ПещерыОбрывки или размышления ореальности Эпилог

                Эпилог.

      Первая звезда зажглась на небосводе. Такое маленькое голубое размытое пятнышко на потемневшем небе. Листья на деревьях  тихо шелестели. Скамеечки почти опустели. Шумные посетители парка уже разбрелись. Издали еще доносился гвалт вечеринки, но и там гости, похоже, расходились. Вскоре совсем стемнело, и на аллеи опустилась тишина, изредка нарушаемая осторожным, робким смехом, спрятавшихся в сумерках влюбленных. Мне не хотелось уходить. В такие минуты тишины и покоя, под мерный шелест листвы,  забывались все неприятности и недуги, на душу опускалось умиротворение от единения с природой, с этим ущельем, с деревьями и кустами, с разогретыми от солнца за день, ароматно пахнущими, землей и травой, с легким, несущим горную  прохладу,  ветерком, с безбрежной чернотой неба, с побежавшей дорожкой лунного света, с постепенно зажигающимися звездами, с мелодично журчащим целебным источником. Наверно, это и есть редкие минуты примирения с жизнью. Может кому-то это покажется странным, но если что и можно назвать наслаждением, то в мои годы это оно и есть. Нет, я не задерживаюсь здесь надолго, - не хочу устать и заскучать, - поднимаюсь и ухожу в первый же миг разобщенности, когда только-только почувствуешь крупицу еще не осознанного беспокойства. Медленные, монотонные шаги, силуэты летучих мышей  мелькают на фоне звезд и в отсветах фонарей, ноги сами несут по знакомым аллеям к пока еще раскрытым створкам ворот, каблуки стучат по каменной мостовой, - тяжело идти в гору. На веранде небольшого домика,  где я за мизерную плату сняла крошечную комнатку, с общими удобствами в коридорчике, в которой еле умещалась узкая, железная, скрипучая кровать под окном, и то недоразумение, которое хозяйка гордо называла – шифанер, сидят хозяева, - муж и жена, дожидаясь запоздавшую гостью.
      -Shexovndit, kalbatono.
      (-Припозднились, госпожа.)
      -Martali brdzandebit, tcamosvla ar mindoda.
      (-Да уж, не хотелось уходить.)
      -Ikneb chai miirtvat chventan ertad?
      (-Может, чаю с нами попьете?)
      -Madlobt, magram ukve sakmaot gviania.
      (-Спасибо, но слишком поздно.)
      И тут раздается пьяный крик из маленького бара на соседней улице.
      -Amattvis artc dhea da artc hame.
      (-Для этих ни дня, ни ночи нет.)
      -Mere da tkventc utcivlet.
      (-Так вы пожаловались бы.)
      -Kalbatono, chventan es rogor gamova? Mama, papebidan datckebuli mezoblebi vart, bavshvebi ertad izrdebodnen, lxini tu chiri ertad gamoviaret. Tviton unda xvdebodnen.
      -Госпожа, и как же это получится? Начиная с дедов и прадедов  по соседству живем, дети вместе росли, горе ли, радость ли  вместе прошли. Сами должны понимать.
      -Magram, rom ar esmit? Mianishnet maintc?
      (-Так ведь не понимают. Вы хоть намекали?)
      -Ex!
      (-Эх!)
      Махнув рукой, хозяйка потушила ночник. Белесый лунный свет, пятнами освещал узкую улочку,  нависшую над верандой  лозу с крупными гроздьями винограда и ступеньки крыльца.
      -Tcamodi, tcamodi.
      -Идем, идем.
      Позвала она задремавшего в кресле мужа.
      -Dzili nebisa, kalbatono.
      -Спокойной Вам ночи, госпожа.
      -Tkventc mshvidobian sizmrebs gisurvebt.
      (-И вам, - хороших снов.)


