Прение сторон или достучаться до небес

   
               
                Аминь, аминь глаголю вам, яко грядет час, в онь жи сущи во    
                горобех услышат глас Сына Божия, и изыдут сотворшии благая в
                воскрешении живота, а сотвориши злая  - в воскрешении суда…
               
                Апостол Павел.

      Сегодня ни для кого не секрет, что история – дело тонкое, великодержавное, Детали истории быстро утрачиваются, растворяются в повседневности. Чтобы сократить эти подробности в памяти, людям необходимо почаще встречаться, раза разом вспоминать пройденные этапы на дорогах войны, однако…
О штурме города Грозный в новогоднюю ночь с 1994 на 1995 год написано много. Даже недавно в одной книге о той бойне мне пришлось прочитать следующие строки: «Восточная группировка, не выполнившая поставленную задачу , была выведена из Грозного»… Мне прочитавшему не один журналистский материал, не одну книгу об этих событиях, беседовавшего с участниками и очевидцами этих событий, с обездоленными членами семей погибших защитников Отечества, стало обидно и горько за погибших в те дни бойцов. Практически каждый из них был посмертно награжден орденом «МУЖЕСТВО». Бойцов, некоторых из которых, я знал не понаслышке – росли вместе. И вероятно по тому у меня стало сформировываться мнение о том, что государство на современном этапе истории Государство Российского предпочитает не вспоминать о событиях произошедших более четверти века назад. Не вспоминать не только об этом отрезки истории «нового» государства, но и не вспоминать об участниках этих событий получивших статус – ветеран боевых действий и не получивших статус – семьи погибшего защитника Отечества в связи с его отсутствием в законодательной базе Российской Федерации… Бесправные матери, отцы, вдовы, дети – чьи близкие люди ценой своей собственной жизни честно выполнили свой долг перед Родиной...Нельзя без сострадания смотреть в глаза матери, отцу, детям, жене которые несут свое мучительное горе на протяжении многих лет. Вернуть павших воинов нельзя, но нельзя унижать безденежьем, чиновничьим произволом семьи погибших защитников Отечества. Вспоминать о них по «красным или черным» датам российского исторического календаря раз в год.
Так уже сложилось в нашем государстве, что на сегодняшний день семьи погибших защитников Отечества – самая незащищенная категория граждан Российской Федерации. Многие участники локальных вооруженных конфликтов, ликвидаторы техногенных аварий и семья погибших участников  локальных вооруженных конфликтов все чаще и чаще задаются вопросом: « Почему до сих пор при Президенте, Правительстве, Государственной Думе Федерального Собрания Российской Федерации не создан комитет по делам ветеранов (участников локальных вооруженных конфликтов), отсутствует внятный Федеральный, Региональный Закон «О статусе членов семей погибших защитников Отечества»?..». Да за последние годы произошло много позитивных сдвигов в области социальной защиты семей погибших военнослужащих, однако осталось и немало проблем. Особую актуальность в связи с этим приобретает наша общая забота об определении статуса семей погибших защитников Отечества. На сегодняшний день многие общественно - политические деятели нашей страны, солдаты, сержанты, старшины, прапорщики (мичманы), офицеры и генералы, прошедшие горнило локальных вооруженных конфликтов, семьи погибших защитников Отечества справедливо считают, что должны быть определен в специальном федеральном законе, который необходимо разработать и принять не только с участием Российских парламентариев но и с учетом мнения семей погибших защитников Отечества, чтобы он действительно был всенародным – отражающим и решающим все возникшие проблемы в области социально – правовых отношений между государством (правительством) и семьями погибших защитников Отечества. Так как в настоящее время статус семей погибших защитников Отечества не прописан ни в одном законе Российской Федерации, а статьи определяющие меры социальной поддержки этой категории населения, разбросаны более чем в двадцати пяти законодательных актах. Так, к примеру, в Российской Федерации на сегодняшний день насчитывается более пятидесяти тысяч семей погибших защитников Отечества, большинство из них живут за чертой бедности – именно по этому, и необходимо обеспечить гарантированную систему мер их социальной защиты, цель которых в максимальной степени компенсировать последствия изменения материального и социального статуса семьи…
«Как поступить в этой ситуации? – размышлял я, да правда часто испепеляет, может унизить, лишить иллюзии, но она правда, единственное, что осталось в памяти о днях и ночах Восточной войсковой группировки, изученных мной и оболганной в книге, название которой, и это я считаю справедливо, не сохранилось в сознании. Ведь все мы помним когда в конце 1994 года по Российскому телевидению начали показывать, что ситуация в республике Чечня выходит из под контроля, это понимали все и политики, и общественные деятели, и армия, и силовые структуры, и спецслужбы страны и что самое интересное – когда в ноябре показали неудачный, так называемый штурм Грозного, штурмом конечно это можно назвать с натяжкой, но именно в тот момент стало понятно всем – приехали. Весь мир увидел наших танкистов, от которых к сожалению, даже Министерство Обороны Российской Федерации отказалось, что такие у нас не служат, хотя российские танкисты показывали на камеру свои медальоны – и это были первые «ласточки» в этой войне, от которых попыталось откреститься государство…
…Долго размышлял, а нужно ли воскрешать эти события, произошедшие более четверти века назад, собирать материалы и будоражить прошлое?   Искать правду?  Кому у нас это нужно?  Мне?  Как человеку ведущего работу социально - правовой направленности в местном отделении Общественной организации ветеранов, как прозаику занимающемуся архивно – поисковой деятельностью … чтобы понять, что пришлось пройти всем этим людям – ветеранам и участникам боевых действий на Северном Кавказе, которых государственные и политические деятели нашей Великой страны, сейчас относят к категории малоимущих…
…Без прошлого, нет настоящего – в противном случае – истории свойственно повторяться, поэтому ее нужно собирать по крупицам и сохранять для потомков. Вы спросите:«А кому это сейчас нужно? Вспомнить первую и вторую мировую войну? А другие? Рано или поздно про Чеченскую войну будут говорить в более широком формате, нежели сегодня, будут обсуждать, спорить, взвешивать как внутри Российской Федерации, так и за ее пределами. Уверен. По меньшей мере очень надеюсь на это. Приношу извинения семьям погибших и тем, кто прошел горнило этой войны, если собранный материал сделал им очень больно. В прочем искренне признаю, у меня нет цели обидеть или кольнуть их.
Работая над материалами отражающими события первой чеченской компании, читая подборки газетных статей того периода, книги рассказывающие о проведении Федеральными силами на территории Северо-Кавказского региона, я обратил внимание на три рассказа, описывающие эти события глазами солдата, прапорщика и офицера, которые я решил взять за основу. Три судьбы одной России, три личных мнения, рассказывающие о трагедии постигшую Вооруженные Силы Российской Федерации и внутренних войск МВД РФ в этой войне. Рассказ ныне покойного прозаика, ушедшего от нас в январе  2020 года Владимира Николаевича Першанина «Чечня. Начало долгой войны» рассказывает о первой чеченской компании глазами старшего прапорщика внутренней службы внутренних войск МВД Российской Федерации Потапова Александра Васильевича, в рассказе Виталия Скворцова «Шрам» солдат срочной службы своими словами повествует нам об участии в войне и раскрывает перед нами свою солдатскую правду. Рассказ Виталия Носкова «Снег на броне» повествующий о судьбе офицера-десантника, прошедшего через ад новогоднего, с 1994 на 1995 год, штурма Грозного, нет, в нем нет воспоминаний о падающем снеге, декабрьском и январском холоде. Почему? – думалось мне. Ведь зима в Чечне – испытание снегом, дождем, каленым ветром. И понял, что для офицера-разведчика, интеллектуала, самым мучительным истязанием в те дни была не зима, а то, что он вспоминал…Эти не радостные воспоминания рассказанные от первых лиц, я  и решил использовать в своем повествовании, не считайте это плагиатом, я лишь предпринял попытку «достучаться до небес» и озвучить проблемы защитников  Отечества, ветеранов боевых действий живых и ушедших, семей погибших военнослужащих возникших у них во втором десятилетии двадцать первого века. А в памяти самопроизвольно всплывали строчки, вероятно уже давно позабытой песни, отражающей весь ход первой чеченской компании. Авторство этой песни отдано С. Белякову, но есть и различные варианты солдатского исполнения этой песни – «ЧЕЧНЯ В ОГНЕ, ЗДЕСЬ НЕ АФГАН…», но мне бы хотелось остановиться именно на песни С. Белякова и напомнить его Вам дорогие читатели:


Чечня в огне, здесь не Афган -
Приказ ввести войска отдан.
И мы вошли но не стрелять - ведь там же дети!
Колоны шли и там их жгли,
Дым простирался до Москвы.
Так кто же нам за боль и гарь теперь ответит.
Колоны шли и там их жгли,
Дым простирался до Москвы.
Так кто же нам за боль и гарь теперь ответит.

В окопах мы, кругом туман.
Здесь вся война сплошной обман:
Эстонским снайпером комбат,
Смертельно ранен!
И матерясь мешая грязь, дождём свинца сметая мразь!
Наш полк дошёл дополз до ГРОЗНОГО окраин!

Сейчас в России Новый Год - поёт смеется мой народ.
А чтоб он пел мы у дудаевских развалин!
Душара в спину сволочь бьёт, броня горит свинец в живот
И мать моя ты не грусти мы с Честью пали

А мы в окопах ждём ответ: за деньги банка "Менатеп",
Иль за РОССИЮ МАТЬ мы кровь здесь проливали??????
Не за копейки и рубли идём мы по земле Чечни
А чтоб тебя РОССИЯ-РУСЬ великой звали

ечня в огне, здесь не Афган -
Приказ ввести войска отдан.
И мы вошли но не стрелять - ведь там же дети!
Колоны шли и там их жгли,
Дым простирался до Москвы.
Так кто же нам за боль и гарь теперь ответит...



