Тростниковые корабли

«Я недрогнувшей рукой сжал его дрожащую правую руку
и повелел ему смотреть на свою смерть».
Хорхе Луис Борхес «Чернильное зеркало»

Мне снился ты, стоящий на освещённом солнцем мшистом возвышении, возле двух домов, где я жила по очереди, и рядом молодое хинное дерево, я смотрела на тебя, как ты смеёшься, как ты счастлив, и потянула капроновую нить из губ. Она поддалась, потом я потянула ещё и ещё,  она только запутывала мне всё внутри...
Я проснулась, испугавшись, что с тобой что-то случилось. Испугалась так, что забыла твоё имя. Это остров качнулся: рыбы за ночь, уже второй раз за неделю, с какой-то невиданной прежде яростью, обкусали старый подгнивший тростник. Я сначала вспомнила, как зовут этих рыб, а потом уже и твоё имя. Я слишком проспала: на чёрном небе догорела последняя звезда, и сейчас Инти  пальцем прижмёт и её, перед тем, как разлиться над озером, и из гавани отойдут корабли.
Я часто видела наше озеро во сне, только в первые годы после твоей гибели оно заливало меня теплой солоноватой водой, застревало с минуты пробуждения своими травами и ракушечником во мне на целый день. Это уже потом после того сна, когда буря вынесла на берег твою окаменевшую от соли голову, озеро стало приходить каждую ночь --каждый раз чужое, похожее на зачерствевший хлеб, с торчащими из него пучками жёлтого сухостоя, царапающего глаза. Я точно знала, что его нужно бояться. Но страха во сне не было, даже в тех сновидениях, когда по озеру шли льдины, и прямо посредине его тонул твой сгоревший корабль. Страх удерживался на глубине, я знала, что это-- сон, и он выйдет из меня при скором резком пробуждении.
Я бросилась на берег, бежала, спотыкаясь о скалистые гребни выступов, потому что продолжала смотреть в небо. Инти словно придерживал эту последнюю звезду, не торопился…
Но он подул в середину озера, и оно стало пробуждаться, шевельнулось нехотя, и в него потекли подогретые молочные струи рассветного неба. Я стояла и смотрела на круглую кромку горизонта, пока за ней не пропали наши тростниковые корабли вместе с голосами гребцов. Хотела было развернуться, найти остальных, чтобы вместе рвать тростник, надо было к возвращению наших мужчин успеть подлатать остров и ещё, чтобы хватило на починку их парусов, но увидела, что оттуда появилась змееподобная голова чужого корабля.
Торговцы с другого острова часто заплывали на наш берег. К ним мы относились почти равнодушно, как к многочисленным хрупким останкам древних черепах и изъеденным солью скелетам птиц, жившим веками на побережье. Предлагали им немного кукурузных лепёшек и пару кувшинов питьевой воды. Наутро они отплывали, обменяв у наших шкуры пум на корзины и радужные одежды из шерсти лам.
Но в этот день на берег сошли только двое. Они двигались в нашу сторону молча, никого не приветствуя, прорастая из тишины, которая так сгущалась от каждого приближающегося их шага, что начинала звенеть и пульсировать в ушах. Они были ещё далеко, и лиц их было пока не различить, но появилось ощущение, что если мы не расступимся, они войдут и разрежут нашу толпу. Мы уже давно бросили свои ножи, и даже те мальчишки, которые никогда не помогали нам, изо дня в день гонявшие мяч и отвлекавшие нас от работы, тоже остановили игру.
Тот, что был постарше, шёл по-стариковски наощупь, часто спотыкаясь, рукой хватаясь за одежду своего спутника. Тот руки не подавал, наоборот – когда старик касался его пончо, брезгливо, резко отстранялся. Старик робко, по-детски улыбался, будто заискивал перед молодой рукой, поддержки которой он так и не удостоился.
– Да он слеп! – прошептала твоя Ориана. Я посмотрела в небо и увидела, что последняя звезда не только не погашена, но она разгорается, раздувается сильнее: ещё немного и при её ярком свете стало видно, что линия горизонта стерта, и небо, и озеро слились, а наш остров тонет в этой кромешной опаловой мякоти.
– Да это же он, он! – вдруг заорала Ориана и бросилась вперед.
Как будто прозрев от её крика, я увидела на чужом стариковском лице твои родные молодые глаза, ещё мгновение назад похожие на сваренный всмятку белок . И в этот момент тот, второй, обернул ко мне твоё, да, твоё лицо, поднял правую руку, останавливая бег Орианы. Да, ты, каким-то чудом выживший, конечно, не товарищем был старику, ты сопровождал его. Что потом произошло, я уже не понимала, но увидела мужскую руку, откидывающую Ориану на мокрый, осклизлый песок. Я оказалась напротив вас, и смотрела то на тебя-- старика с живыми глазами, то на молодого тебя, которого отмаливала у озера и неба, и Инти…
«Любимый, войди в меня, как в озеро наше, как в небо наше входят, и я приму тебя всего без остатка».
«Любимый, ведь так бывает, что у любимого и любовника одни и те же губы?»
Но ты стоял молча, я только чувствовала, как ты стираешь меня своим взглядом: теперь твои любимые живые глаза были мертвы, ещё больше мертвы, чем на той окаменевшей голове, которую вынесла буря.