      Не правда ли все очень похоже на идеальный отдых, перешагнувшей определенный возраст, когда еще нельзя сказать «пожилой», но говорить «молодой»  уже  нескромно, дамы. Удивительно, но именно в такой возрастной неразберихе я и нахожусь. «Ах! Душа не стареет!» - говорила моя восьмидесятилетняя бабушка, перекидывая чернобурку через плечо и отправляясь на очередные посиделки к своим «не стареющим» подружкам - гимназисткам. Я прекрасно знала, что они в несчетный раз будут вспоминать, и обсуждать, и перемывать  косточки  всех своих поклонников,  в поэтической грезе декламировать любимых Лермонтова и Пушкина (ну какой здравомыслящий на задворках Российской Империи будет декламировать Шелли и Китса? Но!у… Но!у…  Как можнос, господа! - У нас свои Мировые Величины! – Величайшие!!!), и утверждать, что все, - уже не то.  Бабушка моя обязательно пропоет и живописно представит в перекличке  «Демона»  и «Ангела». Живописно, - это значит, что она вооружится веником, как мечом, перекинет через плечо чью-нибудь накидку и срывающимся голосом:
      -Она моя!
      -Она страдала, и рай открылся для любви!
      Неизгладимое впечатление для троих малышей и девчонки чуть постарше них с торчащими в стороны косичками, притом, что еще никто не видел телевизор в глаза, и свет в деревне приходит после девяти часов вечера. Как прелестны были эти вечера при свете старинной, литой чугунной лампы с кариатиды (надеюсь, что и на лампах они так называются, а если иначе, - просто исправьте меня).
      Теперь и я прекрасно знаю, что все - уже не то. Как говорится, - «всему – свое время».
      Вы думаете, что я, по возрасту, что-то напутала? Просто, я это умилительное представление видела во всех местах «обитания» моей бабушки. И мне вовсе не смешно, потому, что они умели пронести свою любовь через все прожитые годы, - и дурной, взбалмошный характер тоже.
      Через несколько лет после первого «оперного»  соприкосновения я впервые встретилась с  «живым Демоном». Лермонтов, бабушкино исполнение, эмпирика Врубеля, – я не в силах не сочувствовать ему, трагизму его одиночества.

           Но я - о другом.

      Все было похоже. И тишина, и звезда, и ветерок, и шелест листвы, и журчанье источника, и поредевшие посетители, когда в глубине аллеи, оттуда, где парк постепенно превращался в естественные заросли  ущелья, а аллея теряла свою причесанность и переходила в нахоженную колею, а потом и вовсе в тропинку, появились два человека, может чуть постарше меня, поэтому я могу назвать их без зазрения совести – пожилыми. Оба уже издали привлекали к себе внимание своей подтянутостью и несколько необычной манерой ходьбы. У обоих были трости, но, похоже, больше для шика, чем для помощи в передвижении. Шаг у обоих был упругий, а трость так и подскакивала, - чуть притронувшись кончиком к земле, и изящно приподнявшись, делала балетный прыжок вперед. Я пишу – трость, потому, что движение было столь синхронным, что его невозможно было делить на два. Так как было достаточно темно, я не испугалась рассматривать их пристально, в другом случае, это было бы просто неприлично.
      Нет! Черт! Не хочу вуалировать в «приличный вид», - т.е. форму, - то, что вызывает внутреннее беспокойство, - это было бы неудобно и мне и им.
      По мере их приближения я смогла рассмотреть, что одеты они в очень хорошо сидящие на них летние легкие тройки. Ни на брюках, ни на пиджаках не было ни одной морщинки. Жилетки - как влитые. Чуть откинутый пиджак и рука в кармане брюк. Господи, - подумала я, - если бы не экстравагантность,  - ну прям две шагающие статуи великого вождя  пролетариата,  - мир его неусыпленному праху. Ой! В какие дебри скачут мои «вошедшие в возраст» мысли.