       Слушаю песню, а в голову приходят строчки из Святого Писания:  «Господи, воззвах к Тебе, услыши мя ! Услыши мя, Господи, внегда воззвати ми к Тебе. Да исправиться молитва моя, яко кадило пред Тобою, воздеяние руку моею, жертва вечерняя, изведи из темницы душу мою исповедатися имени Твоему».
Не для кого не будет секретом о том, что я скажу : любая война – смесь грязи и крови и для каждого и у каждого она своя. Бывает справедливая, бывает языкастая – для нас не очень длинная, паркетным безопасная…
…В первую чеченскую компанию, учитывая, что были взяты Ведено и Шатой, практически оставалось разбить, как тогда говорил представитель дудаевского руководства, оставшиеся на всю Чечню полторы тысячи вооруженных боевиков, остальные  все разбежались, рассеялись – все были разбиты и бежали в Грузию, поняв безысходность своей затеи. Но тогда Федеральные войска неподдержало, прежде всего политическое руководство страны, не дав задавить боевиков-террористов, навести конституционный порядок а территории, так называемой Чеченской республики Ичкерия, тогда российские политики оказались не правы и опять завели все в тупик, разложив армию предварительными увещаниями со стороны президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина, который говорил, убеждал россиян, что война закончилась, в то время когда все военные и сотрудники силовых ведомств понимали, что она только началась, что закончилась одна фаза боевых действий – открытая война, а сейчас начинается партизанская. И как оно уже заведено, за ошибки политиков расплачивались солдаты…
 И вот оно «НАЧАЛО ДОЛГОЙ ВОЙНЫ»… Владимира Першанина.  Этот документальный рассказ записан мною со слов нашего земляка старшего прапорщика внутренней службы Потапова Александра Васильевича. Крепкий, среднего роста казак, которому не дашь его сорока лет.Но жизнь покидала Александра достаточно. Он был одним из тех, кто попал в мясорубку начала первой чеченской войны.
Ногайские степи. Год — одна тысяча девятьсот девяносто четвертый. Декабрь. Низкое серое небо, вязкая от прошедших дождей земля. Клочья отмирающей травы, редкий кустарник. Холодный ветер несет в никуда шары перекати-поля. На горизонте — далекие горы. Мы движемся к ним. Корпус растянулся на несколько километров. Танки, САУ, системы залпового огня, бэтээры, зенитные установки, вездеходы «Уралы» с солдатами и грузом, штабные машины и автозаправщики. Сводные полки и батальоны Восьмого гвардейского корпуса под командованием генерала Льва Яковлевича Рохлина. Движемся в глубь Чечни, не представляя, что там впереди. В те дни мы, молодые, о войне всерьез не думали. Рассчитывали, что дело ограничится блокадой мятежной республики, какими-то политическими шагами, хотя там исчезли, пропали без вести уже сотни наших соотечественников, а количество беженцев исчислялось десятками тысяч. Нам быстро дают понять, что мы здесь нежеланные гости. По колонне, стоявшей на привале, с расстояния четырехсот метров на полном ходу открыли автоматный огонь с мчавшихся «Жигулей». Три «Калашникова» поливали машины длинными очередями. Скорострельность АКМ — 600 выстрелов в минуту. Три автомата — Е0 — 30 пуль в секунду. Пули звонко щелкали о броню, с воем уходили рикошетом в небо, прошивали деревянные борта грузовых «Уралов» и «ЗИЛов», шлепали о землю, поднимая фонтанчики земли и срезанные ветки мелкого кустарника. Могли угодить и в наливник с горючкой или машину со снарядами. Ох и туго бы нам пришлось! Спасибо четко поставленной караульной службе. Двуствольная зенитная установка «тунгуска» режет веером сверкающих трассеров по «Жигулям». С «тунгуской» шутить опасно! Несколько малокалиберных снарядов попадают в одну из машин. Грохот взрывов, огненная вспышка — машина разлетается на куски. Второй «жигуленок», огрызаясь очередями, уходит, выжимая полный газ. Направляемся цепью к дороге, держа наготове оружие. От «Жигулей» остался горящий разорванный каркас и двигатель. Три трупа: двое мужчин и женщина. Все молодые, лет по тридцать. Зрелище не для слабонервных. Исковерканные тела, оторванные конечности, два разбитых автомата АКМ, запасные магазины, запах горелой резины и человеческой плоти.
Значит, все же война!
…В ноябре 1994 г. состав корпуса был переформирован. Молодежь, прослужившая менее 6 месяцев, а также часть личного состава были отделены. Шла срочная подготовка техники и вооружения. Несколько сокращенный корпус, усиленный опытными солдатами и офицерами, погрузили в эшелоны и повезли в сторону Астрахани. Наш 255-й полк насчитывал два сводных батальона и несколько отдельных подразделений. Не выдам большого секрета, если перечислю некоторые виды вооружения (13 лет прошло). Корпус был оснащен мощными, современными для того периода танками Т-72, тяжелыми самоходно-артиллерийскими установками САУ-152, 152-миллиметровыми гаубицами, системами залпового огня «Ураган» и «Град», легкими орудиями, зенитными установками. Неделю пробыли недалеко от города Кизляр. Дни были заполнены боевой учебой, и она уже не напоминала подготовку к войсковым учениям. Нас готовили к боевым действиям, стараясь проводить все подальше от города, во избежание лишних разговоров. Если кто помнит, обстановка в конце 1994 г. была очень напряженной. Меня могут одернуть, но я не политик, а солдат. Однако свое мнение имею. Ельцин с его постоянными «болезнями» и непонятными поступками под влиянием алкоголя не мог да и не очень хотел найти нормальный язык с президентом Чечни Джохаром Дудаевым, опытным военачальником и руководителем, которого уважал чеченский народ. Переговоры на высшем уровне постоянно откладывались, а когда войска были выдвинуты к Кавказу, явственно запахло порохом, опытные командиры и солдаты постарше ничего хорошего от возможной войны не ждали и уже тогда говорили, что она обойдется немалыми жертвами и будет длиться годы. Отношение местных жителей в Дагестане под Кизляром было к нам разное. Молодежь тянулась к солдатам, расспрашивали о жизни, но многие, особенно люди в возрасте, проявляли открытую настороженность. Это я не раз чувствовал при общении.
27 ноября корпус подняли по тревоге, и мы двинулись в путь. Конечной цели никто не знал. Безусловно, генерал-майор Рохлин был талантливым и дальновидным военачальником. Чтобы избежать утечки информации и столкновений с отрядами Джохара Дудаева, он повел войска самостоятельно выбранным маршрутом, через Ногайские степи. Что впереди война, мы уже убедились после обстрела колонны из автомашин при въезде в Чечню. Степи были пустынные, мало заселены. Редкие, мелкие поселки, домишки из самана. К машинам подбегали чумазые мальчишки, одетые в старье, протягивали руки и на ломаном русском просили еду: Кушать дай... хлеб, сахар, — и выкрикивали что-то еще на своем языке. Солдаты бросали им на ходу банки тушенки, буханки хлеба, ещё какие-то продукты. Рахмат! Бросай еще! — кричали мальчишки, смеялись и махали нам руками. Но после первого обстрела, который лишь случайно обошелся без жертв, иллюзий о «теплых встречах» мы не питали и были настороже. Колонна двигалась, храня радиомолчание. Чеченская разведка потеряла нас, и на какое-то время потеряло связь с корпусом и наше высшее командование. Это было нам на руку. Корпус продвигался к Грозному пока незамеченным. Поход был тяжелым. Грязь, солончаки, бездорожье. У бэтээров выходили из строя двигатели. «Уралы» моего взвода, сами загруженные под завязку снарядами, тащили на тросах БТРы. Но упорно двигались вперед. декабря встали недалеко от поселка Червленое. Мы уже вошли достаточно глубоко в Чечню. Здесь мы воочию убедились, какая обстановка в республике. Русских жителей в поселке не осталось. Почти все уже давно спешно покинули Червленое, бросая жилье, имущество. Я сам слышал рассказ одного из местных жителей (не чеченца) о том, что несколько русских семей были убиты и бесследно исчезли. Это так не вязалось с лживой информацией телевидения и газет, которые показывали и писали то, что им было приказано сверху. Сердце сжималось, когда мы видели русские дома, занятые новыми хозяевами, и ловили откровенно враждебные взгляды. Дисциплина в корпусе поддерживалась жесткая. Наша колонна, остановившаяся на сутки недалеко от Червленого, была защищена готовыми к бою бронетранспортерами, кругом установлены сигнальные мины. Здесь произошел первый бой с отрядом боевиков. В два часа ночи с грохотом сработала сигнальная мина, и на нас обрушился огонь десятков автоматных стволов, гранатометов. Если бы мы «проспали», все могло закончиться тяжелыми последствиями. Подожгли бы из гранатометов технику, и потери были бы невосполнимые. Но близко мы отряд не подпустили и не дали воспользоваться многочисленными противотанковыми гранатометами, на которые рассчитывали боевики. Я опять не могу не сказать доброго слова о решительности генерала Рохлина. Ведь война, по существу, еще не началась, многие военные остерегались применять тяжелое оружие даже в ответ на огонь боевиков. Генерал Рохлин сразу отдал приказ применить против нападающих гаубицы, самоходные орудия, не говоря о зенитных установках. Мощные взрывы шестидюймовых снарядов буквально подняли на дыбы землю Грохот, вспышки разрывов сметали все живое, поднимая в воздух комья земли, какие-то обломки, останки человеческих тел, исковерканное оружие. Все это перехлестывалось трассами пулеметных и автоматных очередей. Стоял сплошной грохот, от которого закладывало уши. Мне никогда не приходилось наблюдать огня такой мощности. Отряд, пытавшийся ударить ночью по колонне, был довольно многочисленным, не меньше двух батальонов. Поэтому Рохлин сразу дал понять, что связываться с корпусом опасно. Для меня это был первый настоящий бой. Часть взвода поддерживала автоматным огнем пехоту и артиллерию, а «Уралы» с боеприпасами были оттянуты в тыл (если можно найти тыл в открытом поле!). Несколько машин были продырявлены пулями, но обошлось без серьезных повреждений. Ранним утром, после боя, на вспаханном взрывами поле среди глубоких воронок было обнаружено несколько десятков трупов боевиков. Обычно моджахеды уносили своих убитых, но сильнейший огонь артиллерии не позволил им сделать этого. Рядом с трупами валялись разбитые автоматы, гранатометы, в том числе и самые современные. Первые потери понесли и мы. Несколько наших товарищей были убиты и ранены. Кое-кто из молодых, увидев сокрушительный удар артиллерии, самонадеянно высказывался о нашем превосходстве. Таких сразу осаживали. Лучше помолчи. Неизвестно, что впереди! Война — не прогулка. Не теряя времени, мы двигались вперед. Оберегая солдат, мальчишек 19—20 лет, генерал Рохлин организовал тщательную разведку местности. На подозрительные участки, там, где в зарослях кустарника замечали засады, блеск стволов, сразу сыпались снаряды из САУ и танков. Разворачивалась артиллерия, и дальнейшее движение начиналось только после окончательной проверки таких мест. От генерала Рохлина мы нередко слышали поговорку: «Прежде чем в опасное место ступит нога солдата, пусть туда вначале упадет снаряд». Он глубоко понимал горе матерей, чьи дети шли на войну, потому что сам был отцом. Сотни матерей в долгу перед этим мужественным человеком, так рано и трагически ушедшим из жизни. Или такая судьба у России, что самые достойные и нужные обществу люди погибают рано: Лев Рохлин, Александр Лебедь, Владимир Высоцкий... бесконечен этот скорбный список. Бездорожье и напряжение тяжелой дороги выматывали людей. Выходила из строя техника. Боевые машины брались на буксир. Терять их было нельзя. Когда влезли в непролазную грязь несколько тяжелых бензовозов и вытащить их не удалось, Рохлин приказал слить горючее, а машины сжечь. В критический период, когда заклинило моторы сразу у нескольких бронетранспортеров, было нарушено радиомолчание, и вертолеты доставили новые двигатели. Джохар Дудаев готовился к войне всерьез. Это чувствовалось во всем. Даже наша обходная глухая дорога, по которой не планировалось вести войска, была на прицеле. Помню, как с одной из сопок ударила хорошо замаскированная сорока ствольная установка «Град». Ракетные снаряды легли с недолетом. И сразу же залп из второй установки. Взрывы взметнулись сбоку колонны. Наши установки «Ураган», более мощные и современные, с новейшей системой наведения, постоянно отслеживающие местность, ответили мгновенно. Огненные стрелы обрушились на батарею «Градов» с такой силой, что от ударов вздрагивала земля. Все, что там было, превратилось в море огня, вырванных с корнем деревьев и перепаханной земли. Колонна прошла, оставив за спиной обломки установок и трупы боевиков. декабря 1994 года мы навели понтонный мост, и корпус переправился через Терек. В моем взводе были 15 тяжелых «Уралов» с боеприпасами и 10 с запчастями, продовольствием, одеждой. Разведка засекла засаду боевиков, и мне приказали отвести машины в сторону и занять круговую оборону. Мы представляли опасность для колонны не меньшую, чем боевики. Одно удачное попадание в «Урал» с тяжелыми снарядами — и на воздух взлетит половина колонны. С отрядом боевиков вступили в бой разведывательный и три стрелковых батальона. Несмотря на то, что нападающих было немногим больше ста человек, неожиданный удар, да еще на переправе, был довольно крепким. Плотный пулеметный и автоматный огонь буквально прижимал нас к земле, заставляя уходить под прикрытие бронетехники. Ну, а нашему взводу и уходить некуда. Лежим с автоматами и гранатами наготове, а в голове одна мысль вертится. Влетит пара-тройка пуль в кузов со снарядами, и — прощай, мама! Останется от нас глубокая воронка и больше ничего. Бой длился около часа. Моджахеды отступили, забрав тела своих убитых и раненых. Мы потеряли десять человек погибшими, более тридцати — ранены. Срочно вызвали вертолеты. У многих наших ранения были тяжелые: в голову, шеи, плечи. Частично спасали бронежилеты. которые снимать категорически запрещалось. Вертолеты, трудяги МИ-б и МИ-8, подвезли нам горючее, которого в условиях бездорожья не хватало. Путь к Грозному отмечен скорбными вехами. У поселка Первомайск внезапный минометный обстрел. Мы несем новые потери — пять человек убиты и несколько ранены. Горят две машины. Нас выручают танки. Тяжелые снаряды накрывают минометную позицию, и огонь прекращается. 13 декабря мы достигли поселка Толстой-Юрт и заняли оборону. В пяти-шести километрах перед нами был Грозный. Из всех трех армейских колонн, которые вышли к Грозному, наш корпус понес пока наименьшие потери, но смерть каждого товарища отзывается больно. А впереди укрепленный, готовый к отчаянной обороне большой город. Мы не верили хвастливым заверениям министра обороны Павла Грачева за один день занять Грозный. Он не вникал в ситуацию, не видел многих ошибок, да и не тот масштаб был у этого «полководца», любителя красивой жизни и дорогих иномарок. «Паша-мерседес»! Меткое прозвище прилипло к нему намертво. Лихого налета, запланированного нетрезвым Ельциным и хвастливым Грачевым, не получилось. Наступательные действия велись несогласованное, на «ура», под звон бокалов в Кремле. А из многочисленных дотов, блиндажей, окон домов на бронетехнику, брошенную в город, который толком мы не знали, обрушился огонь гранатометов, минометов, стрелкового оружия. Армия Дудаева была вооружена хорошо. У них имелись более современные, чем у нас, боевые машины пехоты, БТРы, достаточное количество боеприпасов. Имелось также более двадцати самолетов, и бед они бы понаделали, если бы не были уничтожены нашей авиацией в первые дни. Развернулись кровопролитные уличные бои, о которых много уже писали, снимали фильмы. Я был всего лишь командиром взвода и рассказываю не об общем ходе боев за Грозный, а то, что пережил и видел своими глазами.
Вот события только одного дня — 2 января 1995 года.
Веду колонну из семи грузовых «Уралов» с боеприпасами по одной из улиц Грозного. Внезапно раздаются взрывы четырех или пяти мин. По нам бьет батарея 82- миллиметровых минометов. Кто знаком с этой штукой, поймет наше положение. Первый залп ложится метрах в тридцати впереди машин. Мины взрываются, едва касаясь земли. Град смертоносных осколков. Второй залп! Мины рвутся вблизи последней машины. Все, вилка! Сейчас подкрутят маховики прицелов, и третий залп обрушится на нас. Выскакиваем из машин и бежим прочь. Единственное укрытие поблизости — сгоревший танк. Успеем' Провожаемые автоматными очередями из окон полуразбитого дома, ныряем за покрывшуюся сизой окалиной громаду тяжелого танка. Спасай, родной! Слышим, как падают мины и следом детонируют боеприпасы в кузовах грузовиков. От мощных взрывов на несколько минут глохнем. Кажется, что трясется земля, а многотонную махину танка сейчас смахнет взрывная волна. Пелена дыма, разлетающиеся обломки машин, снарядные гильзы. Нас восемь человек — восемь автоматов. Из окон того же дома по нам бьют не меньше двух десятков автоматов. Пули звонко рикошетят от брони спасшего нас танка, свистят над головами. Мы отвечаем короткими очередями. Патронов не густо, а подпускать близко боевиков нельзя, забросают гранатами. На выручку приближаются два бронетранспортера и группа бойцов. Тяжелые пулеметы бьют по окнам, в проемах рвутся заряды подствольников. Боевики отходят. В тот день, пробиваясь к своим, видели, как на узкой улице подожгли из гранатометов один за другим три наших танка. Мощные, самые современные машины того времени расстреливались из гранатометов в упор из окон и щелей. Один из танков вспыхнул почти мгновенно, весь экипаж погиб. Из двух других несколько танкистов спаслись, прикрытые огнем наших бойцов. Какая дурь! — матом ругается один из офицеров. — Загонять в эти тупики танки на верную гибель да еще без достаточной поддержки пехоты!
