любовь умирает в титрах

                я буду обнимать тебя до переломов. чтобы и душа почувствовала.


мне кажется, что я почти ничего о тебе не помню. только помню, как первый раз тебя увидела: твоя нездоровая худоба, твои тонкие пальцы, которые напоминали мне щупальца, готовые все из меня выгрести, включая душу. вообще, так и произошло, просто я не сразу об этом догадалась. странное сравнение, но тогда я ещё не знала, какие они горячие и как умеют касаться кожи, играя на мне, словно шопен свою предсмертную мелодию. ты не любил инструментальную музыку, классику, живопись, искусство, упирался, когда я пыталась поцелуями заманить тебя в ближайшую галерею. помнишь, тот душный день? на мне чёрная фланелевая юбка-фонарик, рубашка с расстегнутыми до половины пуговицами и туго затянутый хвост. волосы короткие — обкромсала их, потому что тебе так нравилось больше. все женские героини на экране, у которых волосы не переходили линию плеча — твои фаворитки. я хотела быть такой же, зашла в ближайшую парикмахерскую, где работала пожилая женщина, у которой рука была набита на сссровский лад, и позволила ей одним махом отрезать мои длинные чёрные локоны, доходящие до пояса. они все время лезли в глаза, мешали целоваться — я решила, что так будет лучше. твоя реакция была неоднозначной, сейчас я это понимаю, но на тот момент мое счастье отражалось в твоих радужках и я спутала его с твоим собственным.

ты зачем-то забирал стики сахара в кофейне, когда мы ходили туда вместе, фотографировал все вокруг. сейчас я не понимаю, почему, идя домой, мы всегда заходили в какую-то кофейню, чтобы заполнить желудки горьковатым свежим кофе с молоком. латте с ореховым? малиновым, кокосовым, шоколадным... изобилие сиропов и попытка перепробовать все. горячие стаканы, обжигающие пальцы. по возвращению домой мы снова брали в плен нашу маленькую кухоньку: стены цвета лимонной корки, мелкие цветы — настоящая революция подсознания, старый холодильник, издающий слишком громкие звуки по ночам. я боялась ходить туда ночью без тебя. но однажды пришлось набраться храбрости. это моя такая большая победа — помню ее и горжусь. бутылка воды тебе, которую я отвоевала у темноты. на той же кухне мы ели арбуз руками — картина, наверное, была, что надо. сок бежал по рукам, арбуз был слишком большим, ели его до отвала, но не смогли осилить — вынесли на улицу, чтобы было не так обидно наблюдать, как девяносто твоих рублей стекают и вянут. хочется сказать: «но я же предупреждала!», только сейчас уже поздно.

почему я не спрашивала, какие книги ты любишь читать? какой твой любимый цвет? знаю только, что пьёшь ты всегда из одной чашки, на которой написано маркером (говорят, что в жизни обязательно нужно нарисовать что-то, ты этот пункт уже преодолел, получается?), жутко гордишься собой, когда я прошу поставить мытые чашки в шкаф, и жить не можешь без мяса. быть может, поэтому ты стал таким железным со мной? прямо таки острым. от переизбытка тоже можно умереть, кровь начинает портиться, а вместе с тем и сердце?

вообще, не знаю, что такого в тебе было, ведь мы бегали друг от друга по касательной, наматывали круги по этому порочному кругу, но точно знаю, что у тебя было притягательное лицо. светлое такое, слишком бледное. не могу сказать, что у тебя красота аполлона, но для меня ты был искусством. у тебя очень выраженные скулы и слишком глубокие глаза — первым ты вспарывал меня не раз, а во втором топил, подобно котёнку, в ванной. потом мы мирились и все забывалось, но легкие начинали функционировать хуже — так было ровно до их возможного отказа. но этого не случилось, не срослось, не произошло по сценарию жизни. в нашей истории никто не умер, кроме нашей любви. помню, как родственнице в трубку кричала после твоего ухода, что не выживу — выжила, ещё и смогла полюбить другого. «полюбить», конечно, слишком громкое слово для тех чувств, которые во мне, но суть только в том, что мое сердце все ещё живо. да, залатали, наложили десяток швов, функционирует через раз, но позволяет жить.

к сексу ты относился просто. не как к искусству. скорее, как к приятному времяпровождению. не помню, нравились ли тебе чёрные чулки и прочие «взрослые» атрибуты, но помню твою фразу, что «****ские чулки на моих ногах выглядели бы, как восьмое чудо света». такая заезженная фраза на первый взгляд, но для моих семнадцати с небольшим это было вершиной всех существующих начал. ты просто брал, целовал мои ноги, кусал щиколотки и смеялся куда-то в колени. во время секса ты разговаривал. не знаю зачем — я была молчаливой и это казалось мне лишним, но ты любил подпитывать свои действия словами. это, конечно, давало необходимый эффект, но я понимаю, что предпочла бы тишину, желая раствориться в тебе полностью.

ужасно хотелось спросить у тебя во время ссор, почему ты так смотришь на меня. прожигаешь взглядом дыру где-то в районе переносицы, держа вату со спиртом на кровоточащей ладони, которую я же тебе и повредила. моя ужасная импульсивность, иногда казалось, что мы можем убить друг друга — часто шутили на эту тему, но шрамов, доставшихся от меня, достаточно на твоём теле. романтика? сейчас понимаю, как сильно люди все усложняют, бросаясь такой маленькой ложью, звучащей несоизмеримо громко. я и сама была несоизмеримой, незаметной в этом вполне себе соизмеримом мире. только дома с тобой становилась целостной и действительно пропорциональной своей душе, голосу, телу.

ты часто хотел меня фотографировать. говорил, что это важно, что что-то должно остаться. упрашивал, пока я бежала от камеры, как от прицела автомата. иногда сдавалась, получались красивые фото. ты всегда видел красоту момента, когда дело касалось фотографии. для тебя это было целое искусство, а для меня — возможность увидеть тебя с абсолютно новой стороны, которая нечасто открывалась мне.

ты был хулиганом. много мата, отсутствие добропорядочности и больное количество сигарет и алкоголя. я пыталась заставить тебя бросить курить — покупала тебе конфеты, постоянно ел их пакетами. стал со мной более порядочным. родственники видели, говорили, мол, человека из тебя сделали. а я все боялась, что забрала твою суть, без которой ты не сможешь нормально существовать. быть может, так оно и было? потому что во всем этом была твоя жизнь. мы словно смотрели фильм, но его конец оказался несчастным, а после титров, спустя три года, мы даже не вспомним друг друга.

— ведь столько живет любовь?
— она умирает в титрах.