Два письма

        В воскресенье с утра зарядил дождь. Осенний, обложной. Значит, я наконец смогу заняться основательной уборкой в переполненном книжном шкафу. Вытягиваю книгу за книгой. Протираю. И, заодно, – сортирую. Вправо откладываю то, что будет подарком для районной библиотеки. Милая Оксаночка, библиотекарша, с удовольствием придёт забрать книги и доверительно будет спрашивать «а можно я эту оставлю себе?». Конечно, я рада: всё равно, что котёнка пристроила в хорошие руки.
        Но вот, из очередного тома выпал пухленький конверт. Судя по дате на штемпеле - 1998 год, а адрес не мой, одной из районных газет. И крупными буквами «ТЁТЕ  ДАШЕ». Господи, какая древность. И тут я начинаю припоминать, что «тётя Даша» это ведь я.

        В 90-е годы развелось у нас в городе много всякой прессы. Типа полу-газеток, полу-журналов. Хорошо раскупающихся, так как каждое из этих полу- содержало обязательную телепрограмму и массу всякой медицинской и квартирной рекламы. В одной из таких тощих газетенок подрабатывала моя бывшая одноклассница Лида Ли. Время было безденежное. Подписчиков у таких изданий почти не было, даже солидные газеты растеряли своих постоянных подписчиков. Лида основала в газетке особую рубрику, которая выделяла её из общего ряда. Называлась она «Семейный уголок». Уголок был наполнен всякими женскими историйками, советами и рецептами. Кроме того, Лида вела переписку с редкими читателями.
        Однажды она позвонила мне и сказала, что собирается использовать до конца положенный ей декретный отпуск. И попросила меня похозяйничать в её «Уголке» (разумеется, с разрешения редактора). Прожила я в этом «Уголке» около года. Вот там-то я и была «тётей Дашей». К подобной работе я всегда относилась творчески и оживила переписку с читателями.
         И вот, пришло от одной одесситки – Нины – письмо. Откровенное, доверительное. Оно тронуло меня. И я подумала сохранить его, чтобы, со временем, использовать в качестве основы для рассказа. Вот это письмо (и небольшое продолжение) и выпали из книги при уборке. Привожу без редактуры.
       
       «Дорогая Даша.
       Вы, наверное, моя ровесница, и поэтому Ваши ответы читателям внушают такое доверие к Вам и к Вашей газете. Хочу поделиться с вами своей неказистой историей. И, увы, уже не рассчитываю, что Ваш ответ сможет что-то изменить в моей судьбе.

       Для начала – о муже. Мы с ним прожили одиннадцать лет, нашему сыну 12. И прожили хорошо, доверяя во всем друг другу и не давая поводов для ревности. Работали мы в одном НИИ, называть его не буду (Одесса большая деревня, и почти все друг друга знают). Он заведовал одним из отделов, а я работала с переводчиками. Честно признаюсь, что страстной любви у нас не было, но мужа считала своим самым лучшим другом и человеком, в общем, «золотым».
       Когда, вдруг, одна из девочек моего отдела сказала мне: «Что это Зойка все время Вашего Колю с утра подкармливает. Он только придёт, а она уже несёт ему кофе и булочку из буфета. Он что, не завтракает у Вас? Все уже в отделе посмеиваются…. Хотя, извините, не мое это дело, будем считать это шуткой…».
Но мне было не смешно. Вечером я спросила у мужа: «Это правда, что Зоя тебя подкармливает? Не боишься лишнего веса?».
       Он рассмеялся: «Ты что, ревнуешь? Не могу же я булочку выбросить.. И от кофе отказываться неудобно. Брось, не волнуйся, она не в моем вкусе».

       Как-то мы с мужем пошли на концерт к сыну. Он у нас будущий пианист. Смотрю – в зале, ряда через четыре, сидит Зоя; делает вид, что нас не видит. Вечером требую объяснений у Николая. Он смеется: «Да видел я её. Ну и что? Она говорит, что ей тоже интересно».

       А дальше – хуже. Заболел Коля, неудачно оперировали аппендицит. Лежал на больничном дома. Прихожу с работы, а в холодильнике свежая сметана и творог. Оказывается, была с визитом Зоя - «пробегала мимо рынка и решила порадовать больного (зная, что жена на работе)». Громко выговаривать ему я не стала, но стало накапливаться во мне какое-то нехорошее чувство.
       Коля уже собирался выходить с понедельника на работу, когда в воскресенье к нам  домой заявилась сама Зоя. Вся такая вежливая, внимательная, аж противно. Протягивает мне кулек и говорит: «Ниночка, мы тут с папой были на лимане, наловили много бычков. И я решила поделиться, ведь Николай Иванович любит бычки. Я их уже и почистила. Вам осталось только пожарить.. и всё». Вот так, хоть стой – хоть падай, хоть плачь – хоть смейся. А Коля с удовольствием пошамал все бычки.

       Вы извините, дорогая Дашенька, что меня заклинивает на этих неприятных моментах. Время шло, а их меньше не становилось. Коля не видел, или не хотел видеть, ничего неестественного, неловкого в сложившейся ситуации. А меня это огорчало и причиняло боль, как попавшая в глаз соринка. Грузить его своими нервами я не имела права; он не только мой муж, но и муж науки, и я всегда знала, что с этим придется мириться. Но всему есть предел!