Гибель наших танков обходилась боевикам дорого. Оставшиеся танки крушили укрытия снарядами, а пехота добивала гранатометчиков одного за другим. Но глубоко фанатичные, подкрепленные мощной идеологией, уверенные, что, погибая, сразу попадают в рай (к тому же часто обкуренные наркотиками), боевики Дудаева действовали отчаянно, порой как смертники. Кидались с гранатометами на танки, погибали сами, но успевали сделать роковой выстрел. День третьего января выдался для моего взвода еще более тяжелым. Командир роты приказал мне доставить снаряды на батарею, которая поддерживала наступление в районе крупной станции техобслуживания. Боевики бросили дополнительные силы, и мой неполный взвод принял бой вместе с артиллеристами и солдатами мотострелковой роты. Бой был ожесточенный. Из-за бетонной ограды по нам вели огонь несколько десятков боевиков.Как часто бывает в таких случаях, трудно вспомнить все детали. Один за другим загорелись три грузовика. Нам повезло, что успели выгрузить снаряды. Если бы они взорвались, вряд ли кто из нас уцелел бы. Но и без этого мы несли потери. Меняя автоматный магазин, увидел неподалеку труп бойца, убитого пулей в голову. Подползти к нему было невозможно. Этот участок простреливался насквозь. Немного в стороне, среди обломков, отползал по закопченному снегу сержант. Ему помогал товарищ. Следом тянулась полоса бурой крови. Я стрелял из-за разбитой будки. Помню, что выпустил четыре автоматных магазина, из них — два удлиненных по 45 зарядов. Видел, как два раза мои очереди накрывали цель, и моджахеды, роняя автоматы, падали на асфальт. Боевиков было больше, чем нас, но толкового командира у них не оказалось. Возможно, его убили в самом начале. Часть из них сбилась в беспорядочную кучу и стреляли по нам из-за ограды, почти не целясь. Наши автоматные очереди и заряды подствольников разбивали бетонную ограду, и боевики несли потери. Под прикрытием огня мы перебежками двинулись вперед и пустили в ход ручные гранаты РГО. Похожие на «лимонки», с разбросом осколков на двести метров. Они, в отличие от «лимонок», взрывались от удара и были более эффективные. Я тоже, выдернув чеку, бросил две имевшиеся у меня РГО. Бетонные плиты ограды не выдержали многочисленных взрывов, ломались и опрокидывались. Нас хорошо поддержал БТР со своим крупнокалиберным пулеметом. Ожесточение боя было таким сильным, что все наши вели огонь, не считая патронов. Боевики не выдержали и спешно отступили. На месте боя мы насчитали 32 трупа. Захватить с собой их боевики не смогли — слишком плотным был огонь с нашей стороны. Среди трупов оказался один негр и человек б—7 арабов. Оружие — самое разнообразное: наши «Калашниковы», самозарядные карабины Симонова (СКС), две американских винтовки М- 16, короткоствольные автоматы «борз», производимые в Чечне, и несколько автоматов иностранного образца. Кстати, чеченские короткоствольные автоматы «борз», производимые в Чечне, в переводе «волк», над которыми подсмеивалась наша пресса, мол, самоделки, ерунда, — оказались неплохим оружием, удобным в ближнем бою и скорострельным. Но это мое личное мнение. В том бою мы потеряли трех человек убитыми и девять были ранены. Тяжелые ранения получили двое бойцов из моего взвода.Но эти эпизоды лишь в небольшой степени отражают жестокие бои, которые велись в Грозном в те дни. Наш корпус только с 30 декабря и по 5 января потерял в городе 120 человек убитыми и более пятисот ранеными. В нашем полку уже в первые дни была убита и ранена значительная часть командного состава. Был тяжело ранен командир полка полковник Рудскои, погиб зампотех полка Шевченко. Погибли или были ранены почти все командиры рот. Пусть простят меня командиры, павшие и живые, что я забыл часть фамилий! Слишком тяжелой была обстановка. Часть раненых офицеров, которые еще могли командовать и воевать, оставались в строю, пока не получали очередное ранение или погибали. В эти первые дни мне поручили командовать ротой материального обеспечения. Прапорщик — на майорской должности. Это — война. Приказали. Есть! Уже в первые дни боев нашим солдатам пришлось столкнуться со снайперами. В условиях города, имея возможность хорошо укрыться, они наносили большой урон. И здесь мне хочется рассказать о так называемых «белых колготках» — женщинах-снайперах. Даже само название было окутано ореолом какой-то таинственности. О них ходило много слухов, домыслов. Я расскажу то, что пришлось испытать бойцам и командирам нашего полка, батальона, и то, что видел я сам. В одном из боев, перебегая улицу, вдруг с маху упал наш солдат. Попытался встать — не смог. Отползти и даже сдвинуться с места он тоже не мог. Загребая асфальт руками, делал попытки сдвинуть тело с открытого места. Бесполезно. Тело, ноги не повиновались. Его товарищ под прикрытием огня, пригнувшись, побежал на выручку. Вскрикнул и тут же упал рядом. Догадались, что стреляет снайпер, но откуда — непонятно. Били наугад по окнам и крышам, а на глазах у всех истекали кровью двое наших ребят. На помощь пополз третий боец, тоже под прикрытием сильного огня. Из-за сплошного треска автоматных очередей, далеких и близких взрывов никто не услышал выстрела, которым был тяжело ранен и третий боец. Через минуту-две откуда-тоиздалека снайпер по-прежнему неслышно, не торопясь, выстрелил еще три раза. Три тела, дернувшись, застыли на исковырянном асфальте, под головами расплывалась кровь.Под прикрытием бэтээра мы вынесли тела. Все трое были мертвы. Первая пуля разбивала коленную чашечку, обездвиживая человека. Когда раненых накопилось трое, три безжалостных точных выстрела в голову добили их. Все происходило на моих глазах. Никогда бы такого не видеть! Подобных изощренных убийств (назови это по-другому!) произошло за считаные дни сразу несколько. Поражала нечеловеческая жестокость снайперов, и мы открыли охоту за ними. Избегая открытых мест, прочесывали дом за домом. Нам хорошо помогали самоходнозенитные установки «тунгуски». Стоило увидеть вспышку выстрела, как «тунгуска» обрушивала на подозрительное место град снарядов. Скорострельные пушки буквально резали, ломали стены, блоки, уничтожая все живое. В одном из окон мы засекли вспышку выстрела и обстреляли его. Поднявшись на верхний этаж, в пустой сгоревшей квартире увидели молодую женщину лет тридцати в обычном утепленном камуфляжном костюме. Изрешеченное осколками и пулями тело, разбитая винтовка ОВД запасные магазины, сотовый телефон (большая редкость для того времени) и пакетик с зернами лимонника. Лимонник находили возле трупов и других снайперов. Они применяли его как тонизирующее средство, помогающее продержаться без пищи и воды двое- трое суток. Всего мне приходилось видеть трех убитых женщин- снайперов. Документов у них при себе не было, но мы угадали по внешности прибалтиек. Ребята рассказывали, что попадались и русские, и украинки. Эти убийцы по найму, сунувшиеся в чужую для них войну, работали за большие деньги. Мы их ненавидели и в плен не брали. Они это знали и отстреливались до конца. Но некоторых захватывали и живыми. Никто над ними не издевался, но в живых никого не оставляли. Их бесчеловечная жестокость, замешенная на жадности, желании разбогатеть на убитых ими молодых парнях, почти мальчишках, гасила всякую жалость. Один из наших офицеров, возглавляя группу, успел выбить у женщины-снайпера винтовку и вдруг узнал в ней инструктора по стрельбе, которая тренировала его в Москве. Женщина пыталась что-то объяснить, но офицер, не слушая ее, отсоединил магазин и оставил в стволе патрон. У тебя одна минута, — сказал он и захлопнул за собой дверь. Через несколько секунд ударил выстрел. Бойцы забрали винтовку у застрелившейся наемницы, оставили тело и ушли вслед за командиром.
По слухам отряд «белых колготок» насчитывал человек пятьдесят. Еще задолго до войны, в разных городах, чеченцы вербовали опытных стрелков-биатлонисток. Может, поэтому их и называли «белые колготки». Обещали большие деньги в валюте, «премиальные», и часть спортсменок клевали на выгодное предложение. Практически все они были вооружены нашими винтовками системы Драгунова (СВД) под трехлинейный мощный патрон. У этой прославленной винтовки в отличие от многих навороченных зарубежных стволов, — большая прицельная дальность. Снайперы зачастую стреляли с расстояния километра, когда не видно вспышки и не слышно звука выстрела. Но наши ребята пользовались винтовками Драгунова не хуже «белых колготок» и чеченских снайперов. Распоясываться им не давали и выбивали одного за другим, активно используя помощь артиллерии. Кстати, еще до войны мой товарищ на спор за триста- четыреста метров пробивал без промаха медные пятаки, а впоследствии с такой же меткостью поражал вражеские цели. Общая обстановка в начале января 1995 года в Грозном была очень тяжелая. Мы несли большие потери из- за несогласованности командования, слабого знания местности, плохой связи. Чем хвалиться, если даже не в каждом взводе имелся сотовый телефон, а у боевиков Дудаева этого добра хватало, причем самых современных образцов. Нам противостояла хорошо подготовленная армия, оснащенная современным оружием Моральный дух чеченских бойцов, скрепленных корнями тысячелетних родовых кланов (тейпов), был очень высок. Население активно поддерживало боевиков, видя в нас врага. Хорошо налаженная разведка помогала следить за передвижением федеральных войск. Мы воевали на враждебной территории, а руководители никак не хотели этого признать. В отличие от наших военнослужащих боевики получали точно в срок довольно большое жалование плюс различные премии за уничтоженную российскую технику, убитых бойцов и офицеров. Как слабые стороны войск Джохара Дудаева (мое личное мнение) могу отметить беспорядочность ведения боев, когда чеченцы лезли напропалую, несли большие потери. Употребление наркотиков тоже играло свою роль, зачастую мешая боевикам принимать взвешенные решения. Это тоже увеличивало их потери. С первых дней мы столкнулись с поистине азиатской жестокостью боевиков по отношению к пленным. Мы находили обезглавленные трупы наших солдат и офицеров с распоротыми животами, видели на телах следы пыток. Пусть простят меня родные и близкие погибших, что я больно тревожу их раны, но я хочу, чтобы люди знали правду о той войне. Эта жестокость сильно действовала на наших солдат. И пробуждала не страх, как надеялись боевики, а ненависть и желание мстить. Не могу не отметить такие «мелочи», как частое использование боевиками фальшивых денег. Получая жалованье фальшивыми долларами, а потом пытаясь купить на них у местных жителей анашу, продукты, сигареты, боевики теряли авторитет. В центральном банке Грозного я бродил по щиколотку в грудах фальшивых долларов. Я уже много рассказывал о действиях наших бойцов. Хочу добавить, что моральный дух нашего корпуса был крепким. Взаимная поддержка была во всем. Существовал железный закон — не оставлять на поле боя ни убитых, ни раненых. Мы несли потери, но выносили наших товарищей. В своем взводе, да и во всех подразделениях мы не знали тогда, что такое национальная рознь. Жили одной семьей, делясь последними патронами и сигаретами. Моим заместителем командира взвода был дагестанец Сонов, который пошел на ВОЙНУ добровольно и воевал смело. Не могу не вспомнить подвиг нашего водителя Васильева Саши. Тяжело ранили командира роты. Он истекал кровью, требовалась срочная хирургическая помощь. Саша под пулями проник внутрь неподвижно застывшего бэтээра. Внутри лежали восемь трупов наших солдат, убитых взрывом кумулятивной гранаты. Они задохнулись от мгновенно образовавшегося вакуума. Сам БТР был поврежден лишь частично. Отодвинув тело погибшего водителя, Васильев включил зажигание. Мотор заработал. Услышав шум, по бронетранспортеру ударил 82-миллиметровый миномет. Несколько мин взорвались рядом. Саша, потрясенный гибелью товарищей, перебрался за крупнокалиберный башенный пулемет КПВТ и длинными очередями буквально разнес миномет вместе с расчетом. Мы помогли погрузить командира роты, и Васильев рванул сквозь огонь на прорыв. Раздавил колесами еще один миномет и, уклоняясь от гранат, на полном ходу вылетел из города. Добрался до нашей базы в поселке Толстой-Юрт, где командиру роты оказали помощь. По-христиански, как положено, обмыли, переодели и приготовили к отправке тела наших товарищей. Скорбный груз «200». Вечная вам память, ребята! Александр Васильев был награжден орденом «Мужества».
Жестокий бой велся за одно из зданий железнодорожного вокзала. Его захватил взвод наших бойцов в количестве 25 человек. Пункт был важным. Из здания просматривалась площадь, прилегающие улицы. Дудаевцы сутки почти непрерывно атаковали взвод оставив десятки трупов, но так и не смогли занять здание. Когда подоспела помощь, из 25 солдат и командиров остались в живых лишь четыре бойца. Они рассказали, что несколько их товарищей, раненые и окруженные боевиками, взорвали себя гранатами, не желая попасть в плен. Боевые действия в Грозном закончились для меня 5 января 1995 года. В тот день я в сопровождении двух бронетранспортеров привез на грузовиках боеприпасы на батарею, которая вела огонь с территории коньячного завода. Разгрузились, оставили один БТР в помощь артиллеристам и двинулись назад. По нам ударили из засады. БТР был сразу подбит выстрелом из гранатомета. Бежать, укрываться уже не оставалось времени. Я встал на подножку «Урала» и успел выпустить две автоматные очереди. И сразу же вспышка, грохот. Я потерял сознание. Меня и других раненых отбили мои товарищи. Я был тяжело ранен — два осколка попали в позвоночник возле поясницы. Повезло, что не в шейные позвонки, которые я повредил, прыгая с парашютом, проходя срочную службу. Нас доставили в Толстой-Юрт, а оттуда тяжелораненых отправили в Моздок. Полевой госпиталь размещался в старой казарме, перегороженной на отдельные помещения простынями. В таком же отсеке, ярко освещенном, трудились день и ночь хирурги. Меня оперировал опытный хирург из Петербурга. Спасибо ему огромное! Мастерски вытащил два осколка из позвоночника, сделали переливание крови, а потом отвезли на летное поле, чтобы переправить в стационарный госпиталь во Владикавказ.
Десятки тяжелораненых лежали в кузовах грузовых машин на носилках, старых матрацах, кое-как укрытые. Слякотная сырая зима, дождь со снегом, ледяной ветер. Очень мерзнем. Многие без сознания, бредят. Не дает покоя боль от ран. Наконец приземляется транспортный самолет. Ура! Скоро будем в тепле. Но в «транспортник», не обращая на нас внимания, загрузили партию роскошной «трофейной» мебели, чей- то высокопоставленный заказ, а нас оставили под пронизывающим ветром на голом летном поле. Эвакуировали только на следующий день. Тепло вспоминая генерала Рохлина, командира полка Рудского, зампотеха Шевченко и других боевых командиров, не могу умолчать, что мы думали о некоторых наших «полководцах», благодаря которым мы теряли тысячи мальчишек-бойцов. О хвастливом Павле Грачеве, бездумно бросившем в мясорубку толком не подготовленные полки и дивизии. Бездарно проигрывая сражение за сражением, получал награды, а потом был переведен на хлебное место, в какую-то контору по экспорту оружия. Заслужил! В бедности он точно не умрет, если законы не сменятся.
Другой генерал прилетел в Толстой-Юрт не иначе как за орденом. Боевая командировка, участие в военных действиях, почти герой! Долго думал, что бы совершить героическое, и отдал приказ: Толстой-Юрт — это еще не поле боя! Всем сдать автоматы и хранить их в отдельной палатке. Ну и «колючкой» ее огородите! На всякий случай...
А в Грозном уже вовсю шли бои, всего в нескольких километрах от нашей базы. Один из командиров, подполковник, выдернул из «лимонки» чеку и протянул гранату генералу: Держи крепче, чтобы не взорвалась. И командуй! Генерала как ветром сдуло.
Коррумпированная страна рождала бездарных не разбирающихся в военном деле военачальников. Один из командиров дивизии, забыв, что не на плацу под Москвой, приказал собрать и построить для дачи «ценных указаний» на одной из открытых площадок Грозного большую группу командиров. Пока стояли, дожидались «отца-командира», боевики среагировали быстро и открыли огонь из минометов. Дивизия в считаные минуты потеряла десятки офицеров убитыми и ранеными. В штабах шум погасили и комдив продолжал командовать дальше. Говорят, сейчас где-то в Москве на высокой должности. А то злополучное построение вспоминали долго! Везет России на дуболомов! А сколько прихлебателей толклись на военной базе в Ханкале. Набирали «очки». Мол, и мы воевали! Сыпались заказы привезти какое-то шмутье, пригнать машину. Трудно скрыть все это от солдат. А в средствах массовой информации уже в разгар боев продолжали рассуждать о каких-то переговорах, пряча гибель все новых и новых солдат и офицеров.
В госпитале во Владикавказе я пролежал полтора месяца. Опять повезло. Выдержал удар мои побитый позвоночник. Вернулся после выписки в полк, какое-то время служил еще, а после расформирования корпуса перешел в 2000 году в систему УИН Минюста России, где и служу до настоящего времени.
Мои воспоминания не претендуют на непогрешимую оценку начала войны, которую позже назовут Первой чеченской. Кому-то, а особенно обвешанным орденами «паркетным полководцам», некоторые эпизоды очень не понравятся. Что может видеть солдат из своего окопа?
Ну, что же, у них своя правда, а у нас своя, окопная. Я горжусь, что был солдатом и выполнил свой долг.
Только кому нужна эта война, которая не прекращается и сейчас? Очень трудно остановить ее после стольких жертв и пролитой крови. Верю, что когда-нибудь такой человек найдется.
Чечня. Начало долгой войны Владимир Першанин( публикуется в сокращении)
Подробнее на livelib.ru:
А вот, что вспоминал Виталий Скворцов «СТАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА»

