Беседы. Эрмитажность. Левитан и Лихачев

Беседы о русской эстетике | Беседа шестая. Эрмитажность. Левитан и Лихачёв

/ Комитет национального наследия, 2022.
/ Московский клуб русской эстетики, 2022.

——

БЕСЕДЫ О РУССКОЙ ЭСТЕТИКЕ
Беседа шестая. Эрмитажность. Левитан и Лихачёв

• Ирина Куликова, куратор,
Московский клуб русской эстетики

• Руслан Богатырев, ведущий эксперт,
Комитет национального наследия

—
• Беседа первая. Поэтика мышления: http://proza.ru/2021/07/18/632
• Беседа вторая. Серебряный век: http://proza.ru/2022/05/24/1522
• Беседа третья. Серебряный век. Сословия России: http://proza.ru/2022/05/31/146
• Беседа четвертая. Русский романс. Истоки:  http://proza.ru/2022/06/27/1055
• Беседа пятая. Эрмитажность. Истоки: http://proza.ru/2022/07/11/106
• Беседа шестая. Эрмитажность. Левитан и Лихачёв: http://proza.ru/2022/07/12/104
—
• Artes Liberales. Музыка и гармония: http://proza.ru/2018/12/01/82
• Звёздное небо Бунина. Из дневников писателя: http://proza.ru/2021/02/08/34

====

— Ирина Куликова: В предыдущей беседе мы коснулись истоков  эрмитажности. Речь шла о европейских эрмитажах и императорских эрмитажах России. Сегодня  хотелось бы подробнее обсудить детали: как эта идея воплощается на практике? И какие можно было бы дать ориентиры для наших читателей?

— Руслан Богатырев: Давайте попробуем порассуждать. Пейзажность и эрмитажность. В первом случае во главу угла ставится природа. Мы можем ею безмерно восхищаться, наслаждаться. Или же, наоборот, в смертельном ужасе замирать от разбушевавшейся стихии, от пугающей тёмной бездны. В искусствоведении пейзаж и пейзажность больших вопросов не вызывают. Это вполне устоявшиеся понятия. Чаще применяют по отношению к живописи, фотографии. Но нередко можно встретить и аналогичные параллели с музыкой и поэзией. Да и пейзажная проза — тоже достаточно общепринятый термин.

А теперь добавим сюда эрмитаж. Т.е. некий уединённый уголок, из которого мы и наблюдаем ту самую природу. Это может быть беседка на берегу пруда, пещера, грот, лесная поляна, одинокая лодка, утёс, скала на берегу моря… Перечислять можно бесконечно. Главное, что в центре уже не сама природа, а её восприятие сквозь призму наблюдателя, странника, отшельника. Который уединился в “райской раковине” и предаётся своим размышлениям. Созерцание... Созерцание лирического героя... Не очень люблю этот явно затасканный шаблон, введённый Юрием Тыняновым сто лет назад. Но объяснять новое лучше через ранее известное и знакомое.

Что общего у пейзажности с эрмитажностью? Природа. А что отличает эрмитажность: уединение и созерцание лирического героя. Уединение. Тишина. Отрешение от повседневной суеты. Изоляция от  неё. Хотя бы ненадолго. Требуется как бы замедлить время и прислушаться к великой и всемогущей природе. Попробовать услышать и прочувствовать её. Малейшее её дыхание. Тончайший свет, звук и аромат. А затем уже прислушаться к себе. К тому, как это новое состояние эрмитажного созерцания отзывается в нас самих. Здесь и сейчас.

— Ирина Куликова: Но ведь художники и поэты, передавая природу, отражают и своё отношение  к ней. Разве не так?

— Руслан Богатырев: Конечно. О пейзажности музыки Чайковского писал академик Борис Асафьев, мэтр советского музыковедения. О том, что она была навеяна поездками композитора вместе с поэтом Апухтиным на лодке по Неве в "пейзажные и жанровые края" петербургских островов и в поэзию их лесистых парков. Ровно то же можно сказать о музыке Шопена, Римского-Корсакова, Рахманинова.