      Костюм одного отдавал голубым с серебром, другого – зеленым с салатовым. Трости были вообще уникальными, из неизвестного дерева, в сказочно – ажурных узорах переплетающихся ветвей и листьев. В структуре дерева, если это было оно, а не что-либо другое, мне неизвестное,  просматривались прожилки из оттенков от самого бледно голубого до синего с серебряным отливом и, от еле-еле заметного салатового, до темно зеленого, – болотного, - почти черного. У изгиба, перед ухватившей ручку ладонью, поднималась спиралью одинокая, тонюсенькая веточка, но даже на ней был ажур, а венчали всю эту красоту два камня, имеющие форму падающей капли, вставленные в веточку-спираль. Только падали эти капли не на землю, а устремлялись к звездам и цвета они были – один голубого, другой зеленого. Все это я, конечно, рассмотрела, когда они оказались в непосредственной близи от меня под освещением фонаря. И уже, делая вид, что мой интерес к ним чисто скользящий, - переводя взгляд в другую сторону, - я успела рассмотреть темно синюю и лимонную сорочки и серебристую и зеленую галстуки-бабочки. Мягкая, парусиновая обувь  делала их шаги почти неслышными. Но, видно, не смотря на все предосторожности, я все же попалась, - пройдя мимо меня, оба сделали пол оборота, поймали в перекресток мой взгляд своими ярко голубыми и насмешливыми зелеными глазами, приподняли, ну совсем не современные, легкие шляпы (в цвет обуви и сорочек), и, с легким поклоном, поздоровались удивительно молодыми, задорными голосами, - синхронно.
      -Sagamo mshvidobisa, kalbatono.
      (Добрый вечер, госпожа).
      Я постаралась спрятать все свое смущение в вызывающем виде,  гордо вздернутой голове, ясном прямом взгляде и покровительственно - снисходительном тоне.
      -Sagamo mshvidobisa, batonebo.
      (-Добрый вечер, господа).
      Седые, длинные, до плеч, волосы, усы и борода не прятали торчащих макушек оттопыренных ушей первого субъекта. Зато худощавое лицо второго было гладко выбрито и так и излучало веселую иронию, - улыбка продемонстрировала чуть выпирающие вперед четыре крупных верхних зуба.
      В последующие вечера мы неизменно встречались на том же месте в тот же час и уже здоровались с улыбкой заговорщиков как близкие знакомые. Ну, они-то ладно, вроде застали меня врасплох, и могли позволить себе легкую юношескую вольность, а чему я радовалась? И ведь ничего не могла поделать, - губы сами растягивались в эту жуткую, глупую улыбку. Как я себя ругала, и, в конце концов, решила по полной программе сыграть в идиотку. На следующий вечер при их приближении я уже не улыбалась, а поднялась навстречу и, стараясь не выдавать охватившую меня панику, твердо, не отводя взгляда, посмотрела им в глаза (а вы еще скажете - возраст, - и куда он делся?).
      -Batonebo, mainteresebs vis vesalmebi ai ukve ramodenime sagamo? Ikneb girs rom tcarmomedginot?
      (-Господа, мне интересно с кем я здороваюсь вот уже несколько вечеров? Может, стоит вам представиться?)
      Шляпы вмиг слетели с голов одновременно с легким поклоном.
      -Tkvenis nebartvit, kalbatono.
      (-С Вашего разрешения, госпожа).
      Нет! Я все же постараюсь стереть эти искры иронии из этих зеленых глаз, - но до чего они завораживают.
      -Tu arsad gechkarebat akve tcamovgdet.
      (-Если никуда не торопитесь, присядем здесь же).
      -Tkvens gankargulebashi gvigulet, kalbatono.
      (-Мы в вашем распоряжении, госпожа).
      Лучик от звезды скользнул тихо по аллее. Прогулялся, незаметно, до скамеечки, где я, приняв  позу  одновременно и светской львицы и вытянув спину, как провинциальная ханжа, приготовилась слушать своих новых знакомых, помедлил немного, и, решительно  скользнув  по ноге, потом по руке на плечо, пощекотал за ухом и устроился на лбу малюсенькой светящейся бусинкой. Конечно, я его не видела, - или видела? Ощущала я его уж наверняка. 
 