 Это случилось в конце декабря 1999 года. Наша рота уже больше месяца стояла заставой, блокируя Айрак. Чеченский поселок, где по разведданным окопалось около шестисот боевиков. У меня была уйма свободного времени, и я решил вести дневник, куда буду записывать всё происходящее со мной. Раньше я никогда не писал дневников, и теперь находился в крутом раздумье, не зная с чего начать. Сперва, я решил записать число, а потом... начал описывать все подряд.  Палатка постепенно наполнялась теплом от того, что Юрка Городничев, зарядил в печку новую партию дров. Они, прогорая, шипели и потрескивали. Мы только что вернулись с поста, где продежурили всю ночь и теперь имели право на законный отдых. Юрка вытянул озябшие руки к раскаленной трубе и с блаженством впитывал тепло. Я не помню, когда мы с Городничевым стали называть друг друга по именам. С Юркой мы познакомились ещё в Сызрани на призывном пункте, откуда нас забирали в армию. В душном кинозале, где мы слушали речь какого-то отставного полковника, я обратил внимание на невысокого паренька, который сидел отдельно от всех. Юрка был совсем один и мы с радостью взяли его в свою компанию. Потом был курс молодого бойца, учебка, и вот мы здесь. В оперативной бригаде. Куда на скорую руку собрали солдат со всего округа, чтобы потом отправить в Дагестан.  Кроме нас в палатке был ещё Леон. Серега Леонов. Он сидел на нарах и чистил свою СВД. Леон - наш снайпер, и как всякий снайпер, очень трепетно относиться к своей винтовке, ухаживая за ней как за девочкой. Он трет её ветошью пропитанной соляркой, тщательно обрабатывая каждую деталь, потом все смазывает маслом и собирает оружие.
 - Где ты это взял? - удивленно спросил я Городничева, когда увидел, что он, как ни в чем не бывало разворачивает газету.
 - А..а, - отмахнулся Юрка. - Немов вчера с Калинин-аула привез, они туда с замполитом в баню ездили, в ПВД им не моется, всё приключений на свою жопу ищут.
 Мы так долго сидели в горах, что совсем отвыкли от цивилизации, и свежая пресса для нас являлась каким-то чудом. Ещё одним доказательством, что где-то существует другая жизнь, другой мир. Где люди не мерзнут в палатках и не ищут целыми днями дрова для того, чтобы выжить.
 Юрка нахмурил брови на своем широком лбу и полностью ушел в чтение.
 - Ну, что там пишут? - нетерпеливо заканючил Леон.
 - А вот и пишут, что теперь у солдат в Чечне есть всё, чтобы не было холодно: спальные мешки, шерстяные одеяла, теплые вещи...
 - Ха! - перебил его Леон. - У нас спальных мешков пять штук, на всю роту и три одеяла.
 - Ну вот, смотри, здесь так написано. Командующий Объединенной Группировкой
 Войск на Северном Кавказе генерал Казанцев посетил военный лагерь в станице Гребенская республики Чечня, его сопровождал наш репортер Роман Арбузян, - потом Юрка замычал, пропуская неинтересное. - Так, вот, ...все солдаты получили новое обмундирование и новую обувь...
 - Ха!- вновь перебил его Леон. - Посмотрите на мое новое обмундирование!
 Он встал во весь рост, чтобы нам были видны его лохмотья. Вид у него был действительно жалок: штаны разорваны и из-под многочисленных дырок видна зимняя подкладка, рукава у бушлата протерлись и висят бахромой, а прожженная шапка на голове придавала ему сходство с партизанами Великой Отечественной. Образ довершали валенки с загнутыми кверху носами.
Городничев укоризненно посмотрел на него и продолжил:
 - Командующий в целом остался доволен увиденным... Боевой подготовкой солдат и офицеров, добросовестно выполняющих свой воинский долг.
 - Ха! - в очередной раз воскликнул Леон, но что-либо сказать не успел, потому что в палатку ворвался возбужденный Судак.
 - К бою! Все к бою! Начался штурм!
 Над чеченским селом то и дело мелькали яркие вспышки. Эхо взрывов сплошной канонадой отражалось в горах. Десантники начали штурм Айрака. Весь день над селом летали вертушки, посылая смертоносные ракеты, оставляющие за собой огненный след, а ночью работали минометы. Зарницы то и дело освещали темное небо. Потом в селе начался пожар, и можно было разглядеть крохотные язычки пламени.
 Огонь! Где-то там дерутся десантники. Их обстреливают из каждого дома, они прижимаются к стенам и, пригибаясь, бегут вперед.
 Рядом со мной в окопе стоял Бем, не знаю, почему его так прозвали.
 - Что ты, там все пишешь? - спросил он, увидев мою тетрадь.
 - Письмо... Домой, - краснея, ответил я и спрятал дневник во внутренний карман бушлата.
 Продолжается штурм Айрака....
 Старший лейтенант Немов пытался придать своему широкому лицу острое выражение, торжественно расхаживая перед строем. Бушлат туго обтягивал круглое брюхо коротышки ротного, ноги были кривоваты, и он не ходил, а буквально катился по земле, будто колобок. Его маленькие глазки шустро поблескивали из-под стекол массивных очков.
Немов был в Чечне первый раз, приехал только три недели назад и стал командиром роты после отъезда капитана Шилкина. Солдаты не любили его за то, что он постоянно избивал молодняк по поводу и без. Многие хотели разобраться с ним, а некоторые даже грозились "завалить" старлея на первых же боевых.
 - Десантники несут большие потери! Нам приказано войти в село с восточной стороны и выбить боевиков с окраин! Одновременно защищаем дома. С нами будут работать офицеры Уральского СОБРа, во всем их слушаться и подчиняться! Всё! Сержантский состав ко мне, остальным готовиться!
 Сказав это, Немов ушел в палатку, сержанты поплелись за ним. А мы ещё долго стояли на месте не зная, что делать.
 - Расступись!
 Крик команды заглушил резкий гудок автомобильного сигнала. Мы, толкая друг друга, разбежались в стороны. Два Урала, почерневшие от грязи и пыли, прокладывая колею, остановились на месте нашего построения. На них прямо с Хасавюрта приехал Челябинский СОБР.
 Вид у СОБРовцев был озабоченный, лица серьезные. Никто не шутил. Они молча набивали эрдешки дополнительными боеприпасами. Краем уха, я подслушал их разговор.
 - Что серьёзное дело? - спрашивал молодой высокий летёха у своего командира.
 - Серьезней не бывает, давно такого не было.
 Я тоже решил готовиться. Подойдя к БМП, выкинул из мешка всё лишнее: противогаз, ОЗК, плащпалатку. Кому теперь всё это нужно? Начинается настоящая война! Запалы, которые мы всегда хранили отдельно от гранат, я ввернул внутрь. Из раскрытого цинка зачерпнул рукой патроны и высыпал в раскрытый вещмешок.
 - Ты, чего? - спросил Леон, наблюдавший за моими приготовлениями. - Это ведь просто... зачистка.
 - Зачистка? А все СОБРовцы в бронежилетах!
 Я набил разгрузку магазинами, подобрал каску и набрал полную фляжку воды. Всё теперь я был готов. Готов пойти в бой и умереть за целостность нашего государства!
 Нас разбили по группам, потому, что структура села не позволяла там действовать взводами. Я очень обрадовался, когда попал в одну группу вместе с Леоном и Шабаном. Ещё с нами шли Судак и Чурил, а из СОБРов молодой Тимоха и сорокалетний Василь, которого всё в шутку называли Старый опер за его милицейское прошлое. Когда-то он работал сыскарем в уголовном розыске. С нашей последней встречи Василь сильно похудел и осунулся, но даже тяжелый быт командировки, не смог убить в нем любви к чистоте и опрятности. Его защитная форма была безупречно чистой, а портупея ремня блестела. Тимоху я почти не знал, он только недавно прибыл с новым пополнением. От него постоянно несло перегаром. Его могущие челюсти работали, а губы двигались во все стороны, он жевал шоколадный батончик. В руке оставался мокрый огрызок. Для того, чтобы зайти в Айрак с восточной стороны, нам надо было спуститься с нашей высотки, перебраться через ручей и карабкаться в гору. Техника пойти здесь не могла, и наши БМП шли по дороге с юга.  Никто не знал плана операции, карта села была только у Немова, рация в единственном числе тоже у него. Попади хоть одна группа в засаду, на помощь рассчитывать ей не приходилось. Мы молча спускались вниз, чтобы атаковать врагов на окраине.
 Утро было туманным, и я ещё раз порадовался этому: неподходящая погода для снайперов. В последнее время чехи все чаще стали использовать винтовки "взломщик", калибра 12 мм. Прицельная дальность около трех километров! У нас такого оружия не было, зато новейшие винтовки уже освоили боевики.  Подъем в гору оказался очень крутым, мы тонули в грязи и скользили вниз по сырой траве. Мы шли. Мучались. Каждый шаг становился пыткой. От сильного напряжения и усталости наши лица превратились в гримасы. Сгорбившись, мы медленно ползли вверх.
 - Когда же? Ну, когда же? - стонал Шабан, еле-еле волоча тяжелый пулемет. Он держал его за ручку, а приклад тащился по земле, собирая за собой кучу грязи.
 И вот за холмом я увидел черепичные кровли домов, там начинается поселок. Мы карабкаемся к нему, а он как будто с каждым шагом отступает. Это невыносимо.
 - Да тише вы там! - яростно прошипел Старый опер, когда Лешка Судаков, не удержавшись на ногах, упал на колени. Василь первым поднялся на холм и теперь, лежа на земле, следил за пустынной улицей, в которую уперлась наша группа.
 - Вроде бы тихо.. Пошли, - подал сигнал Старый едва заметным движением руки. И мы, поднявшись, вошли в село.
 - Ничего сосунки, - подзуживал сзади Тимоха. - Родину защищать - это вам не в тапки ссать, сразу обосретесь, салаги! Здесь вам прочистят мозги от сидения на заставе!
Тимоха постоянно прикладывался к фляге, в которой была водка, и был уже под шафэ.
 Мы вышли к первому перекрестку и уже собрались начать обыскивать дома, как вдруг ударила пулеметная очередь. Я упал, стараясь как можно сильнее прижаться к земле, остальные последовали моему примеру. На соседней улице уже завязалась перестрелка, на мгновение утихла и вспыхнула вновь. Раздались разрывы ручных гранат.
 Я осторожно поднял голову, пулемет долбил из отрытого окна на первом этаже, двухэтажного дома, пули со свистом впечатывались в грязь. Василь залег, укрывшись за деревянным сортиром во дворе. Когда началась стрельба, он успел пробежать вперед и спрятался там. Теперь пулемет не давал ему высунуться, щепки от нужника разлетались во все стороны. Треск пулемета стоял в ушах.
 - Подъем ! - заорал откуда-то сверху Тимоха. - Вы, что хотите, чтоб вас всех тут перестреляли?!
 В его голосе чувствовалась сильная ярость.
 - Подъем!
 Огонь был настолько сильный, что казалось просто невероятным подняться на ноги и бежать. Но другого выхода нет. Я вскочил, перебарывая желание снова броситься в грязь, и побежал. Бежал под пулеметным огнем, бежал, сам не зная куда.
 - Сюда! Сюда! - я заметил Тимоху справа, он кричал и махал мне рукой. - Сюда!
 Я резко поменял направление и рванул к нему, на ходу успевая послать короткую очередь в сторону раскрытого окна. Через несколько секунд залетел за дом, куда не мог достать пулемет. Леон, громко сопя, бежал за мной.
 - Наконец -то!
Тимоха высунулся из-за угла и начал долбить короткими очередями, но тут же сполз с простреленным плечом.
 - Черт, снайпер! - заорал он, отползая назад. - Чемба, снайпер! На втором этаже!
 У меня все похолодело внутри, а грудь опустилась вниз. Я высунулся из-за угла и дал очередь. Главное стрелять, неважно куда. На втором этаже действительно кто-то находился. Снайпер не высовывался в окно, он стоял в глубине комнаты. Я направил ствол автомата туда, тень исчезла. Зато пулемет развернулся ко мне. И уже прячась назад, за угол, я боковым зрением заметил, как Василь, выбравшись из своего укрытия, гигантскими шагами бежит к окошку. Подбежав вплотную, он швырнул гранату, попав прямо в лицо оторопевшему боевику, а сам бросился на землю, лицом вниз прикрывая голову руками. Взрыв разметал всё в доме и вместе с осколками стекла вырвался на улицу. Столб пыли и известки выбросило через входную дверь, слетевшую с петель. Грохот резанул по ушам.
 -Бежать! - мелькнула мысль, в моей голове. - Надо бежать, там ещё один, снайпер со второго этажа!
 Я рванул к дому, перепрыгивая через какие-то коряги и мусор, находящийся перед домом во дворе. Дверь неожиданно отворилась, и прямо мне навстречу выскочил боевик, тот самый, в руке у него была СВД. Мы столкнулись с ним нос к носу. Я выстрелил сходу, и несколько пуль попали чеху в живот. Он вскрикнул и рухнул мне под ноги, я же споткнувшись о него, упал и ударился о косяк, чуть не выронив оружие. Вскочив на ноги, я развернулся и увидел, что Леон, бежавший за мной, уже держит боевика на прицеле. Чех лежал на земле и хрипло дышал широко раскрытым ртом, бледное лицо исказила страшная гримаса боли, на светлой куртке расплывалось багровое пятно крови. Леон упер ему в горло ствол своей винтовки, они смотрели друг другу в глаза. Леону никогда не приходилось убивать на таком расстоянии, всё чаще он видел врага в оптический прицел, но и там нельзя разглядеть лица, а тем более глаз. Он медленно отвернул голову в сторону и спустил курок. Грохнул выстрел. Леон продолжал стоять, отвернувшись с зажмуренными глазами. Я вышел из оцепенения. Бежать!
 В следующем дворе, в какой-то канаве отстреливались два чеха, Судак, укрывшись за небольшим забором, поливал их из автомата.
 - Чемба, за мной! - услышал я голос Василя. Мы залетели по лестнице на второй этаж. В комнате на верху стоял только стол и пара стульев, другой мебели не было.
 - Давай, окно!
 Высадив окно, мы начали обстреливать боевиков сверху. Те, оказавшись меж двух огней, бросились бежать по двору к следующему дому, но даже в густом тумане их темные фигуры хорошо вырисовывались на белом снегу. Василь убил их, когда до спасительного забора, сложенного из камня, им оставалось несколько метров. Вроде бы все. На соседней улице стрельба тоже затихла. Теперь только на окраине села иногда раздавались одиночные выстрелы. Мне показалось, что бой длился бесконечно долго, но, посмотрев на часы, я понял, что наш бой был не более пяти минут.
Чурил бился в истерике, оказалось, он всё время пролежал во дворе под пулеметным огнем. Чурил притворился мертвым и лежал, уткнувшись лицом в грязь, в то время, пока пули свистели над головой.
 На нем не было ни царапинки, но он кричал и плакал как баба. И глаза... Меня поразили его глаза. Глаза у него были совершенно безумны.
 - Перестань солдат! - Василь врезал ему звонкую пощечину
 Но Чурил завыл ещё сильнее. Он бросил свой автомат и закрыл лицо ладонями. Тогда Василь начал методично хлестать его по щекам, пока тот не стал закрываться руками. Чурил прекратил плакать и только иногда судорожно всхлипывал. Старый опер, молча, протянул ему брошенный автомат и ободряюще похлопал по плечу.
На углу дома лежал раненый Тимоха, Шабан разорвал ему рубашку и теперь очень осторожно отрывал от почерневшей кожи обугленные лоскутки ткани. Вид раны был ужасен, это было кровавое месиво, куда выстрел вогнал клочья белья.
Тимоха не стонал, он попробовал пошевелить плечом и тут же вскрикнул от боли, но все же нашел силы улыбнуться. Правда улыбка получилась кривая, вымученная. Он с трудом снял флагу с пояса, зажав ее между коленей, отвинтил пробку и долго-долго пил. Сразу запахло спиртом.
 Потом он протянул флягу Старому.
 - На, тебе, наверное, тоже не помешает. А вы идите, пасите все кругом. Рану мне перевяжет Василь. Кыш, отсюда!
 Я понял, что Тимоха, просто не хочет, что бы мы видели, как он стонет, ведь мы для него были всего лишь сосунками.
