Баба Надя

Думаю, с возрастом у всех нас притупляются не только зрение, слух, память, но даже эмоции. То, что ещё вчера приносило радость, сегодня воспринимается едва ли не равнодушно, а горести  - прошлые и даже настоящие, не вызывают уже ни слёз, ни даже огорчения…

Что это? С годами приходят апатия, повышается отстраненность? Или теряется  вкус к жизни? Или что-то ещё? Словом, хотя и трудно сказать почему, но пожилые люди, особенно те, кому пошёл восьмой-девятый десяток, воспринимают происходящее с высокой долей равнодушия. Вам так не кажется?

…Баба Надя была ровесницей революции – той самой, Великой Октябрьской, вспоминают о которой сегодня лишь коммунисты-ортодоксы да составители исторических календарей. Милая, добрая старушка, всю свою жизнь безвыездно прожившая в крохотной, затерянной в Поветлужье деревеньке. Натруженные, в узелках вен руки, сморщенное от времени лицо, лучистые, хотя и выцветшие глаза, вечный платок на поседевших волосах – обычная пожилая женщина, лишившаяся к своим восьмидесяти с горкой годам соседей, подружек и даже привычного образа жизни. Воды из колодца уже не принести, дров не наколоть, в огороде ковыряться тоже сил не осталось. А что осталось-то? Одиночество да добрые люди, навещавшие обессилевшую и хворую старушку.

А ведь когда-то была она молодой, бойкой, не чуравшейся никакой колхозной работы. Был и муж, сгинувший в белорусских лесах в сорок третьем, и даже сын был, любимое чадо, но как ушел в армию в начале пятидесятых, так и пропал – ни одного письма она от него так и не получила. Тосковала, выла по ночам, но свыклась, выплакала свои слёзы, и лишь размытые фотографии в почерневшей от времени рамке на стене напоминали о том, что когда-то была она счастлива и любима. Была…

Наши встречи с бабой Надей были короткими и тоскливыми. Сгорбленная, но аккуратно одетая, сидя на высокой кровати и теребя какую-то попавшую в руки тряпицу, старушка тихо, без всякой радости благодарила за принесенные несколько ведер воды, за нехитрые гостинцы, за вкрученную на кухне лампочку. Разговоров не было. Лишь короткие вопросы прерывали топот чужих ног, да её шепот: «Спасибо, спасибо…» И всё же равнодушия в этой благодарности было не скрыть, и понятно почему: устала баба Надя жить…

Казалось, ничто не сможет добавить в этот унылый, надоевший ей самой распорядок хотя бы какой-то смысл, и даже однажды произошедшее, прямо скажем,  немыслимое событие не смогло этого изменить. Как-то, уже к концу восьмидесятых, летним утром в покосившееся кухонное окошко бабы Нади кто-то настойчиво постучал. Свои-то не стучали, знали, что старуха не запирается – трудно ей лишний раз в сени ходить.

Брякнул ржавый дверной крючок, скрипнули ступеньки на крохотной верандочке, а через секунду в пыльной, прорезанной солнечными струями светёлке баба Надя увидела мужичка – в годах, с дорожной сумкой в руке. Нетрудно догадаться, что это был её сын, через сорок лет решивший-таки навестить свою малую родину, от которой остались лишь колодчик посреди деревеньки, заросшая лопухами улочка да пяток ослепших домов. Очевидно, что застать живой свою матушку сынок не надеялся, а потому никаких подарков не вёз, да и какие подарки в таком возрасте…

Просидел мужичок у бабы Нади до вечера, что-то рассказывал, о чём-то спрашивал, а она сидела и лишь кивала, когда соглашалась, или мотала головой, если в чём-то сомневалась. Других эмоций у неё не было – ну, приехал сын, поговорили о чём-то,  перекрестила она его на прощанье и мужичок, в общем-то незнакомый, хотя и родной, торопливо зашагал на автобусную остановку, надеясь тем же вечером сесть в проходящий поезд.

Рассказывала обо всём произошедшем баба Надя скупо, без всякого сожаления, без радости, постоянно причмокивая беззубым ртом и оглядывая равнодушным взглядом накопленное за долгую жизнь добро – пару икон, столько же гнутых стульев, салфетки на неисправном патефоне да старинный, слаженный когда-то деревенским мастером комод. И даже воспоминаний у неё не было. Да и нечего было ей вспоминать - ни хорошего, ни плохого.

А ведь целая жизнь прожита…