      «Занавес раздвинулся. Представление началось».

      Господин в зеленом взял инициативу на себя.
      -Neba gvibodzet tcarmogedginot:
      Batoni Gzise Mkvlevaridze da batoni Hovle Mtcodneshvili.
      Если перевести на русский по смыслу, - это означало:
      -Позвольте представиться:
      Господин Дорог Исследователь и  господин Все Знающий. 
      В первый момент у меня перехватило дыхание, по всей видимости, и от шока и от возмущения, но лучик так весело рассмеялся и завертелся у меня на лбу, что я решила сыграть и в эту игру, тем более, что сама и напросилась. (Позвольте добавить, что в грузинских фамилиях окончание «дзе» и « швили» буквально означает «дитя, отпрыск»).
      - O!Me Etery Usasrulidze gaxlavart.
      (-О! Я – Эфир Бесконечный.)
      И тут мы все громко и радостно рассмеялись, как нашалившие и избежавшие наказания дети.
      -Ise, rom getkvat Etery Ubrtckinvalesi artc es ikneboda urigo.
      (-Если бы Вы назвались Звездой Сияющей, и это не было бы неправдой.)
      (Есть версия, что грузинское имя  Этери происходит от еврейского Эстер, - я не спорю, - мне подходят оба варианта. От скромности я не умру). 
      Несколько следующих вечеров мы провели вместе, гуляя по аллеям парка, попивая минералку и рассказывая самые невероятные истории «из своей жизни». Похоже, я в этой тройке выступала в роли коренника, а галопом неслись (и, заодно, несли и меня) мои новые знакомые. Самым большим говоруном, спорщиком и забиякой оказался Ховле, причем половину из его рассказов я даже не слушала, стоило ему поймать мой взгляд в свои зеленые очи, как я уже была одним из действующих лиц его истории, а как можно слушать, когда вокруг тебя разворачиваются события, в которых ты сама и участвуешь? Рассказ же Гзисе делал меня наблюдателем и исследователем плавно текущего процесса, но со многими вариациями. Ховле никогда не успокаивался и обязательно вносил свои замечания в повествование своего друга. Не оставалось сомнений, что они близкие друзья. Эти несколько вечеров были прекрасны, и мне вряд ли придется пожалеть об этой встрече, если я даже никогда не узнаю их настоящих имен и больше никогда их не увижу. Да, да, мой милый читатель, эта грустная нотка появилась потому, что командировка моих знакомых закончилась и, напоследок, они решили «ознакомить меня с местом своей ревизии», - это они так выразились. Но перед этим между ними произошел странный разговор. Начал господин Гзисе.
      -Думаю, это – она.
      -Почти не сомневаюсь.
      -Она вспомнит?
      -Она уже все вспомнила, только боится в это поверить.
      -Ей можно доверить?
      -Если мы ей не доверим, она изобретет другую реальность.
      -Не реальность, а вероятность.
      -Ошибаешься! Именно реальность, а мы можем заблудиться в наших же вероятностях.
      Я с интересом смотрела то на одного, то на другого и замечала, как поочередно сверкал  в лучах лунного света  кристалл на их трости.
      -Господа! Ау! Вы забыли о субъекте! О ком вы спорите?
      -Нам пора!
      Дуэтом возвестили господа.
      Почему из всего сказанного я выбрала только лишь по одному, оказавшемуся для меня значимым, слову из каждого произнесенного ими  предложения? Может потому, что именно значимость мне и предлагали?
      «Думать – Сомневаться – Вспоминать – Верить – Доверять – Реальность – Вероятность». И как заключение – «Вероятности». 
      Неожиданно, легкий ветерок стал плотным и порывистым, сорвал листья с деревьев, подтолкнул меня в спину и, кружа, как опавший лист в общей куче, понес вглубь ущелья. Лучик-бусинка вжался в ложбинку на лбу у переносицы, между вертикальными морщинками, чтобы не быть унесенным Ветром Перемен. Это  была его своевременная подсказка для меня. И вот мы все уже в самом диком месте ущелья, где вряд ли есть даже тропинка. Мои спутники с двух сторон держат меня под локти, - по их понятиям, - оберегая, я же чувствую себя пойманной, но почему-то мне не страшно, а интересно, - что же будет дальше? Мы боком, с трудом, продираемся через узкую щель между скал, уходящих отвесно к ночному небу, к звездам, бредем по едва заметной тропке между валунами, упираясь руками в противоположные шершавые поверхности, и оказываемся у исполинского раскидистого дерева, сумевшего расщепить камни своими мощными переплетенными корнями. Они так велики? Или мы так малы? Что свободно проходим под ними и там, в скале, я вижу дверь в резных листьях, будто занесенных и сваленных туда ветром. Дверь открывается, мягкий, приглушенный свет от дальнего источника в глубине каменного туннеля  из резных деревьев, смыкающих крону  с шевелящейся листвой высоко над нами, винтовая ажурная лестница спускается на небольшую, огороженную площадку из прозрачного кристалла  и  Пещера… Кристаллы прозрачного горного хрусталя.  Голубые и зеленые тона драгоценных камней. Сказочный город,  растянувшийся под высокими сводами по берегам буйного потока. Водопады, каскады и гейзеры, рвущиеся по кристаллическим горловинам за потолок пещеры.
      -Вы привели их сюда?
      Я спрашиваю, уже не таясь. – Всех?
      -Всех. Но не все захотели остаться со своим племенем, некоторым мир людей показался привлекательнее.
      -И кому же?
      -Додж. За ним Вирт и Барнаба, немного поколебавшийся Брит. Теса попробовал попросить прощения, но все же, хоть и с сожалением, решил уйти. Правда, с этой тройкой не общается.
      -Почему с тройкой? С четверкой.
      Курша и Ясрик посмотрели на меня с укоризной.
      -Додж на гору влез и никого себе в равные не ставит. Очень ему подошел Земной климат.
      -Ах!
      Вспыхнула во мне догадка. И ведь и сказки Гофмана не помогли рассмотреть его в этой реальности. Крошка Цахес на вершине славы и богатства. Вот интересно, что на этот раз приготовили ему «сказочники» в вероятности его путей и судеб?
      -И как велик Телеси?
      -О! Это тайна, но стоит вам обнаружить целебный источник или найти залежи ценных металлов или камней, знай, что это в своих новых подземных пещерах - городах потрудились для вас боа и гарбы.
      -Надеюсь, Додж и его компания об этом не знает.
      -Куда им, - рассмеялись Курша и Ясрик, - с выходом на поверхность они лишились памяти, а фантазия у них безвероятная, то есть – однонаправленная.
      -Несчастные.