Необходимо было осмотреть близлежащие дома. Я, Василь и Шабан осторожно вошли внутрь одного, остальные прикрывали снаружи. В каждой комнате может быть враг, за каждой дверью смертоносная растяжка. От нервного напряжения неистово чесалось лицо. На серых плохо побеленных стенах висели разноцветные треугольные выпмелы. На окнах жеванные зеленые занавески. На узком подоконнике каким-то чудом притулился китайский двухкассетник. На низком столе разбросаны карты и использованные шприцы. На полу везде окурки.
 - Смотри сухпай! - закричал пораженный Шабан из другой комнаты. - Прямо как у нас! Откуда здесь столько?
 Комната буквально была забита картонными коробками. Они стояли везде на окне, на полу, под кроватью. Кровать до сих пор оставила на грубом матрасе отпечаток человеческого тела, ещё недавно здесь отдыхал боевик.
 Мы двигались по пустой улице, заходя в каждый дом. Везде было одно и тоже, убогая обстановка, боеприпасы, сухпай и шприцы со следами крови. Постепенно улица начала расширяться, дома становились все больше и богаче. Мы поняли, что достигаем конечного пункта, центра поселка, где располагались мечеть и здание сельской администрации. Изначально было решено, что там должны встретиться все группы. В конце дороги забрезжил просвет, мы вышли на площадь и встали как вкопанные.
 Там лежали мертвые люди. Мужчины, женщины и дети. Боевики, ошеломленные внезапным натиском десантников, использовали свой старый прием, прикрывались гражданскими как щитом. Коронный номер, женщины с детьми, взятые в заложники. Десантники открыли огонь. Похоже, что многие пытались убежать, спастись, но им стреляли в спины. И кровь, всюду кровь. Смотреть на это было невыносимо. Хотелось блевать. Откуда они здесь взялись? Мы ведь видели, как ещё в прошлом месяце беженцы выходили из села, нестройными колоннами они проходили мимо нашей заставы и направлялись в сторону Хасавюрта.
 Мы, молча, стояли над трупами, опустив автоматы. А к площади подходили все новые группы. Солдаты приближались и останавливались, отводя глаза. Вскоре образовалось плотное полукольцо.
 Несколько десантников ходили между трупами и искали своих, они относили их в сторону и аккуратно укладывали в ряд.
 - Пять, - шепотом насчитал я.
 - И на сопке ещё лежат, - потихоньку добавил кто-то сбоку.
 Мы очень долго стояли так, молча, опустив головы, и только иногда перешептывались между собой.
 - Боже мой, почему? - подумал я. - Зачем? Чтобы водрузить Российский флаг, над мертвым селом?
 Я поднял глаза туда, где на крыше администрации колыхалось знамя, установленное десантниками. И вдруг, сзади услышал отголосок своих мыслей.
 - Господи, ради чего? Ради чего все это? - Леон стоял с закрытыми глазами и шепотом причитал побледневшими губами. - Зачем? Зачем?
 Старший лейтенант Немов опомнился первым, он протер свои очки перчаткой, сплюнул и зло прошипел:
 - Надо нашему комбату это показать!
 Комбат приехал незамедлительно, как только узнал о происшедшем. Он спрыгнул с БТРа и быстро прошел по нашему живому коридору. Увидев трупы, он побледнел, но сразу же взял себя в руки.
 - Ну ты, что командир здесь истерику закатываешь? - обратился он к Немову.
 Ротный озверел, румянец спал с его пухлых щек, а губы сжались.
 - Истерику? А ты сам погляди! Гляди! Каждого потрогай!
 - Возьми себя в руки, офицер! - как можно суровей сказал комбат. - Трупы надо будет похоронить. Десантники сейчас отдыхают, а завтра с утра они уедут.
 - Что, уедут? А нам здесь оставаться, здесь, где на виду вся их работа, да? Моя рота даже не притронется здесь ни к чему, понял? У меня два двухсотых, несколько раненных, люди на взводе, а тут такое...
 - Ничего, они солдаты, - перебил комбат.
 - Вот именно солдаты, а не похоронная команда! - коротышка Немов уже открыто наступал на комбата, его глаза метали искры, а руки сжались в кулаки.
 - Блин, крутой у вас ротный, - сказал мне наблюдавший за этой сценой Василь. - Смотри, смотри, сейчас он ему врежет.
 Я тоже зауважал Немова.
 - Ладно, все успокойся, завтра пришлю экскаватор, я что-нибудь придумаю, - засуетился комбат, когда увидел, что Немов, снимает свои очки и протягивает неожиданно появившемуся у него за спиной замполиту.
 - Ладно, ладно все, я что-нибудь найду, - он развернулся и быстро зашагал к своему БТРу. На ходу комбат нервно постукивал себя рукой по штанине и вглядывался в ничего не выражающие лица солдат. Уже около самой машины он вдруг круто развернулся.
 - Это война! - неожиданно резко выкрикнул он. - Война во имя России!
 - Тьфу, - громко сплюнул старший лейтенант Немов.
 Два двухсотых. У нас были потери. Водитель БМП Дубина, при въезде в село его машина попала под сильный гранатометный огонь. Два выстрела попали в корпус. Контуженный наводчик пытался вытащить его через верхний люк, но подскользнулся на скользкой броне, упал и потерял сознание. БМП попытались потушить, но чехи открыли сильный огонь, не подпуская солдат к технике. А потом пошел густой черный дым, и уже ничего нельзя было разглядеть. Было больно смотреть, как сгоревшую машину сталкивали с дороги.
 Сержанта Каверзина убил снайпер. Ребята из его группы рассказывали, что при подъеме, снайпер стрелял им в лицо, а потом видно прополз по дну высохшего ручья и зашел к ним с тыла и стал стрелять им в спину. Несколько пуль попало в сержанта, пробив броник, ему вкололи промедол, но он сразу умер.  Оставались ещё не проверенными несколько улиц, и мы, опять разбившись по группам, пошли обыскивать дома. В одном дворе мы увидели десантника с погонами капитана и женщину чеченку.
 - Ты, чё так на меня смотришь? - грубо кричал ей капитан. - Ты, че овца потыканная?!
 Чеченка, испугавшись, побежала к дому и захлопнула за собой дверь, но десантник вышиб ёё ногой и ворвался внутрь. Мы поспешили туда. Женщина лежала на полу, а капитан топтал её ногами. В комнате стоял дикий визг. Старый опер схватил десантника и отшвырнул в сторону.
 - Ты, че мент?! Ты за кого заступаешься? - голос капитана перешел в громкий свистящий шепот, словно что-то душило его:
 - Ты моих ребят видел, которые сейчас на площади лежат? Иди, посмотри!
 - А чего мне на них смотреть? Я своих по кускам хоронил! - парировал Василь.
 На злобном лице капитана заходили желваки, он крепко сжал губы и неожиданно ударил ногой, но Старый опер ловко увернулся и вмазал ему кулаком в зубы. Тот упал, переворачивая за собой стол, одновременно сметая с него, фарфоровую посуду.
 - Стоять! Всех замочу!
 На пороге появился ещё один десантник с автоматом на перевес, его глаза были сужены, а губы поджаты, он был похож на безумца, и мне стало не по себе. Я было дернулся, но меня остановил Леон, который вцепился в рукав моего бушлата.
 - Да ты что, не лезь. Смотри, он же стрельнет!
 - Что же вы? - заговорил новый. - Приехали после шапочных разборок, и давай на груди тельняху рвать в припадке справедливости?
 В его голосе слышалась издевка вперемешку со злобой.
 - Разгребли уже жар, да без вас, ментяры!
 Он забрал своего друга, и пятясь назад, вышел на улицу.
 В чем-то он был прав. Мы не могли осуждать десантников, потому что не были в их шкуре, и не чувствовали того, что чувствовали они, потеряв на сопке десять человек.
 Василь, нащупал в кармане валидол, тяжело вздохнул и принял сразу две таблетки.
 - Заберите её в фильтр...пункт, - кивнул он на женщину.
 Любой кошмарный день когда-нибудь да кончается. Непроглядная темнота накрыла село, только луна и звезды совсем невесело смотрели на нас. Мы сидели вдвоем с Бемом у небольшого костерка. В селе, наверняка, ещё оставались боевики, и спать было страшно. Бем ел трофейную тушонку, а я писал.
 - Что опять письмо? - кивнул Бем на мои записи.
 - Да.
 - Не ври, я знаю, ты пишешь книгу!
 - Это не книга, - смущаясь, ответил я. - Просто я веду дневник, куда записываю все происходящее.
 - Слушай, - спросил Бем. - А про меня ты там тоже напишешь?
 - И про тебя и про всех остальных.
 - И ты потом дашь это кому - нибудь прочитать?
 - Я пошлю в журнал, - пошутил я. Но Бем воспринял все всерьез.
 - Вот здорово. А ты пишешь там всю правду? Просто если ты там напишешь всю правду, то могут не напечатать.
 - Напечатают, - уже твердо ответил я и записал наш диалог.
 - Слушай, а где Узбек, где Городничев? - спросил я, оторвавшись от письма. - Что-то я их не видел.
 - Узбек спит, вон в БМП, а Городничев ... его ранило, - ответил Бем, протягивая мне фляжку со спиртом.
 - Ранило? - переспросил я, мне не понравилась интонация Бема, и то, с какой осторожностью он подбирал слова.
 - Да, ранило, - и отводя глаза, добавил. - Ноги оторвало.
 Я не верил своим ушам. Господи, что же это? Я подавился спиртом и отбросил фляжку. Бем молчал, а я тихо заплакал.
 - Ты знаешь, мы ведь с Городничевым земляки, с самого начала вместе, - выдавил я, сквозь слезы.
 Господи, что же это? Кайзер, Дубина, теперь Городничев... Не слишком ли много для одного дня? Если мы каждый день будем терять по три человека. Не слишком ли? Не слишком ли это большая цена за... наше... величие. За наш патриотизм? И нужен ли результат, добытый такой ценой? Является ли он победой, которую все так ждали? Нам говорили о патриотизме, как о высшей любви к родине, а сводится все к одному - проливать кровь и разбрасывать кишки самым пошлым образом. Мы не хотим воевать, но все равно встаем и идем убивать, мы стреляем, бросаем гранаты и сами умираем в лужах грязи, обливаясь собственной кровью. Мы безвольный инструмент в руках адской системы. В детстве война вызывала во мне чистые патриотические чувства, нас воспитывали в духе со временем. Я помню, как отец купил мне буденовку, я лихо скакал на красном пластмассовом коне и размахивал игрушечной саблей. Я громко кричал ура, и мои щеки румянились, а теперь они ввалились внутрь и все тело покрыто гнойными язвами.
 Война оказалась совсем не такой, как я представлял её мальчишкой, и совсем не такой, как показывают в кино. Война это не только красивые битвы и героические подвиги. Война - это горе и смерть, война - это болезни и мучения, война - это гибель невинных людей. Война - это наши рванные души. А они там... те, что остались за хребтом, они же ничего не знают. Сидят там и ничего не знают, а им вешают лапшу насчет контртеррористической операции, и необходимости силового решения конфликта. А здесь женщины, женщины и дети, теперь они лежат мертвые на площади, и снег сыпет на их открытые глаза.
 Под утро я все-таки задремал, сидя около огня, и мне снились улицы родного города, заваленные трупами.
 На следующие утро десантники уехали, я видел, как они грузились в машины, грязные, оборванные с кое-как перевязанными ранами. А мы начали хоронить трупы. Комбат врал насчет экскаватора, нам пришлось грызть мерзлую землю саперными лопатками. Хоронили только женщин и детей, чтобы скрыть следы перед приездом высокого командования. За ночь подморозило, и тела намертво примерзли к земле. Старшина дал Судаку топор и он вырубал каждое тело из льда, его тошнило, когда под лезвие попадали человеческие пальцы. Судак блевал и с остервенением рубил дальше. Мы с Леоном грузили окоченевшие трупы на плащпалатку и тащили на окраину за элеватор, где были выкопаны две огромные ямы.
 - Стой, подожди, - остановил меня Леон, когда мы встали около одной мертвой девочки, лет одиннадцати. Эта девочка не занималась политикой, и думаю, ей было абсолютно наплевать, будет ли Чечня Российской или независимой. Она просто оказалась не там и не в то время. Леон наклонился и осторожно оторвал маленькую куклу от замерзших пальцев, аккуратно положив рядом. Я больше не мог смотреть на это и отошел в сторону, закурив.
 По площади ходил старшина Чистяков, он наклонялся над каждым трупом и внимательно вглядывался, словно хотел запомнить на всю жизнь эти лица, или как будто искал знакомых. Говорили, что в декабре 1994 боевики точно так же, прикрываясь женщинами с грудными детьми, разоружили наш батальон, и случилось это где-то рядом, в окрестностях Хасавюрта. Тогда старшина вместе с солдатами попал в плен, потому что был приказ огонь не открывать. Для Чистякова это была вендетта, что-то типа справедливого возмездия за тот ужас и позор, которым он подвергся пять лет назад. Старшина закинул цевьё автомата на плечо и вальяжно расхаживал меж мертвыми людьми. Внезапно он остановился и несколько раз потихоньку ударил носком ботинка, одно тело, оно было дубовым, и Чистяков незаметно улыбнулся. Я подумал, что сейчас он любуется самим собой.
 - Вот, наверное, с кого надо брать пример, - грустно сказал я подошедшему покурить, Василю. - Солдат со стальными нервами.
 - Кто? Старшина? - не понял Старый опер. - Да ваш старшина чертов псих! Готов поспорить, что у него нет не семьи ни детей. Он только и живет своими командировками. А дома пьет по-черному, и не в чем от него нет толку. А здесь он царь и бог! Здесь он воскресает! Видел я таких, все они потом херово кончали. И не надо с него брать пример. Вернись домой человеком, с чистой совестью.
 Я тяжело вздохнул и увидел, как Леон прячет маленькую куклу себе за пазуху. Зачем она ему?
 Кто-то облил трупы в ямах бензином и бросил горящий факел. Мы стояли и наблюдали сверху, как распространяется огонь.
 Я помню, как в детстве я рисовал войну цветными карандашами, и все было понятно, здесь немцы, а тут наши. А теперь? И немцев я рисовал уродливыми с костлявыми руками, а теперь, я сжигаю труп маленькой девочки, потому что она мой враг. Как могут люди, пусть даже разных национальностей, но все же одинаково разумные, так безжалостно истреблять друг друга? Не считаясь ни с чем? Не считаясь с самым святым, что есть на земле. Как можно, так ненавидеть друг друга? И почему? Почему я должен воевать с ними!? Нам говорили, что эта война освободительная, и мы шли с высоко поднятой головой, не замечая очевидного. Нас тыкали носом в дерьмо, а мы закрывали глаза и продолжали убежденно и решительно спать. Нами играют как марионетками, и что самое ужасное, мы сами подыгрываем.
 Огонь разгорался, и из ямы запахло горелой плотью. Я медленно поднял глаза к небу и мне захотелось выть, от того, что я тоже являюсь частью этой системы. Я тоже безмолвное орудие убийства.
 Василий Бабкин погиб в начале февраля, он ехал на броне, когда растяжка взорвалась у него над головой. И осколки пробили его сверху вниз.
 Нас уволили 17 февраля, мы ехали по дорогам Чечни, и дети выбегали из домов, услышав нашу колонну, они махали нам платками. Мы отвечали им и пускали в воздух цветные ракеты. Мы возвращались домой и у каждого были большие планы на будущее. Очень жаль, что у многих они так и остались пустыми мечтами.
Шабан подписал контракт и остался в Чечне, я видел его в 2003 году, когда он приезжал в отпуск.
Чурил повесился.
 Судак почти сразу же угодил в тюрьму и только не давно освободился.
 Про Городничева и Бема ничего не знаю.
 А Леон лежит в психиатрической больнице, где лечится от наркомании. Мы заходили к нему с Лешкой, нам удалось пронести в палату бутылку водки. И мы выпили. А потом долго сидели, обнявшись все втроем. Молчали и плакали, радуясь, что мы снова вместе.
 Мы вернулись с войны, но мы не из тех, кто выступает на митингах. Мы в основном молчим и даже друг с другом не очень то обсуждаем эту тему. Мы не из тех, кто хвалится, описывая свой героизм, потому что мы не совершали подвигов, наша война была другой.
© Copyright: Виталий Скворцов, 2007
Свидетельство о публикации №207020500174
Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Заявить о нарушении
Другие произведения автора Виталий Скворцов

