Альтернативная биография Дэвида Боуи

О том, что ты жил, я узнала в день, когда ты умер.
В некрологе писалось, что ты улетел домой, туда, откуда однажды упал на Землю . Вдруг самопроизвольно запустился клип на твою последнюю песню Lasarus,  где у тебя уже на протяжении всего действия не было глаз. На тугой повязке, на плотном бинте, на месте зрачков креативным режиссером клипа были прикреплены две пуговицы, видимо, чтобы было смешнее, как в лучших традициях великого британского театра.   
Под больничной кроватью, где ты страдал в надежде на воскрешение ( в  твоем случае, на то, что жизнь будет продлена ровно на один альбом),  пряталась, толкала тебя в спину театрализованная смерть: даже не женщина, а жуткая баба с всклокоченными волосами, диким чумным взглядом. Она кралась за тобой, а ты не хотел с ней (как ребенок, за которым в детский сад пришла не твоя мама). Ты просил о помощи, слабый, измученный, умирающий, и тебе было страшно.
В конце концов, тебе пришлось встать: очень  худому, высохшему, как я потом узнала, пережившему за эти полгода на фоне онкологии печени шесть инфарктов. Надеть свой эластичный, в обтяжку костюм цвета индиго, в котором ты выступал в 1970-е -  чтобы попрощаться со всеми, кто тебя любил.
Сделал с усилием (представляю, чего это тебе стоило)  несколько танцевальных судорог (было время, когда твои движения сводили с ума и мужчин, и женщин), а потом удалился мелкими гусиными, японской гейши шажками в красивый, богато инкрустированный шкаф, будто из эпохи Тюдоров. С очень злым, не смирившимся взглядом. Чтобы не выйти из него уже никогда. 
Если бы все это действо случилось в реальности, а не экране, тебе бы неистово аплодировали.  Не сомневайся, театр бы переиграл смерть.
 Как и Меркуцио  умирал, а вокруг улюлюкали, смеялись и паясничали, собственно, занимались всем тем, чем и он занимался, пока не рухнул окровавленный на плавящуюся от жары  главную площадь Вероны.
Следом после Lasarus,  который всячески намекал, что ты уходил или, во всяком случае, предпочел бы уйти христианином, прогрузился еще longplay, давший название твоему последнему альбому с обложкой, где твоего лица уже не было. Его уже не было и на предыдущем и предпоследнем альбоме Next day,  когда большой квадрат перекрыл твое лицо с фотографии, где ты был еще слишком молод, чтобы предвидеть изображение на обложке последнего альбома.  Тогда ты пришел со старой фотографией к дизайнеру предпоследнего альбома и сказал, что она должна быть перевернута. Но позже вы оба отказались от нее, выбрав большой квадрат, который был призван защитить тебя от миллионов посторонних глаз.
«Не сомневайся,- сказал ты тогда дизайнеру. Это хорошее решение».
Ты исчезал, как Чеширский кот . Миллионы твоих фотографий, улыбок  из каждого интервью из всех уголков мира – во время каждого ты почти всегда сидел в кресле, вальяжный, желанный всеми, хоть и предельно искренний, откровенный, - уже словно отлетели и не имели к тебе никакого отношения.
 А сейчас герой твоей песни, с которой ты прославился, страшно сказать, сорок семь лет назад, прилетел на одну из планет и умер. А потом уже ты после своей смерти попадаешь туда же, где уже есть твоя агентура, хоть и умершая, чтобы проповедовать хвостатым аборигенам новое оккультное учение - «Черную Звезду».
Голос твой звучал из разных пространств. В одном из них на другой планете шевелилась купоросная трава, пронизанная нездешним ветром. Астронавт майор Том, твое альтер эго, за те годы, когда он поджидал тебя, истлел в своем уютном желтом скафандре до мощей, и уже имел инкрустированный драгоценными камнями череп, ставший здесь предметом поклонения, пока ты еще там, менял одну умопомрачительную прическу на другую.