      Что-то пушистое и мягкое щекотало меня под коленом. Когда я успела сесть на холодные каменные перила? Ясрик протянул свою ставшую очень длинной лапу и тронул меня за плечо.
      -Kalbatono, tcagdzinebiat! Tcishkari unda tcavketo.
      (-Госпожа, похоже, Вы задремали. Мне ворота нужно запереть.)
      Длинношерстная, лопоухая, серебристая дворняга, - помощник местного сторожа, - уселась у моих ног и, нетерпеливо повизгивая, дружелюбно помахивала своим веерическим хвостом.

      Нет, я – о третьем. 

      Возвращение было похожим, но на этот раз меня никто не ждал. Хозяева решили, что лучше гостье-полуночнице дать ключи и уже никого не дожидаться. Шаги глухо отдавались в тишине, и только верный лучик бежал то впереди, то карабкался на стены, то убегал за спину. Заморосило. Стало зябко, и я ускорила шаги. Каблук зацепился за булыжник мостовой и туфель слетел со ступни. Пришлось нагнуться, и пока я распрямлялась,  морось на моих глазах стала уплотняться в фигуру высокого, стройного юноши, облаченного во все черное. Облегающие кожаные брюки, вправленные в сапожки. Откидной воротник свободной сорочки и распахнутый длинный плащ с приподнятым воротником. Длинные, иссиня черные волосы, спадающая на глаза, неровная челка. Когда я выпрямилась, наши взгляды встретились. Никогда я не видела таких фиолетовых глаз и никогда не забуду, какими ледяными они стали.
      -Неужели они поверили, что я могу быть таким глупым, что нырну в Слезу? Зачем? Чтобы все забыть и начать сначала? И к чему я приду? К тому же! – злость лилась из глаз, ставших белесыми. - Этот путь уже пройден! Он его уже записал и запомнил. А я хочу большего, - всегда хотел.
      -Может, и они хотели того же? Большего? И для себя, - через тебя? Уж, во всяком случае, если можно уйти от Бессмертных, то Двоякий и Двуликая наверняка знают где ты и какой у тебя дальнейший путь.
Робко попробовала я вставить свое слово.
      -И где же я? Какая вероятность реальна?
      Я безнадежно развела руками.
      -Та, в которую ты поверишь.
      -Вера определяет, но не творит.
      -Творит, если ей следовать.
      -То есть творит все же действие.
      -Определенное понятием.
      -В этой последовательности есть трещина.
      -Какая?
      -Понятие может быть варьируемым.
      -И все равно – это точка исхода.
      -А дальше?
      -Вариации.
      -И опять выбор?
      -Да, пока не определишься с вариацией.
      -Мы ходим по кругу.
      -Нет, мы ходим по спирали и на каждом витке – своя вариация. И все же, - почему ты оказался здесь, в этой действительности?
      -Ищу конкретные ответы на неконкретные вопросы.
      -Ты хочешь получить их от меня?
      -Ты ведь сама назвала эту реальность действительностью.

      Грянул гром, за ним вспышка света и снова раскат, и я проснулась. Окно распахнуто, подоконник залит водой. Волосы, лицо, подушка влажные от занесенных ветром капель дождя. Хорошо тумбочка, на которой стоит  включенный ночник, спрятана за углом шифанера. За отсутствием вилки, оголенные и скрученные провода по-простецки просунуты в отверстия розетки.

      Лучик от единственной звезды прикорнул в ногах и посапывает. Стоило мне чуть повернуться, чтобы закрыть окно, как кровать жутко заскрипела.

      -Какую из вероятностей я выберу?
      Вы только что вместе со мной подумали – «Какую из вероятностей я выберу?»

      -А может сотворить что-нибудь абсолютно парадоксальное?
      Это мысль Шресрута? Цертила? Амосавла?

      Но я – о другом…

      -И о чем же?
      ТЬЙЙЙУУУ.
      Опять этот злыдень.