела!
                2
 Дел по дому и в огороде находилось немало, и по мере своих сил Сашка матери помогал. А вот в магазин и в другие людные места ходить особенно не любил   – ему всегда казалось, что  завидя его  знакомые или  даже малознакомые люди начинают  шушукаться и пересмеиваться, хотя повода для этого он никому не давал.
Случались в жизни Сашки-Карлсона, конечно же, и различные мелкие неприятности. Например, чтобы купить  костюм на школьный выпускной мать повезла его в город в магазин Детский мир, из-за чего Сашка боязливо озирался по сторонам, опасаясь встретить кого-то из поселковых. Правда, досадные воспоминания после  того случая из памяти стерлись быстро – ведь их  поход в детский магазин обошелся без свидетелей, а значит, можно считать, что его  не было вообще.
Кстати, костюм в Детском мире был прикуплен вполне приличный: в нем Сашка-Карлсон еще долго ездил на учебу в ПТУ, куда его определили после школы учиться на резчика по дереву.
Есть такие профессиональные училища, где молодые инвалиды могут получать различные специальности, например, озеленителя, слесаря-ремонтника, портного и даже бухгалтера. Но Сашка решил учиться на резчика по дереву – собрался возрождать загибающиеся народные промыслы.
Мать долго отговаривала Сашку идти на резчика. Лучше уж обувь починять, металлические ключи изготавливать  или ремонтировать неисправные часы.
– А что, сидишь себе в мастерской при теплом калорифере и в ус не дуешь, –рассуждала она. – Обувь-то у людей постоянно рвется. Особенно от тех удобрений, которыми в зимнее время дороги посыпают. Без копейки не уйдешь…
Сашка понимал, что мать, по сути, права, знал он и то, что со временем приобрел бы сноровку  в обувном ремесле – был не без рук, но только стоило ему представить себя сидящим в крошечной мастерской, полки которой  были заставлены старыми стоптанными башмаками, как начинал он ощущать себя таким же старым стоптанным башмаком, который и носить не хотят, и выбросить  жалеют.
В училище Сашка-Карлсон, можно сказать, был первым парнем на деревне. Оно и понятно – народ здесь подобрался в основном жизнью сильно побитый – у кого с руками проблемы, у кого с ногами, у кого, и того хуже, с головой…А у Сашки на общем фоне было вроде как все в порядке – подумаешь руки-ноги коротковаты. Разве это беда?  А вот с дальнейшим трудоустройством ему не повезло – в резчиках по дереву никто особенно не нуждался,  хотя поначалу перспективы рисовались очень даже неплохие.
Еще когда Сашка учился в ПТУ директор леспромхоза, где работала мать, его привечал.
– Вот отучишься, – говорил он, – откроем под тебя при леспромхозе художественный цех. Хоть кукол строгай, хоть Буратин, главное, чтобы  кругляши, которые после распиловки остаются, в дело пошли.
 Кругляши, оставшиеся от распиловки, не так сильно заботили директора леспромхоза. Более всего его заботил тот факт, что по закону обязан был он на своем предприятии трудоустроить нескольких инвалидов. А где их найдешь, этих инвалидов, если все люди в поселке наперечет. Как раз по этой причине он более всего и привечал Карлсона.
Но ко времени Сашкиного выпуска из ПТУ грянула перестройка и об открытии нового художественного цеха речь уже не шла, речь шла о закрытии самого леспромхоза. Тут еще на беду  подоспели «зеленые» – начали проводить митинги по поводу прекращения вырубок лесных насаждений и в защиту какого-то лесного  пояса. Создавалось такое впечатление, что весь лесной пояс сосредотачивался в их маленьком лесном поселке, а в самых злодейских и коварных лесных вырубках был повинен дышащий на ладан леспромхоз, где работала Сашкина мать.
– Говорила тебе – иди на обувщика, – запоздало корила она Сашку. – И сам бы без копейки не сидел, и мне бы, теперь безработной, с голоду помереть не дал. А теперь что?
Что теперь, Сашка-Карлсон не знал. Спрашивал у знакомых ребят, нет ли на примете какой работенки. Те в ответ только смеялись – сами были на мели, кормились на пенсии родителей или стариков.
И вот однажды вконец отчаявшийся Сашка случайно встретил у местного сельмага того самого директора леспромхоза, который когда-то намеревался открыть художественный цех. Хотел было пройти мимо, но тот его остановил.
– Пойдешь кочегаром к нам в котельную? – спросил он примирительно. – Но ты не думай, это временно, до лучших времен.
Видимо, директор на лучшие времена все-таки еще надеялся, а вот Сашка, в отличие от него, на них не надеялся вообще, поэтому кочегаром работать сразу согласился  и считал, что ему еще крупно повезло.
                3
Работа в котельной была не из легких – топили дровами, не аккуратными поленьями, а огромными, чуть ли не по полтора метра бревнами, которые Сашка исправно возил  на старой скрипучей тележке. Поначалу  уламывался так, что  после смены не находил в себе сил даже поесть – сразу заваливался спать. Потом постепенно втянулся, приноровился – от работы уже не так сильно ломило спину и не тряслись с непривычки колени.