Но если мы переключаемся на эрмитажность, то самым наглядным примером, на мой взгляд, является творчество Исаака Левитана.  Не просто пейзаж. И не просто сконструированный пейзаж. Пейзаж намеренно без людей. Причём неявно как бы подключаются к размышлению и созерцанию три составляющие: философия, поэзия, музыка. Незримая поэзия и беззвучная музыка.

Как-то уже об этом писал, но, полагаю, стоит повторить. Знаменитая картина Левитана “Над вечным покоем”… Когда впервые приехал в Плёс, захотел найти и сфотографировать тот самый пейзаж.  Но, увы, его попросту не было…  Потом уже стал выяснять, что да как. Много неожиданного для себя узнал из первых рук, из уст замечательного хранителя памяти Левитана, Ольги Викторовны Наседкиной, главного научного сотрудника Дома-музея И. И. Левитана в Плёсе.

История интересная. Почти детективная. Работа над картиной началась в 1893 г. во время путешествий Левитана по Тверской губернии. Он посетил имение Гирино на реке Мсте в 26 км от Вышнего Волочка, принадлежавшее ведущему тенору Большого театра Лаврентию Дмитриевичу Донскому. Кстати, музыке он учился у самого Модеста Мусоргского, а его вокальным педагогом в Петербургской консерватории был знаменитый баритон Камилло Эверарди. Шаляпин постигал вокальное искусство у тенора Дмитрия Усатова, ученика Эверарди.

Вернёмся к Левитану. В том же 1893 г. он впервые приехал на Удомельские озера. Завершал работу уже в Москве в декабре 1893 г. и в самом начале 1894 г., который и проставлен автором на картине. Её композиция формировалась в воображении Левитана. Это характерный для него приём: воображаемый, сконструированный пейзаж для отражения определённой философии творческого замысла художника. Это не Волга у Плёса, как можно было бы подумать изначально.

Картина "Над вечным покоем" написана по этюдам, сделанным Левитаном на соседних озёрах Островно и Удомля (Вышний Волочёк). Между ними всего 6 км. Ближний план — озеро Островно в районе усадьбы Ушаковых. Дальний план — вид озера Удомля в районе усадьбы "Гарусово" дворян Аракчеевых. На озере Удомля ряд островов, ближайший — Аржаник был без леса, пахотным. Его очертания совпадают с островом на картине Левитана.

Островенская церковь (деревянная церковь Димитрия Солунского, 1778) заменена художником на другую. Деревянная церковь Петра и Павла XVI в. в Плёсе, которую на этом пейзаже отобразил Левитан, сгорела в 1903 г. Сейчас на горе Левитана находится похожая на неё деревянная Воскресенская церковь (1699). Она в 1982 г. перевезена в Плёс из села Билюково Ивановской области.

Своё душевное состояние Левитан передал в письме ученице В.Д.Поленова, художнице Елене Корзинкиной: "За лесом... серая вода и серые люди, серая жизнь, не нужно ничего... Всё дон-кихонство, оно и благородно, ну а дальше что? Вечность, грозная вечность, в которой потонули поколения и потонут ещё..."

Единственный огонёк на картине, это огонёк в окне церквушки. Он как бы заставляет нас ощутить толику человеческого тепла, которая заключёна в этом сером, унылом, но грандиозном и масштабном пейзаже.

Работая над эскизами, Левитан вдохновенно слушал в исполнении своей ученицы и возлюбленной Софьи Кувшинниковой музыку Бетховена, Шопена, Листа, Грига, Шумана. Особенно его вдохновляли Героическая симфония Бетховена с её Траурным маршем и "Ода к радости".