А снег кружился и таял, и не таял на лицах убитых бойцов и командиров, под гусеницами сгоревших БМПэ, под колесами сгоревших БЭТЭЭРов и автомашин «СНЕГ НА БРОНЕ» НОСКОВА ВИТАЛИЯ НИКОЛАЕВИЧА               
                I.
…   О штурме Грозного в новогоднюю ночь с 1994 на 1995 год написано много. Но недавно в одной книге о той бойне я прочитал: "Восточная группировка, не выполнившая поставленную задачу, была выведена из Грозного". Стало обидно и горько за погибших в те дни.
   "Как поступить?" - размышлял я. Да, правда часто испепеляет, может унизить, лишить иллюзий. Но она, правда, единственное, что осталось в моей памяти о днях и ночах Восточной войсковой группировки, оболганной в книге, название которой - и это справедливо - не сохранилось в сознании.
  Наше десантное подразделение прилетело в Моздок в начале декабря 1994 года. Расквартировались на аэродроме - в отдаленной его части и, обеспечив охрану территории, стали готовиться к выполнению специальных задач. Проводились плановые занятия, шла подготовка к ведению боевых действий.
   Первую свою задачу мы получили в 20-х числах декабря. Нас разбили на так называемые сводные группы, вошедшие в состав войсковых группировок, идущих на Грозный. В нашей сводной группе, нацеленной на восточное направление, было 25 разведчиков: офицеров и солдат. Я командовал группой солдат.
   У групп, подобной нашей, задачи на бумаге были разведывательные, диверсионные. На самом деле нам "нарезали" прикрытие особых участков, обеспечение безопасности командования и выполнение специальных задач.
   25 декабря 1994 года мы в составе колонны начали выдвижение по маршруту Моздок - Толстой Юрт - Аргун. Заночевали в Толстом Юрте. Здесь стояло порядка 20 "Градов" и "Ураганов". Я до сих пор помню глаза одного из моих солдат, который радовался залпу мощных реактивных установок: "Командир! Вот это салют!" - "Это не салют, Андрей, - сказал я. - А первая в твоей жизни война. Настоящая". Я тогда не знал, что для Андрея эта война будет и последней в его жизни, которая оборвалась через несколько дней на мятежной чеченско-российской земле.
   Получив задачу, мы 26 декабря вышли в район сосредоточения Восточной группировки под Аргун. Эта огромная махина из людей и техники представляла из себя неорганизованную, голодную массу. Новые бэтээры, артиллерийские орудия соседствовали с покореженной и разорванной техникой. Солдаты, замученные, изможденные, хаотично передвигались по "чистому" полю среди сборища ратной техники, ощетинившейся стволами в разные стороны. Это был рой людей, измазанных в грязи. Они давно здесь стояли: немытые и не евшие помногу суток. Периодически сюда прилетали вертолеты: забирали убитых и раненых. И улетали. Самое страшное наступало ночью. Ни у одного из подразделений не было места, где бы личный состав отдыхал: никаких укреплений, блиндажей и землянок. Только окопы, свежевырытые ямы и воронки от разорвавшихся чеченских мин и снарядов. Солдат не был защищен и прятался либо в боевой машине, либо сидел в окопе, а война - не только стрельба из автоматического оружия. Поэтому я заставил свою группу зарыться в землю. Весь день и вечер мои солдаты сооружали блиндаж на случай минометных обстрелов. Люди устали, чертыхались, плевались, проклинали меня, но истово копали землю. Сделали перекрытие, достали печку-буржуйку... К ночи блиндаж и окопы были готовы.
   За весь день - редкие выстрелы. Да рев техники. Ночью все преобразилось. От начавшейся канонады и автоматно-пулеметных очередей стало светло, как днем. Вся группировка стреляла... Куда? Неизвестно.
   Моя группа, заняв позиции, включилась в общий механизм "пальбы". К полуночи, израсходовав немало боеприпасов, стало ясно, что огонь по нашей группировке чеченцы ведут со всех сторон, и не только из стрелкового оружия. По нам работала чеченская артиллерия, а с востока от Аргуна - сначала было удивительно, странно - даже "Град".
   Про взаимодействие, какое-либо руководство нашей Восточной группировкой лучше не вспоминать... Его не было вообще.
   Я дал команду своей группе из двенадцати солдат прекратить беспорядочный огонь и работать по обнаружению огневых точек противника - благо приборы ночного видения у нас имелись.
   К утру все стихло. Прилетели вертолеты. Группировка снова грузила раненых и убитых. Артиллеристы за ночь расходовали немыслимое количество боеприпасов. Стреляли и стреляли в места вероятного нахождения противника, а снарядные ящики у них забирала пехота, потом и мы, чтобы согреться у замаскированных костерков.
   Вечером 27 декабря моей группе была поставлена задача выдвинуться на окраины Аргуна, чтобы выявить огневые точки и реальные силы противника. Уяснив задачу, боевые порядки подразделений нашей группировки, которые стояли напротив Аргуна, я, разделив группу на две части, начал движение. При звуках канонады, медленно и осторожно передвигаясь, мы вышли, словно из огненного мешка, и сразу попали в окопы парашютно-десантной роты, которая прикрывала группировку со стороны Аргуна. Иду по окопу, иду и упираюсь в труп десантника, лежащего на бруствере, рядом валяется автомат. Стягиваю тело вниз - зашевелился "труп". Хотя на живого человека солдат не был похож. Из его несвязного бормотания стало ясно, что в этой траншее он находится около четырех суток и ни разу не ел, где командир - не знает, какая у них задача - не помнит. Иду по окопам. Под обстрелом. Где-то лежит труп. Только что погиб. Снова идешь - спит человек. Начинаешь тормошить - он не в состоянии ничего соображать. В вырытой землянке мы нашли командира - молодого, заросшего щетиной лейтенанта. "Как дела?" - спросил я у него. "Никак, стреляем", - отвечает. Я прошу: "Дальше как пройти? Как мне выйти к Аргуну?" - "Никак, - говорит. - Мы мины вокруг себя разбросали". Спрашиваю: "А схемы минных полей есть?" - и понял, что спросил зря. Не было их. Из рассказа лейтенанта следовало, что в первый же день они расставили все мины и растяжки, какие имелись, между своими позициями и Аргуном. "А у духов есть мины?" - "Есть. Они тоже набросали".
   Территория между нашей Восточной группировкой и занятым боевиками Аргуном была непроходима ни в коем случае. В ее пределах невозможно было вести разведку, делать засады. Люди просто отвечали на огонь, сами наносили огневое поражение.
   Возвратиться моей группе назад - означало невыполнение задачи. И я отдал приказ на обстрел указанных лейтенантом вероятных позиций чеченцев. Через пару минут Аргун, как дракон, выдохнул в нас залпами из чеченских артиллерийских орудий, танков и стрелкового оружия. Сидя в окопе, нам было жутковато от количества разрывов, фонтанчиков от пуль противника.
   Три моих наблюдателя, заранее заняв позиции левее от нас, вычислили несколько огневых точек боевиков...
   Мы вернулись утром, оставив в окопах парашютно-десантной роты все, что было с собой из еды. Солдат с солдатом всегда поделится, а на войне и подавно. Группировка снова собирала убитых, раненых, разбитые машины. Прилетели тяжелые вертолеты, нанесли огневое поражение. Непонятно куда.
   Днем группировка начала выдвигаться в район Ханкалы. Предстояла битва за этот важный для штурма Грозного плацдарм. А в тылу оставался Аргун с вооруженной, около 600 боевиков, бандой с танками и артиллерией. Аргун брать почему-то не стали. Наверху было виднее. А именно аргунские боевики потом, первого января 1995 года, расстреляют первую колонну раненых нашей группировки, выходящей из Грозного. Вся колонна погибнет. Но это будет потом.
   А тогда, 28 декабря 1994 года, "марш" на Грозный продолжался, ведомый "великими" военоначальниками конца 20 века. Военоначальниками когда-то могучей страны, победившей во многих войнах с внешними врагами, но почему-то напрочь забывших командный опыт последнего столетия, напитанный кровью наших отцов и дедов. Все, в чем мы на рубеже 1994-1995 годов участвовали, было похоже на плановый, учебный марш с боевой стрельбой. История должна была наказать нас, и она это сделала.
   Оставив Аргун в тылу, мы ушли к Ханкале. Подтянулась остальная часть группировки. Заняли позиции. Была организована круговая оборона. Все шло к постепенному овладению Грозным.
   Двадцать девятого декабря 1994 года Восточная группировка представляла из себя два кольца обороны и в центре штаб. Подошли танки, другая тяжелая техника, артиллерия. И тут моей группе ставится несвойственная нашему подразделению задача - обозначить ложный, якобы основной удар Восточной группировки на населенный пункт в километрах пятнадцати от Ханкалы - к югу. Приказали получить на группу имеющееся носимое тяжелое вооружение: гранатометы, огнеметы, крупнокалиберные пулеметы, гранаты. Данной группой нанести удар по населенному пункту и держаться сколько сможем. Никаких разведсведений, что там находится, не было. Ставилась одна задача: наносим удар, а когда поймем, что держаться больше возможности нет, израсходовав боезапас, мы должны были уйти на два километра к юго-востоку, где в определенной точке нас должна была забрать разведрота десантников.
   Мы прекрасно понимали, что нас ждет. Мне все-таки удалось получить кое-какие данные по этому чеченскому населенному пункту. Там находилось до восьми единиц артиллерии, около четырех танков, неплохая группировка, и я представлял, что бы было. По каким-то чрезвычайным обстоятельствам разведроту десантников перекинули на другое направление. Поэтому приказ отменили. Нас спасло чудо.
   В ночь на 30 декабря нам снова поставили несвойственную задачу - на удержание правого фланга. Моей группе на одном бэтээре придали самоходную зенитную установку и БМД-2 из десантного батальона. Когда руководство ставит задачу, не принято переспрашивать. Получи задачу, а как решить - проблемы твои. Перед штурмом Ханкалы с тремя единицами техники и личным составом я выдвинулся на правый фланг и, как картежник, рокируя зенитную установку, БМД-2 и мой бэтээр, все-таки кое-как выставил их. Еще на ходу я уяснил, что из себя представляет зенитная установка: как она стреляет, каков ее радиус. Выбрал ей место. Закопали БМД-2, поставили бэтээр. Правый фланг, как нам с моим заместителем думалось, мы закрыли, обеспечив охраной возможные опасные направления.
   Когда мы выставлялись, мимо нас постоянно, как муравьи, ходили солдаты, нося на себе ящики с патронами 5,45 мм. Это было, как потом выяснилось, отделение пехотных связистов. Они заняли позицию в ложбинке где-то в 30 метрах северо-восточнее от нас. Их позиция представляла из себя глубокую яму, куда они натащили ящики с патронами.
   Окопаться мы, разведчики-десантники, не успели, а лишь перекрыли вероятные подходы противника. Вся местность в этом районе была изрыта арыками, по которым духи подходили к нашим позициям, обстреливали их и беспрепятственно уходили. Достать их было невозможно: у нас ни минометов, ничего в таких случаях результативного... Практически нельзя было сделать засады: ходить по арыкам мы считали смертоубийством. Мы не спали третьи сутки. Употребляли таблетки от сна: такие скорее всего были только у нас.
   Ближе к полуночи произошло то, о чем мы даже не смели подумать. Те солдаты-связисты, которые на наших глазах перебрались в ложбину, устроили там круговую оборону, позаряжали все боеприпасы и стали вести беспорядочную стрельбу по кругу - во всех направлениях, в том числе и по нам. Велся плотный огонь. Пришлось около часа лежать лицом в грязи, есть ее, нюхать всякое дерьмо. Автоматный огонь с 30 метров в упор... Над тобой все сверкает, летит... Бэтээр где в пробоинах, где в осколках... Стрельба чуть стихла. Я, наконец, разобрался, откуда она ведется. Поставил задачу своему заместителю выдвинуться к связистам и уяснить, в чем там проблема. Он продвинулся только метров на двадцать. Опять стрельба. Снова все залегли. Наш правый фланг был полностью деморализован. Свою задачу мы выполнять не могли. Встать во весь рост и идти к связистам было безумием. Связаться с ними тоже невозможно. Они не работали ни на одной вызываемой частоте.
   Ползком с половиной группы мы выдвинулись к ложбине на расстояние броска гранаты. Стали кричать. Никакие окрики, что мы свои, связистов не останавливали. Казалось, у них никогда не кончатся патроны. И только после угрозы забросания гранатами стрельба стихла. Было не до маскировки. Зрелище, при подсветке фонариками, было сюрреалистическим. Люди представляли из себя реальное воплощение ужаса. Перекошенные рты. Раскалившиеся стволы автоматов, из которых связисты-мотострелки за это время выпустили не один ящик боеприпасов. Ими командовал сержант. На вопрос: "В чем дело?!" - он отвечал только одно: "Мы боимся! Мы просто боимся! У нас погиб командир, еще один офицер ранен. Я остался один на восемь человек. Мы боимся". - "А вы знали, что мы, десантники, там?" - "Знали. Но мы боимся. Откуда нам знать: вы это или не вы? Ночь!" Хотелось их бить прикладами до утра, но в это время из арыков по нам стали работать духи, и нам, десантникам, пришлось занять позиции связистов. Воевали до утра. Без потерь. На этой войне молодыми, необученными мальчишками правили ужас и страх.
   Этой ночью шел штурм Ханкалы. Он был успешным. Ханкалу брали навалом, массой. Поэтому потеряли немало людей. Стали проводить зачистки. Опыта в таких мероприятиях оказалось мало. Оставляли в тылу мирных, невинных жителей с лопатами, узлами в руках, которые ночью превращались в автоматы, гранатометы.
   Штурм закончился днем. Тридцатого декабря наше подразделение обошло взятую часть Ханкалы, аэродром и уже в составе группировки остановилось перед военным городком, который вплотную примыкал к мосту, соединяющему с окраиной Грозного.
   Переночевали. Ночью с 30-го на 31 декабря ставилась задача на штурм Грозного. Нашему подразделению было приказано: выдвигаться в составе колонны, прикрывая ее командование двумя бэтээрами - спереди и сзади. Что конкретно: как будем штурмовать, с каких рубежей, кто нам противостоит в Грозном - мы не знали. Когда я подошел к одному из старших офицеров группировки и спросил: "Какая у нас задача?" - то он, полковник в летах, отвел глаза и сказал: "Умереть". - "А можете разъяснить, в чем суть этой проблемы - умереть?" - "Понимаешь, старлей, я тебе действительно говорю, что у нас задача - умереть. Потому что мы изображаем основной удар всей группировки российских войск. Мы должны показать противнику, что именно с востока федеральные войска будут брать Грозный".
   Я знал: есть еще два направления для ударов - с севера, северо-запада. Восточная колонна, по замыслу командования, должна была войти в Грозный, изобразить удар, охватить максимум территории имеющимися силами и средствами, продвигаться внутри Грозного, а потом выйти из города.
   ...Прошли мы военный городок, и начались потери. Потому что колонна представляла из себя длинную змею. Никакого боевого прикрытия - обеспечения справа и слева. Изредка над нами проходили вертолеты. Колонна представляла из себя: впереди около пяти, шести танков, бронетранспортеры, командно-штабные машины, остальная техника. Колонна состояла только из подразделений Министерства обороны - ни внутренних войск, ни МВД. В основном пехота, артиллеристы, танкисты. Мы, десантники-разведчики, в середине колонны. Замыкая ее, шла рота десантников на БМД-2.
   При подходе к мосту нас начали расстреливать из крупнокалиберных пулеметов, четко работали боевики-снайперы. Нашему взору предстало: первый танк идет по мосту, а его обстреливают где-то с семи, восьми направлений. В перекрест. Повезло первому танку. Прошел. Так через мост проходила каждая единица: будь то танк или боевая машина пехоты. Живая сила всегда на броне, никто внутри не сидел. Колонна шла через мост, неся потери. Ведь десять - двенадцать человек на каждой броне, не обойтись без потерь. Колонна потеряла два бэтээра, были взорваны танк и кошеэмка. Мы, разведчики, прошли более-менее успешно: только двоих ранило. Не прошла мост только отдельная рота десантников, что мы узнали только потом. Связь практически не работала. У меня слышимость была только между моими двумя бэтээрами и "Уралом", да слабый, постоянно прерывающийся контакт с колонной. В связи был сплошной бардак. Никто большей частью не представлял: кто с кем говорит. Одни позывные в эфире, доклады лишь о "двухсотых" и "трехсотых" - сколько убитых и раненых. Десантная рота, замыкающая колонну, не прошла. Ее отсекли и расстреляли - всех. Как потом рассказывали, чеченцы и наемники добивали раненых десантников выстрелами в голову, а наша колонна об этом даже не знала. Выжили только прапорщик и солдат, которые с неимоверным трудом, с перебитыми ногами выползли за военный городок, откуда колонна начинала движение. Ползли, тяжело раненные. Доползли. Один потом вроде умер.
   Зашли мы в Грозный и сразу попали под сильный огонь - практически со всех мест, со всех высотных зданий, со всех укреплений. Только зашли в город, колонна затормозилась. Где-то мы стояли, спешившись, не продвигались. За этот час у нас подбили пять танков, шесть бэтээров. У чеченцев был закопанный - видна одна башня - танк Т-72, который уничтожил весь авангард колонны. Пошли дальше. Колонна, постоянно обстреливаемая, ощетинившаяся, как еж, тоже отстреливалась. Солдаты спешивались, бежали - занимали позиции. Опять садились на броню, спешивались, снова бежали. Вести какие-то действия по занятым противником зданиям, как это положено, как мы учились в военных училищах, как это делали наши деды в 1941-1945 годах, не получалось. Колонна змеей шла по городу, оставляя в своем тылу боевиков, уничтожая только то, что уничтожалось. Спешиваться и вести разведывательные действия было невозможно ввиду беспредельного поведения мотострелков. Практически в каждом подразделении у них где-то отсутствовал командир, был убит или ранен. Подразделениями в основном командовали сержанты, прапорщики, кто остался жив. Солдат-пехотинец, не хочу мотострелков унижать, спрыгивал с бэтээра, нажимал на спусковой крючок и вел автомат до тех пор, пока не кончался рожок, - стреляя вокруг себя. Потом опять вставлял рожок и... Ужас перед происходящим у мотострелков был настолько силен, что, спешиваясь, наша группа десантников, вместо того чтобы вести разведку, была вынуждена залегать. Мы поднимали головы и опять опускали, потому что соседние, приданные пехотинцы снова и снова молотили по нам. В таком хаосе было просто невозможно идти. Но все же мною ставилась задача выявлять цели и уничтожать их. Конечно, все было через мат, вопли, через биение прикладами по головам некоторых пехотинцев. Для меня это были не первые боевые действия. А для основной части солдат и некоторых офицеров - первые. Мы, десантники, искали противника, уничтожали цели, но еще должны были успеть спрятаться от своих.
   Мне один из наблюдателей докладывает, что в доме напротив две огневые точки. Ставлю задачу на выдвижение. Спешиваемся, выдвигаемся к этому дому грамотно, как учили. Не хочу хвалиться - подготовка у моих людей была очень сильной. Зримо было видно, что мои десантники действительно на голову выше всех остальных. Они перебежками подошли к стене дома. Метров десять оставалось, как послышалось урчание... Я обернулся. Сзади подошел наш танк, направил ствол прямо на стену, вблизи которой мы находились, и выстрелил. Стена стала падать на нас. Дом был пятиэтажный. Максимально, сколько смогли, мы ушли, но получили ушибы, переломы. У одного из солдат каска расплющилась, как у волка из фильма "Ну, погоди". Еще двое получили сотрясения, контузии. Мы отошли. Танк повернул и поехал дальше. Согласованности никакой. Опять все сели на броню, продолжили движение. Выявили еще огневые точки чеченцев, остановились, стали вести огонь. Я был на втором бэтээре с группой солдат. Вглубь города мы углубились на три километра.
   Мы знали, что наступает новый 1995 год. В сознании это фиксировалось как дата, и только. Есть такой праздник - Новый год, и все...
               