Иногда в котельную на огонек заглядывали знакомые ребята, чаще, чтобы погреться и попить в тепле пивка. Сашка пиво с ними не пил – все-таки на работе, но знакомых привечал.
Больше всего Сашка-Карлсон радовался, когда вместе с ребятами в котельную приходила Инка.
Инка была девушка с туманным  прошлым, но на мир она смотрела такими невинными  и лучистыми глазами, что казалось, что только вчера она  дала себе зарок со следующего понедельника начать новую вполне порядочную жизнь. Но проходил один понедельник, потом другой, третий, а ее порядочная жизнь почему-то так и  не начиналась.
Инка поглядывала на Карлсона с явным интересом, и он тоже своих симпатий не скрывал.
В первый раз с ними это произошло на старом топчане, который кочегары втайне от начальства установили в дальней кладовой, предназначенной для хранения инвентаря. Сашка не был девственником – продажную любовь он несколько раз покупал в большом городе, но так хорошо, как с Инкой, ему еще не было никогда.
Инка тоже была довольна: на его ласки она отвечала нежностью и податливостью, а на прощанье крепко целовала в губы и добавляла: «Ну ты даешь!..»
–А что, женюсь, если согласится, – неожиданно для себя решил Сашка после одной из встреч. – Пусть говорят, что она такая…Как-нибудь устаканится…
Инка приходила еще раза три, а потом куда-то пропала. И Сашка заскучал.
                4
Перед очередной рабочей сменой он решил зайти к Инке домой, узнать, как дела, но по дороге неожиданно встретился с ее братом, который неуверенной походкой плелся из сельмага.
 – Инка где? – нерешительно  спросил у него Сашка.
– Зачем она тебе? – последовал вопрос на вопрос.
– Так, увидеться.
 –То, что хотела, она уже увидела.
 –И что увидела? – Сашка невольно  напрягся.
 –Увидела, как у вас, карликов, там… Как у всех нормальных мужиков или по-другому?
– Ну и как?
 –Говорит, что ничего, так же как и у других.
–И кому говорит?
– Да всем…
Сашка понимал, что человек не в себе и, протрезвев, вряд ли подтвердит свои слова, но был так потрясен услышанным, что не знал, куда бежать и что дальше делать.
Еще Сашка думал о том, что если один человек позволяет другому очутиться внутри себя, то он его, этого человека,  по крайней мере,  уважает. А здесь? Как здесь?
Настроение было до того отвратительным, что Сашка даже не заметил, как ноги сами принесли его к дому Маши-самогонщицы. У нее он взял бутылку свежесваренного зелья, но полностью расплатиться  не смог – денег не хватило. Спасло только то, что Маша давала в долг.
Самогонку Сашка выпил почти сразу, только  перешагнув порог своей  котельной. Сначала зелье его не забрало, и он успел натаскать для топки  дров, но потом вдруг неожиданно вырубился, едва добравшись до заветного топчана.
А ночью случилось ЧП – взорвался один из котлов: Сашка забыл долить в него воды.
Прибывший на разборку ЧП начальник местного ЖКХ Загородний объявил Сашке, что тот больше у них не работает, а вот кругленькую сумму за взорванный котел ему все-таки придется заплатить, а если не заплатит,  арестуют имущество.
                5
Собственного имущества у Сашки-Карлсона не было, но ведь приставы, если хорошо присмотрятся, могут наложить арест и на крошечную материну квартирку, которую та получила от производства и разными хитрыми путями успела оформить на себя. Эта мысль, как заноза, более всего угнетала Сашку, тем более, что начальник ЖКХ постоянно подчеркивал, что закон у них в поселке только один – это он сам.
Потом односельчане поговаривали, что Сашка выклянчил у матери последние рубли и долго бегал по юристам и адвокатам, но те в один голос твердили, что за испорченное коммунальное имущество все-таки придется платить. А случайно оказавшаяся в той же юридической консультации, что и Сашка-Карлсон, Маша-самогонщица потом рассказывала о подслушанном разговоре. Правда, при этом она честно признавалась, что часть слов не разобрала, хотя ухо к двери прикладывала исправно.
– А что, если…–  спрашивал  у юриста Сашка.
–Тогда нет, – вроде бы ответил юрист.
…Сашку нашли повешенным все в той же котельной, где он до поры до времени  добросовестно трудился. Говорят, что  проник он туда в пересменок, когда один кочегар уже ушел с работы, а другой задерживался по причине необходимости в опохмеле.
Свой смертный крюк Сашка-Карлсон приладил под самым потолком в дальней кладовой, предназначенной для хранения инвентаря.  Когда он успел это сделать, остается загадкой. Еще поселковые долго гадали, как  Карлсон смог так высоко залезть  несмотря на свой  малый  рост…
Внизу, как раз под крюком, стоял тот самый топчан, на котором еще совсем недавно Инка и Карлсон  так страстно любили друг друга.