По просьбе Левитана Софья Кувшинникова играла не только для всех по вечерам, но и днём во время его работы. После игры все вместе пели песни и романсы, катались на лошадях или на лодке по озеру.

Вот и ответ на вопрос, чем же так притягивает людей творчество Левитана: незримой поэзией эрмитажности настроения. По-моему, блестящий и наглядный пример эрмитажности живописи. А не просто привычной всем нам пейзажности.

— Ирина Куликова: А в русской прозе? Иван Бунин?

— Руслан Богатырев: Подметили точно. Как тут не вспомнить восторженные слова Владимира Набокова, которые он написал в 1929 г. в одной из своих рецензий: “Читаешь Бунина, словно идёшь “по росистой, радужной траве”, чувствуя — от почти физического прикосновенья его слов — особое блаженство, особую свежесть”.

Недавно я провёл небольшое исследование. Появилась идея поработать над дневниками Бунина и собрать в них то, каким было звёздное небо писателя. Именно звёздное небо. Как он его видел. И в какие годы.  Что любопытно: чем более серьёзные потрясения происходили в России и мире, тем чаще можно было встретить в его дневниках упоминание о Луне и звёздах.

Для Бунина, впрочем, эрмитажность слова характерна и не только в прозе. Его поэзия также этим богата. Хотя едва ли не своего пика именно эрмитажность (особенно лунная) русской поэзии достигла у Есенина.

Должен сказать, что в плане изящной словесности меня просто поразили дневники Пришвина. Вот там эрмитажностью пропитано буквально всё. Едва ли не каждая страница.

— Ирина Куликова: Неужели понятие эрмитажности ранее не встречалось?

— Руслан Богатырев:  Ну что вы. Встречалось. Крайне редко. Разумеется, многого могу просто не знать. И здесь Yandex и Google не особо помогут. Ведь они просто не видят колоссальный пласт старинных книг. Те же оцифрованные книги в Ленинке, к которым регулярно обращаюсь в своих поисках и исследованиях. Надо искать зацепки, имена, формировать гипотезы и постепенно выходить на источники. Которые потом внимательно изучать. Это непросто. Но очень увлекательно. Так я вышел на эрмитажность у Д.С.Лихачёва.

— Ирина Куликова: Безумно интересно. Расскажите.

— Руслан Богатырев: Наш выдающийся филолог и искусствовед, академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв в 1982 г. в Ленинграде выпустил замечательную и весьма неординарную книгу “Поэзия садов”. Впоследствии вышли издания на польском и итальянском языках. Лихачёв сразу же в предисловии подчеркнул саму идею: это не книга о садово-парковой архитектуре, не история русских садов. В основе исследования лежит слово, смысл садово-парковых стилей: сад как текст. Сад — аналог Библии и подобие Вселенной. Высшее значение сада — рай, Эдем.

Пожалуй, нигде более я не встречал столь яркого манифеста эрмитажности.  Сад как попытка создания идеального компактного мира взаимоотношений между человеком и природой. Причём свои сады создавали великие писатели и поэты: Петрарка, Гёте, Гоголь.

Что важно: сады устраивались не только для приёма гостей и для празднеств. Были и иные цели: для прогулок, отдыха, размышлений, благочестивых бесед и молитв. В эпоху Ренессанса, когда и началось возрождение интереса к садовому искусству, эталонами служили сады античности – сады Ликея (в древних Афинах возле храма Аполлона, где главенствовали Сократ и Аристотель), а также сады Академии (священная оливковая роща около Афин, где свою философскую школу основал Платон).

Отступлю от Лихачёва и напомню, что в соответствии с римской системой Artes Liberales (свободные искусства), которую великий Боэций выстраивал как наследие греческой традиции, базовые искусства-науки (грамматика, логика, риторика, арифметика, геометрия, музыка и астрономия) в качестве своей вершины, вектора высшего интеллектуального и эстетического развития свободного человека (не раба), определяли именно философию.