                II.

   Офицер-десантник разведподразделений, состоящих только из офицеров и прапорщиков, офицер-спецназовец отряда "Витязь" внутренних войск МВД РФ, спецназовец офицерской группы "грушной" бригады - это офицеры-бойцы. Это люди, которым поставлена задача, и они ее в составе групп выполняют. У них одна философия...
   У меня, командира группы солдат, была другая философия. Мне думать о Новом годе, о чем-то постороннем - нет никакой возможности. В боевой обстановке думаешь только о подчиненных тебе солдатах. Вспоминаешь, как полгода назад ты стоял на их присяге. Перед тобой ряд родителей. Тебе дарят цветы, шепчут на ухо: "Берегите сына". "Сохранить солдат" - вот моя философия. Нет такого, что ты как командир находишься в эпицентре действия и сам ведешь огонь, ни о чем больше не думая. Стреляешь, когда надо помогать, давать целеуказания тем, кто не может попасть. Ну, руки у солдат трясутся. Кто должен постоянно находиться в поле твоего зрения? Все двенадцать человек группы. Если кто-то пропал, нужно все прекращать и искать его. А взять пехотное подразделение - там был хаос.
   ...У меня уже было трое раненых. Убитых нет. Вышли на какую-то площадь. Кинотеатр. Открытое поле между домами. И на этом пространстве стоят врытые в землю бетонные плиты. Именно сюда, начав нести существенные потери, под плотным огнем боевиков устремилась Восточная группировка. В нашем эфире звучало только одно: "Двухсотый, двухсотый, двухсотый"... Проезжаешь возле бэтээровмотострелков, а на них и внутри одни трупы. Все убиты.
   Мы стали заходить в пространство между врытыми в землю плитами. При отсутствии общего руководства все это напоминало игру ребенка с машинками, когда у несмышленыша все в хаосе... Танк мог врезаться в наш бэтээр, повести стволом и придавить моего связиста. Припечатать солдата, вдавить в броню. У бойца брызнула кровь из ушей. Он весь побелел. Мне пришлось прыгать на танк. Под огнем противника стучать в люк, который не открывался, а когда приподнялся, я сунул в люк автомат. Было желание выстрелить. Определенный барьер уже был перейден. Из танка вылез измученный боем солдат. Развел руками, дрожащими губами сказал: "Что я сделал... Я все сжег. Связи нет!" В колонне шли напичканные электроникой танки Т-80. И эта электроника была пожжена неумелыми действиями экипажей. Ни связи, ничего. Работать можно было только на поворот башни и на стрельбу. Танкист убрал башню. Мой солдат еще дышал. Сняли его с брони бэтээра.
   Кое-как все распихались. Заняли круговую оборону. Моя группа перекрыла одну треть квадрата, который опоясывался бетонными плитами. Мы использовали ложбины. Заняв оборону, снова стали выявлять цели, уничтожать их. Собирали своих раненых, убитых. Занимались обустройством. И все под огнем чеченцев. Желание было не просто выжить, как скоту, забившись куда-то. Главным было выполнить задачу и выжить. Личный состав был рассредоточен, всем поставлена задача. Связист, придавленный стволом танка, был положен на доски. Он не мог двигаться. Еле дышал. Кроме уколов промедола, мы больше ничем не могли облегчить его страдания. Наши санитарные машины с экипажами были уничтожены боевиками еще при входе в Грозный. Медицинской помощи никакой. Только в боковом кармане камуфлированной куртки был пакет с промедолом, бинт в прикладе автомата, перемотанный кровоостанавливающим жгутом, - стандартный набор. И кроме как всадить промедол раненому человеку в ляжку или в руку, мы ничего не могли. Мой связист выжил. Всю ночь от него, утянутого бронежилетом, не отходил кто-то из солдат. Дежурили, ни на секунду не бросая, чтобы он не то что не умер, а чтобы не упустить этот момент. В любую минуту хоть чем-то помочь. Чем? Совершенно не понимали. Но десантник-разведчик четко выполнял задачу. Меняясь, лежали рядом с ним и "держали" его, слушая пульс на шее и на руке.
   Вдруг перед нами вышло чье-то подразделение мотострелков на восьми бэтээрах и БМП-2. Остановились по фронту метрах в ста пятидесяти от нас. Под плотным огнем чеченских боевиков из техники выскочили солдаты, побежали в нашу сторону. Весь личный состав. И, как горох, посыпались к нам в окопы. Это был молчаливый навал деморализованных людей. ...Подбегает солдат, бросает автомат и ныряет к тебе в окоп, как в воду. Разобрать, кто у этих ошалелых от страха мотострелков командир, было практически невозможно. Поймав первого попавшегося бойца, я с трудом добился, кто старший. Он указал на человека, который, упав к бетонной плите, бросил автомат, закрыл голову в каске руками и сидел, не шелохнувшись. Я подполз, спросил его звание. Он оказался майором. Он повернулся ко мне. Я весь камуфлированный, уже с бородой. Похож на духа. И он не понял, кто перед ним. Но моя тельняшка, хоть и грязная, вернула его в сознание. На вопрос: "Какого х... вы бросили технику и прибежали сюда?" - он сказал: "Мы ехали. Мы потерялись. Издалека видим, десантники... Мы бросили технику, побежали к вам, потому что ни к кому, кроме десантников, бежать нельзя. Все другие перестреляют!" Я кричу: "А техника? Техника! Пожгут ее! Прямо сейчас". Человек был совершенно неадекватный. Не мог командовать. Просто забился в угол и трясся. Уговорить его подчиненных вернуться к технике было немыслимо. Я дал команду своим - выбрасывать мотострелков из окопов! Может, это было неправильно. Может, этих людей надо было спасать. Но техника закрыла мне весь обзор. Уже в следующую минуту она могла быть сожжена противником. И тогда под прикрытием горящих БМП и бэтээров духи пошли бы со мной на сближение - атаковали бы. Пока передо мной было чистое поле, чеченцы не могли подойти. А теперь такая возможность у них появлялась. Насколько хватало сил, мы выбрасывали мотострелков из окопов. Можно сказать, отбивались от них прикладами, кулаками, перебрасывали их через себя. Они цеплялись в нас мертвой хваткой. Хватались за оружие. Могло начаться противостояние... Так мотострелки остались лежать в наших окопах. Заняли некие позиции. Я собрал их всех на левом фланге. В течение получаса все восемь единиц бронетехники мотострелков были сожжены чеченцами. Естественно, они подошли из соседних домов, укрепились за этой подбитой техникой. Практически передо мной.
   По фронту, правее сто метров, был чеченский дот - что-то типа кирпичного домика, откуда велся непрерывный огонь из крупнокалиберного пулемета. Невозможно было поднять голову. Колонна наша входила хаотично. Поэтому даже у себя в хозяйстве сразу найти неиспользованный гранатомет или огнемет было крайне трудно. Такую задачу я поставил. Нашли. И периодически вели огонь из гранатометов по этому чеченскому доту. Встать на колено либо прицелиться лежа было очень опасно. Ведь огонь по нам велся не только из дота, но и из тех сгоревших бэтээров и БМП. Мы же были лишены возможности вести прицельный огонь. Пришлось вылезти из укрытий, подползти к маленьким холмикам, чтобы, спасаясь за ними, хоть как-то, лежа или сбоку, выстрелив, уничтожить чеченского пулеметчика, засевшего в доте, а точнее в блиндаже - очень, очень маленьком, попасть в который было сверхзатруднительно. Справа от меня лежал мой заместитель, как и я, старший лейтенант. Помню... Послышался голос сзади: "Командир, я приполз!" Оборачиваюсь. Лежит боец-пехотинец из тех, которые к нам в окопы, как лягушки, попрыгали. Кричит: "Я готов уничтожить его!" - "Чем?" - говорю. У него был огнемет "Шмель". Лежит и трясущимися губами сообщает: "Только целиться я не могу". Кричу: "Как не можешь?!" В ответ: "Сорвано все. Есть только труба". Прицельные приспособления были сбиты. По внешнему виду огнемет находился в рабочем состоянии. Я отдал команду: "Ползи к моему заместителю. - Тот был в более выгодном положении. - Стреляй лежа!" К моему удивлению, он пополз. Я находился в метрах пяти - семи. Мотострелок, несмотря на огонь противника, дополз. Я ему достаточно четко все объяснил: "...Стреляешь либо лежа, либо чуть привстав на колено". Он привстал на колено. Я лежал и видел, что он наводит на цель по трубе огнемета, как было оговорено. Но я-то смотрю сбоку и вижу, как он, прицеливаясь, вдруг опускает "Шмель" вниз, прямо перед собой. Я еще успел крикнуть своему заместителю: "Уши закрывай! Откатывайся!" Шел бой. Он не услышал. Помню, меня первый раз в жизни подняло над землей. Я полетел вправо. Врезался головой в каске в бетонную стену и упал в чье-то дерьмо. В глазах звездочки, красная пелена. Потом окружающий мир принял какие-то очертания. На том месте была воронка. Солдат лежал с окровавленной рукой - безумный, раненый. У моего заместителя из ушей текла кровь. Он был напрочь контужен. До сих пор переживает контузионные боли, воюет во сне. Этим выстрелом офицер был выведен из строя. Теперь он на штабной деятельности.
   Подполз мой сержант-разведчик. Спросил у меня разрешения выстрелить из гранатомета, встал на колено, под огнем чеченцев навел гранатомет на цель и, красавчик, попал точно в амбразуру дота. Разнес его, как карточный домик. В это время с чеченских позиций, от сгоревших бэтээров и БМП, на нас шло порядка двадцати, двадцати пяти боевиков в маскировочных белых халатах. Шли, как немцы, в психическую атаку. До нас им оставалось метров пятьдесят. Шли перебежками. Когда был уничтожен дот, они оказались в чистом поле без прикрытия. Огонь мы сосредоточили только на них. Восемьдесят процентов наступающих чеченцев были уничтожены. Ушли, кто успел. ...Яркие, красные вспышки, разорванные халаты, крики, вопли...
   Опустилась темнота. На Новый год, когда о нем вспомнили, к нам приползли танкисты, принесли спирт. Разлили. Рассказывают. ...По связи на них вышли чеченцы. На их, танкистской, волне сказали: "Ну что, Иван, отметь Новый год десять минут. А потом по новой..." Без десяти минут двенадцать 31 декабря 1994 года до пяти минут первого января 1995 года была передышка. Опрокинули чуть-чуть спирта. После этого начался массированный минометный обстрел. От другого вида оружия можно укрыться. От падающих мин - нет. Оставалось уповать на судьбу.
   Обстрел длился часа два. Полностью деморализованные, мы все же удержали свои позиции. Чеченцы не смогли пробиться к нам, даже осыпая минами. Мы вывели всю технику на прямую наводку. И она стреляла в направлениях, без целей. Два часа такого противостояния! Минометы прекратили огонь. Пошли перестрелки. Видимо, произошла перегруппировка чеченских сил и средств. Стали работать наши и чеченские снайперы. Так до утра.