       Однажды, Колин отдел собрался на междусобойчик по поводу ухода на пенсию ведущего инженера. Коля звал меня с собой, но я отказалась. А через несколько дней на его письменном столе под журналом нашла забытые им фотографии. Сразу было понятно, что фотограф - не его друг. Коля, вообще не умеющий танцевать, топтался на всех фото с Зоей. А одна из фотографий меня поразила особенно. Зоя, чуть не плача, приникла к его рукаву, а он, отстраняясь, с недоумением и усмешкой смотрел на нее сверху вниз.  И вот тут я сорвалась.

       Знаете, Дашенька, посоветоваться мне было не с кем. Может быть, если бы тогда я встретила Вас, поговорила, то поступила бы иначе. А тогда поделилась своим настроением с другом юности, с которым встречалась до Коли. Он долго ждал меня, надеясь, что уговорит на замужество, но .... сложилось, как сложилось. Он женился во второй раз, сказав, что не нашел похожую на меня. Наши дороги пересекались, Коля его знал. И, встретив его в коридорах НИИ, вечером, улыбаясь, мне говорил: «Видел твоего полюбовничка». «Чего ж не пригласил в гости?». В следующий раз, - отвечал Коля. Поводов для ревности у него не было, и он это знал. Олег же, выслушав мои излияния, долго молчал, а потом ответил строчкой какого-то поэта: «Любящие глаза смутят кого угодно, но не зажгут ответную любовь». Мне показалось, что он имеет ввиду себя…. А он имел ввиду ситуацию, в которой варился Николай.

       Так эти фото подтолкнули меня изменить назревшую ситуацию. Я спросила Николая: «Тебе не кажется, что в треугольнике одна сторона лишняя. Я понимаю, что это – я. И потому приняла решение уехать к маме. Ты видишь какой-то другой вариант?». «Нет, - ответил он. – Всё решаешь ты».
        Сын находился в туристической поездке, и пояснить ему случившееся я взяла на себя (после его возвращения).
        Вот так я оказалась в Минске у своих очень пожилых и нездоровых родителей. А сын ответил, что останется с отцом, потому что заканчивать школу он должен в Одессе. Писал он мне редко - две школы (средняя и музыкальная) отнимали у него много времени. Из писем я знала, что отношения с отцом у них хорошие, они заботятся друг о друге: «Вечером папа одевает твой передник и готовит мне ужин. Или это делаю я. И оба мы скучаем по тебе».
        Проблем у меня в Минске с родителями оказалось много. Маме была нужна операция. Отец, сам инвалид, но держался и помогал ухаживать за мамой. Коля, который к моим родителям относился как к своим собственным, материально очень помогал нам. Операция у мамы прошла, вроде бы, удачно. И я собиралась навестить своих брошенных мужчин, особенно после того, как получила письмо от сына, в котором он случайно проговорился, что папа дома не ночует. Мне захотелось увидеть Колю и поговорить с ним.

        И вот я вернулась в Одессу. И вечером стала ожидать возвращения Коли возле дома Зои. Он появился из-за угла в своем старом поношенном плаще (а новый оставил дома висеть в шкафу), в выгоревшем старом берете с какой-то папочкой под мышкой… Идет, смотрит под ноги. Ох, горько вспоминать, как мы радостно встретились. Я плакала. Он спросил только: «Сможешь простить меня?».  «Конечно. А тебе будет нужно простить меня». «Тогда пойдем домой? Подожди, я только заберу свои бумаги».
        Жду. 15 минут. Полчаса. Захожу во двор (Вы знаете эти старые одесские дворы с деревянной верандой вкруг второго этажа, куда выходят окна комнат и кухонь всех соседей). Поднялась. Из открытых окон - голоса. Иду на знакомый. Его забивает злобный базарный крик: «Очень хорошо! Чисто по-мужски! Сладку ягоду рвали вместе, а как колясочку возить – так ей одной?!». Им меня не видно, а я вижу их кухню хорошо. Коля как вошел, так и сидит: в плаще с беретом на коленке, в одной руке – портфель с бумагами. Зои не видно, а мать её истерит, поносит Колю. Я думала, что Коля тут встанет и уйдет. Но из комнаты выбежала Зоя с криком «не уходи, не уходи».. И Коля стал снимать плащ, бросил свой портфель и берет…
И я ушла в слезах – ну вот такой он, Коля, - мягкий, деликатный человек. Никогда голос не повышал ни на сына, ни на меня, ни на соседского гнусного пса-пустобреха, который утром не давал ему выспаться …
        В тот же день я уехала.

        Я не жду Вашего совета, Дашенька, что тут исправишь. Единственная просьба: не печатайте мою историю – мы же помним, что Одесса большая деревня, сразу все всех узнают. Спасибо, что выслушали меня!»

        Вот таким было первое письмо. А через месяц мне позвонила вернувшаяся на работу Лида Ли и сказала: «Тут Дашеньке письмо, но я понимаю, что это сугубо тебе. Заедь, забери».

        И вот второе письмо – совсем коротенькое.
        «Дорогая Дашенька! Вы, наверное, еще не успели забыть мое слезное письмо, и мне хочется напоследок Вас обрадовать.
        Сын мне написал: «Мама, возвращайся, мы с папой ждём тебя. По его словам, ему «надоел вселенский обман». Я решил поступать в Минске в универ. А папа решил, что нам надо всем перебираться в Минск, потому что мы нужны старикам и друг другу. Вот так, Дашенька, всего Вам доброго. Я возвращаюсь домой».

        Вот так жизнь сама пишет истории, а мне так и не удалось написать рассказ об этом.