Иными словами, в основе садово-парковой гармонии человека и природы лежали философия и поэзия. Размышление и созерцание. Как тут не вспомнить суждения Александра Блока (стихи — это молитвы) и Анатоля Франса (сочинение стихов ближе к богослужению, чем обычно полагают).

— Ирина Куликова: А что было в тех садах помимо высокой философии и поэзии?

— Руслан Богатырев: В эпоху Возрождения добавилась и другая составляющая европейского садового искусства: музыка, танцы, игры.

Если говорить о Российской Империи, то основной тон задавали императорские парки и сады: в Петергофе (Нижний парк, Верхний парк, Парк Александрия), в Царском Селе (Екатерининский парк, Александровский парк), в Павловске, в Петербурге (Летний сад, Михайловский сад, Юсуповский сад).

Для парков и садов стали писать особую музыку. Жан-Батист Люлли, придворный композитор Людовика XIV, определил версальский стиль в музыке.  Другой яркий пример — Моцарт.  Король вальсов Иоганн Штраус был дирижёром придворных балов в Вене и выступал на открытом воздухе как в Шёнбрунне (летней садово-парковой резиденции австрийских императоров), так и в Павловске. Знаменитые музыкальные салоны в Павловске и Царском Селе очевидно стимулировали развитие русских духовых оркестров и русских вальсов.

— Ирина Куликова: Вы сказали об эрмитажности у Лихачёва. Как он её определял?

— Руслан Богатырев: Слово “эрмитаж” встречается на страницах его книги довольно часто.  У него звучит очень важная мысль: сад нуждается в том, чтобы кто-то за него (поэт или прозаик) стал говорить. Сад обращён к размышлению. Потому в саду и делались эрмитажи, устраивались библиотеки. Эрмитажи служили символами, эмблемами, девизами сада. В XVII и XVIII веках они располагались на самой границе сада. Вдали от солнца. Там, где рукотворный сад сменялся уже дикой растительностью.

Что интересно, Лихачёв вполне обоснованно относит к эрмитажам те строения, которые формально так не назывались. В частности, пишет о дворце Монплезир и дворце-павильоне Марли в Нижнем саду в Петергофе. В Царском Селе наряду с Эрмитажем в Екатерининском парке он к эрмитажам относит и Грот Расстрелли.

Оказывается, Эрмитаж в Царском Селе стоял, как и полагалось, среди дикой рощи. А не на облагороженной Эрмитажной аллее. Дикая роща была рукотворной:  солдаты Семёновского полка высаживали в основном берёзки. Затем там появились яблони, вишни, сливы, ореховые кусты, малина, смородина, крыжовник, сирень.

Что касается слова “эрмитажность”, то оно у Лихачёва встречается в книге всего два раза. В первом случае он пишет о том, что в садах голландского барокко было принято деревья высаживать близко к домам. И это увеличивало эрмитажность  “зелёных кабинетов”. Во втором случае (уже в заключение книги) перечисляет особенности садово-паркового искусства. И среди прочего отмечает присущую садам “эрмитажность” (здесь и выше он этот термин заключает в кавычки).

Приведу дословно контекст: <<  Эрмитаж из уединённого места вне сада постепенно перешёл в сад, получил различные назначения, “секуляризируясь” по своей семантике, а затем в эпоху Романтизма растворился в парке, ибо весь парк стал по своей сути большим эрмитажем. Эрмитаж заменялся “Парнасом”; помещение, отгороженное от всего мира, прятавшееся в диком лесу, сменилось возвышенным местом в саду, откуда открывался вид на весь мир. >>

Кстати, если проверить использование данного слова в Национальном корпусе русского языка (ruscorpora.ru),  вы его там не обнаружите.  В отличие, разумеется, от слова “эрмитаж”. Но и оно в подавляющем большинстве вхождений — как имя собственное.

Так что эрмитажи и эрмитажность – terra incognita, земля неизведанная для многих и многих людей.