                III.

   Из Грозного мы снова уходили колонной. Шли змейкой. Я не знаю, где, какое было командование. Никто не ставил задачи. Мы просто кружили по Грозному. Наносили удары - там, там. А нас обстреливали. Колонна действовала как бы отдельными вспышками. Колонна могла стрелять по какой-то легковой машине, едущей в трехстах метрах от нас. Никто, кстати, не мог попасть в эту машину - люди были настолько переутомлены.
   И вот колонна начала сворачиваться, уходить. Пехота выходила комом, хаотично. В этот день мы, десантники, не получили никакой задачи. Но я понимал, что мотострелков никто, кроме нас, не прикроет. Все остальные были просто не в состоянии. Часть моих людей грузилась, другая вела стрельбу в направлениях - прикрывали отход. Мы выходили последние.
   Когда покидали город и снова прошли этот проклятый мост, колонна встала. У меня автомат от грязи, набившейся в магазины с патронами, заклинило. И тут голос: "Возьми мой". Я опустил глаза в раскрытый люк бэтээра - там лежал тяжело раненный прапорщик, мой друг. Он, насколько мог, протянул мне автомат. Я взял, а свой опустил внутрь люка. Начался очередной обстрел наших подразделений с нескольких направлений. Мы сидели, прижавшись к броне, отстреливались как могли... Истекающий кровью прапорщик снаряжал пустые магазины патронами и подавал их мне. Я отдавал приказы, стрелял. Прапорщик оставался в строю. Он белел от большой потери крови, но все равно снаряжал магазины и все время шептал: "Мы выйдем, все равно выйдем"...
   В этот момент так не хотелось умирать. Казалось, еще несколько сот метров, и мы вырвемся из этого огненного котла, но колонна стояла, как длинная, большая мишень, которую на куски кромсали пули и снаряды чеченских орудий.
   Мы вышли 1-го января. Был какой-то хаотический сбор отчаявшихся людей. Чтобы всем собраться на месте сбора, такого не было. Ходили, бродили. Потом все же поставили задачу. Стали собирать раненых. Быстро развернули полевой госпиталь.
   На моих глазах из окружения вырвался какой-то бэтээр. Просто вырвался и мчался в сторону нашей колонны. Без опознавательных знаков. Без ничего. Он был расстрелян нашими танкистами в упор. Где-то метров со ста, ста пятидесяти. Наши наших же расстреляли. В клочья. Три танка разнесли бэтээр.
   Трупов и раненых было столько, что у врачей развернутого полевого госпиталя на органосохраняющие действия не было ни сил, ни времени!
   Мои солдаты - десантники, у кого осколок был в бедре, у кого в заднице, у кого в руке, не хотели в госпиталь. Приводишь их, оставляешь. Через пять минут они снова в подразделении, снова в строю. "Я, - говорит, - не пойду назад. Там режут только так! Вырывают все! Кровь, гной везде. Где без обезболивания, где как..."
   Пошли подсчеты. Очень много людей осталось там, в Грозном, многих бросили на поле боя. Своих я всех вывез, еще и часть пехотинцев, которых успел. Остальные? Было брошено немало людей. Восточная колонна выстрадала и это...
   Своих раненых я не отдал. Выбор был: либо ждать до вечера вертушку - должна была прийти. Либо колонна уходила с убитыми и частью раненых в грузовых машинах. Прекрасно осознавая, что в тылах у нас остались боевики, я раненых не отдал, а стал ждать вертолет. Хотя тяжелые были...
   Так и получилось. Первая колонна с раненными под Аргуном была полностью уничтожена. Расстреляна боевиками. Под вечер прилетели вертушки, погрузили раненых, убитых, сопровождающих. И ушли... Мои легко раненные отказались от эвакуации, остались в подразделении. Наша сводная группа из офицеров и солдат была практически небоеспособна: двое убитых, трое тяжело раненных, остальные контуженные, легко раненные.
   Группировка, как могла, окопалась, представляя из себя небольшое соединение людей. Как потом говорили, в Грозном Восточная колонна потеряла около шестидесяти процентов личного состава только убитыми.
   Обстреливали уже не сильно, но продолжительно. Мы отошли еще на несколько километров. Третьего января 1995 года по специальной связи мне был отдан приказ о возвращении группы в Толстой Юрт на замену. Там нас ждали другие подразделения нашей части.

                IV.

Когда мы вышли в Моздок, нераненные офицеры были назначены сопровождающими к десяти недавно погибшим офицерам и солдатам одной из рот нашей части. Мы полетели в Ростов-на-Дону. Там, в будущем Центре погибших, как раз первую палатку поставили.
   Летим. Трупы в фольгу завернуты, на носилках лежат. Потом надо было найти своих. Опознать. Некоторые из убитых уже несколько дней лежали в палатках. Солдаты, назначенные на обработку тел, сидели на водке. Иначе рехнешься. Офицеры порой не выдерживали. Здоровые с виду мужики падали в обморок. Просили: "Сходи! Опознай моего".
   Это была не первая моя война. Заходил в палатку, опознавал. Я сопровождал прапорщика нашей части. Достойного человека. От него остались только голова и тело. Руки, ноги были оторваны. Пришлось не отходить от него, чтобы никто ничего не перепутал... Опознал, а бойцы отказались моего прапорщика одевать. По нашему десантному обычаю погибший должен быть одет, чтобы тельняшка... Ну, все, что полагается: трусы, камуфляж... Берет должен быть сверху на гробу. Солдаты отказывались одевать разорванное тело. Пришлось взять палку и заставить людей. Одевал вместе с ними... То, что осталось... Все равно одели. Положили в гроб. Я еще долго от него не отходил, чтобы не перепутали. Ведь я же вез родным - сына, воина.
   А того солдата-связиста, которого стволом танка придавило, - он был представлен к медали "За отвагу", - так и не наградили. Потому что в штабе группировки ему написали, что травма получена не в результате боевых действий. Такие бюрократические, поганые закорючки. Это оборотная сторона войны. Как и проблема списанного на войну имущества. Это и не дошедшие до Чечни миллионы денег, повернувшие или застрявшие в Москве. Оборотная сторона войны на совести тех, кто сидит в пиджаках и галстуках, а не тех, кто воюет.
   Обидно за то, что тебя годами учили в военном училище, потом ты с фанатизмом обучал "науке побеждать" личный состав своей роты, верил в непобедимость нашей тактики ведения боевых действий, в методы выживания, привитые нам на специальных занятиях, служил, гордился своим родом войск - и все зря. На этой войне нас попросту сделали мясом. Как в песне поется: "...Не надо мясо делать из нас, а после искать виноватых. Нам важно, чтобы четко звучал приказ и не сомневались солдаты..."
   Все мы - от рядового до генерала - выполнили отданные нам приказы. Восточная группировка решала задачу, поправ все правила (написанные кровью) ведения боя в городе. Она изобразила мощный и несуразный удар федеральных сил, стремительно вошла в Грозный, держалась как могла и, растерзанная, разгромленная, также стремительно вышла из города. А где-то совсем рядом в это же время погибала еще одна группировка, поменьше численностью - "Майкопская бригада", заходившая в город с другого направления.
   А высший командный состав - выпускники академий? Они знали, как воевать. Знали, что город берется от дома к дому, от куска к куску. Завоевывается каждый пятачок. Так брали Берлин. По Грозному, скорее всего, сверху был жесткий приказ - сосредоточенный только на временном промежутке. Дескать, это надо взять завтра, другое послезавтра. Не отходить, держаться. Взять. Жесткая постановка задач сверху ставила командных людей в недозволенные для войны рамки. Что такое временной фактор? Данный населенный пункт должен быть взят к пяти часам! А по всей логике боевых действий этот приказ невозможен для исполнения. За назначенное время можно было только подготовиться, сосредоточить средства, провести разведку, уяснить задачу, оценить обстановку, поставить задачу, отдать боевые приказы, наладить слаженность подразделений, радиосвязь, радиообмен, уяснить динамику развития события, определить пути отхода... На это при штурме Грозного времени не давалось. Сегодня пока никто не признает это преступлением... Но человек в больших погонах шел на преступление - против своей совести, против своей морали, губя жизни солдат и офицеров. Безумство. Что же это за командование было? Что за руководство операцией?
   А если говорить о пехоте... Еще в Моздоке ко мне подошел солдат, и, видя три лейтенантских звезды на погонах, спросил, как к автомату подсоединить магазин? Из этого случая можно сделать серьезные выводы. И вообще больше ничего не говорить. Солдат подходит не к своему командиру, а видя десантника-офицера, спрашивает, как подсоединить: так или с другой стороны?
   На момент начала боевых действий в Чечне армия уже деградировала. У солдат не было не только теоретических, практических навыков. Большинство не имело навыков механических действий, когда солдат собирает, разбирает автомат с закрытыми глазами, умеет выполнять элементарные упражнения. Например, изготовка для стрельбы лежа... Он даже думать не должен - как? Все должно исполняться механически. А у него... хаотичные, необдуманные действия, что я видел и пережил при новогоднем штурме Грозного. Страшные, какие-то полусумасшедшие движения мотострелков, а в руках оружие, извергающее свинец, которым убиваются свои же солдаты...
2000 г.
Носков Виталий Николаевич
Штурм Грозного-1 Снег на броне (публикуется в сокращении)
© Copyright Носков Виталий Николаевич (ole202@mail.ru)
Размещен: 01/04/2007, изменен: 06/05/2015. 43k. Статистика.
Очерк: Чечня


…Они ехали по дорогам Чечни, дети выбегали из домов, услышав колонну Федеральных Сил. Они махали платками, им отвечали и пускали в воздух цветные ракеты. Бойцы возвращались домой, и у каждого были большие планы на будущее…
Очень жаль, что у многих они так и остались пустыми мечтами, мечтами участников и ветеранов боевых действий, прошедших эту «чеченскую мясорубку» практически не получив взамен нечего, что гарантировал им Федеральный Закон «О ветеранах» в первоначальном своем варианте за участие в наведении конституционного порядка и борьбы с терроризмом на территориальные республики.
За двадцать с лишним лет, прошедших со времен принятия Федерального закона «О ветеранах» от 12.01.1995 года №5, он претерпел значительные изменения, и не в лучшую сторону, вызвав «цепную реакцию» в социально-правовой политике в отношении ветеранов и участников боевых действий не только на региональном, районном, но и муниципальном уровне. Многие льготы, которые были предусмотрены в этом важном документе (например, зубное протезирование, послабление по предоставлению кредита на приобретение жилья, выделение бесплатных участков под индивидуальное жилищное строительство, безденежный проезд в общественном транспорте), были упразднены и переданы на откуп в регионы. Но дело в том, что на войну людей отправляли ни области и районы, а государство и, по мнению ветеранов, именно родная страна должна взять на себя обязательства по их поддержке, к сожалению, со временем, болевых точек в обеспечении этой категории граждан становится все больше.
…Другая проблема, над решением которой Всероссийская Общественная Организация ветеранов «Боевое братство» бьется уже несколько лет – относится к правовым коллизиям, связанных с единовременной денежной компенсацией членам семей погибших воинов (сотрудников). Согласно Федеральному закону № 306 от 7 ноября 2011 года «О денежном довольствии военнослужащих и предоставления им отдельных выплат» по которому начисление на каждого члена семьи рассчитывается путем деления выделяемой суммы на их количество, в том числе включая погибшего.Несмотря на всю нелепость такого арифметического действия, юристы Правового центра «Точка опоры» ветеранской организации «Боевое братство» уже дошли до Конституционного суда, в 2017/18 г.г., который определил, что исправить ситуацию в силах только Законодатели. Тогда же депутат Государственной Думы Федерального собрания Российской Федерации Дмитрий Саблин направил соответствующие запросы в Министерства и ведомства Российской Федерации.               
Не поддается здравому смыслу положение, когда до сих пор вдовы и матери погибших на Северном Кавказе воинов (сотрудников) вынуждены идти суд, чтобы получить положенное с 1 января 2004 года право на увеличение пенсии. Можно представить, какие чувства испытывают они, когда ведомства Министерства обороны (военкоматы), силовые структуры (МВД и т.д.) отказываются исполнять закон, допуская двоякое толкование в правовом документе и считая, что такие выплаты членам семей погибших не положены.
Сегодня Всероссийская Общественная Организация ветеранов «Боевое Братство», правовой центр «Точка опоры», региональные и местные отделения ветеранской организации пытаются обратить внимание властей и законодателей незаметно отставшую от реалей жизни единовременную денежную выплату ветеранам боевых действий. Она была введена в связи с монетизацией основных льгот и принятием Федерального Закона № 122 в 2004 году, сегодня единовременная денежная выплата составляет чуть более 2850 рублей. В год получается чуть более тридцати тысяч рублей.
А теперь представим себе, возможно ли на эту сумму оплатить санаторно-курортное лечение или проезд к месту лечения для ветеранов боевых действий, например, из Владивостока. Разве это справедливый денежный эквивалент, замещающий ранее имеющиеся льготы?               
Непростая ситуация сложилась и в предоставлении государством жилья ветеранам боевых действий. Сегодня у этой категории нет отдельной очереди, а претендовать на квартиру от государства могут только вставшие на очередь до 1 января 2005 года. Замкнутый круг, когда получается, что из федерального бюджета жилье не положено, а значит и поставить в очередь по категории ветерана боевых действий нет возможности. Остается у защитника Отечества один шанс – получить социальное жилье лишь по категории малоимущего, что практически невозможно, так как в региональных (областных), районных «Социальных кодексах», в решениях администраций муниципальных образований на основании ст.50 Жилищного кодекса Российской Федерации свои подводные камни.
Так, государство отблагодарило их за участие в боевых действиях, в наведении Конституционного порядка на территории мятежной республики, за антитеррористические операции на территории Северо - Кавказского региона проводимые Федеральными Силами – живых и мертвых, и семьи погибших военнослужащих (сотрудников).
Да, они вернулись с войны, многие из них, не из тех, кто выступает на митингах. В основном они молчат и даже друг с другом не очень-то обсуждают тему боевых действий, в которых им довелось принимать участие. Они не из тех, кто хвалится, описывая свой героизм, потому что они считают, что не совершали подвигов и их война была другой. Война на Северном Кавказе. Ни у государства, ни у друзей, ни у близких они не попросят любви, но потребуют ее для тех, кто погиб за Россию. А вот верят ли они, Правительству, региональным и местным властям, после всего вышеизложенного – вопрос остается открытым