Ты как будто приручал себя к холоду, абсолютному и трансцендентальному, он будет тебя сопровождать уже всегда, и пытался успокоить себя тем, что и там тоже можно. В конце концов, все человечество живет в единой системе координат. В одном ракурсе  ты как будто незримо уже присутствовал на этой Черной звезде и смотрел сверху на Землю, которую ты изменил, своим привычным, усмиряющим  толпу взглядом рок-идола и maid-self божества.
Хотя никто ничего в тебе уже не понимал, не видел, что ты уже ходячая, возможно, лучшая иллюстрация платоновской тени человека.
В комментариях люди сходили с ума от горя, посыпали голову пеплом, писали о том, что еще всего несколько дней назад ты отметил в кругу семьи шестьдесят девятый день рождения, о том, что в твои годы еще никто не выглядел так молодо, так круто, что ты сделал из своей жизни инсталляцию, а из смерти арт-проект, совсем как Фредди , что ты все равно жив, только уже на Черной звезде.
Наверное, они еще не знали, что в завещание ты внес требование, чтобы Иман тебя сожгла на одном из фестивалей при стечении фанатов, а пепел разбросали где-то над островом Бали. Возможно, это был фейк, который разнесли журналисты, а сжечь тебя должны были не прилюдно, не на миру.  Словом, какая разница, речь шла о самом настоящем распылении, как будто ты был героем «1984».  Там многих, почти всех распыляли, и образ главного героя ты много раз и примерял, когда в 1974 году ты уже спел, что мертв.
Наверное, ты уже тогда мог в любую минуту погибнуть – от выстрела Марка Чепмена, если бы он после спектакля «Человек-слон» на Бродвее, где ты играл страдающего Джозефа Мерикка,  не пошел бы и не застрелил Леннона; от нервного истощения, в конце концов,  от паранойи, которая набрасывалась на тебя в Лосе-Анжелесе с такой остервенелостью, что когда ты выбрался из комнаты, где жег черные свечи, и все время было страшно так, что потом ты сказал, что Лос-Анжелес должен быть стерт с лица Земли.
Не знаю, что тебя спасло.
Мальчика, который когда-то жил в пригороде Лондоне Брикстоне, в скучной, серой семье из среднего класса, в  доме, где не наливали чай даже твоим друзьям , который во что бы то ни стало решил быть нужным всем, а для этого нужно было прославиться. А для этого надо было соглашаться на все.
Так однажды вы с Гермионой  предстали как Геракл перед тем, как начать свои подвиги и обрести бессмертие, перед двумя женщинами – Порочностью и Добродетелью. И ты пошел с первой, нацепив личину Зигги Стардаста, тысячу личин, не вступавших друг с другом в противоборство и приросли к твоему лицу все разом,  а Гермиона пошла второй.
Это потом ты скажешь, что слава - это что-то вроде обитой бархатом комнаты, из которой нельзя выбраться. И если она и дает какие-то преимущества перед простыми смертными, то только в ресторанах, когда нужно забронировать столик получше. Но было уже поздно. Это потом уже в песне «Дитя четверга»  ты умолял Гермиону оставить тебе, вам завтрашний день, кричал глазами о том, что ночи так одиноки, что ты уже иногда не можешь быть мужчиной, но было уже слишком поздно, чтобы еще раз опоздать . 
Я была уверена, что ты и сейчас оставался с крестом,  когда пребывал в центре  зыбкой, дрожащей, ядовитого цвета виллы Омен .  И крутился, как на спиритическом сеансе, вокруг одиноко стоящей огромной свечи и видел только эти глаза, которые ты с трудом вырвал из себя спустя сорок лет после того, как  покинул ее. 
Ведь ты никогда не снимал крест и считал себя хорошим христианином, даже в моменты, когда сидел на белой диете, употреблял только кокаин, молоко и перец, был андрогинным, увлекался оккультизмом Алистера Кроули, и зиговал, давая интервью на тему того, что Гитлер был первой рок-звездой, а Британия уже готова к фашизму. Словом, крест тебе никогда не мешал. Наверное, не снял ты его и сейчас, Дэвид Роберт Джонс, в последний миг своего пребывания на Земле