Служилый

Летом 1146 года я оставил государеву службу. Вблизи столицы и крупных городов нечисти не осталось – какая сама ушла, какую выгнали, какую сожгли. В общем, работали мы с братией так хорошо, что в результате лишили себя дохода. Из соображений безопасности, со словами «а вдруг ещё чё появится», столичный ипат меня из города переводить отказался. Но на половинчатом жаловании я сидеть не хотел, потому уволился и поехал по провинциям – авось, там нечисть осталась. Так и получилось: в Бадунской земле ходили слухи, что в имении какого-то помещика завёлся вурдалак. Делать мне было нечего, собрался в дорогу да поехал. По приезде в Великий Бадун я остановился в трактире, чтобы узнать, что к чему, и переночевать. За ужином я проиграл несколько золотых в карты, зато узнал, что за помещик, какая об нём идёт молва и, главное, куда и как ехать.

— В Похмеловке живёт комендант Погоняйцев, это его имение. Бабы говорят, мол, в Ипатьевском Лесу, ну, через который дорога в Похмеловку лежит, нечистый поселился, — рассказал мне шорник, что меня обыграл.
— А бабы откуда знают?
— Пёс их знает, но тамошние самогонщики и впрямь перестали в городе появляться. Ты, чай, золотые, а не коня проиграл, доберись да узнай, всё одно иначе не проверишь.

На том я и порешил. Поутру я плотно позавтракал в трактире и поскакал по лесной дороге. Сама Похмеловка стояла на небольшой речушке. Барская усадьба была на возвышении, окружённая диковинным забором с вензелями. Другую возвышенность занимала бревенчатая церковь, а село расположилось аккурат между ней и усадьбой. С одной стороны – воля барская, с другой – божья, с третьей – воля купеческая (по реке иной раз пушнину возили). Издалека виднелось пшеничное поле. В общем, всё, что мужику нужно, он имел: и храм, и барина, и поле, и зелено вино.

Минуя село, я въехал во двор усадьбы через открытые ворота и, не слезая с коня, окликнул конюха. Велел ему позвать барина. Из дому вышел толстый, невысокий, седеющий мужчина. Под впалыми глазами висели темно-фиолетовые мешки. Бледное лицо его на солнце становилось чуть ли не белоснежным, однако, вблизи отдавало желтизной. Барин засунул руки в карманы халата, чмокнул выпяченной нижней губой и оценил меня взглядом.

— Кем будешь, всадник? Богатырь али разбойник? Чего приехал?
— Михаил Александрович Столбовский. Государев охотник, временно безработный. Ходят слухи, что у Вас в имении нечисть поселилась, это правда?
— Правду говорят, правду, — барин тоскливо вздохнул. — Захар, представь меня Михаилу Александровичу.
— Его Благородие Пётр Павлович Погоняйцев, сотенный голова Усть-Мышинской Крепости на покое! — отчеканил, казалось, специально поставленный у крыльца слуга, отличающийся от мужичья бритым лицом, и красивым бархатным голосом.
— Когда позволите приступить к изведению вурдалака, Пётр Палыч?
— Да хоть сейчас. Полтораста золотых, чай, хватит? — осторожно поинтересовался помещик.
— Я для государя тварей и похлеще вурдалака изводил, а вы мне полтораста? Сотней больше и ночлег.
— Договорились, Михайло Александрович. Захар, пиши ряд и неси перья, как напишешь.

Я велел отвести коня в стойло и показать где обещанный ночлег. Барин выделил мне флигелёк, стоящий в тени яблонь, оттого почти незаметный. Не успел я разложить вещи, как Захар попросил меня в дом. На письменном столе меня ждала бумага, где от моего лица было сказано: мол, обязуюсь истребить нечистого, а помещик такой-то обязуется выплатить две с половиной сотни золотых по исполнению работы и ночлег с пищей покуда не уплатит оную сумму. Я расписался и спросил у Захара, где в Похмеловке корчма. Он любезно ответил.

В корчме можно было и поесть, и узнать, что нужно, о бестии. Дорога до корчмы проходила через всё село. Это было мне на руку. В деревнях, где орудует нечисть, есть характерные следы, а люди редко уходят дальше избы. В сёлах же, как правило, люди испытывают страх куда меньший, ибо всегда можно спрятаться в церкви, куда, как известно, нечисть не пройдёт. Известно это только людям, нечисть государевых глашатаев не слушает и гримуаров о себе не читает и при случае спокойно залезает в церковь да ест кого ей надо. Впрочем, селянам об этом говорить бесполезно и не всегда нужно, могут и на вилы поднять, за то, что усомнился в божьей силе.

Корчма стояла у самого въезда, тем удивительно, что я её не заметил, видать так быстро ехал. На моё счастье она не пустовала – было кого расспросить. По старому правилу с государевой службы я подошёл, первое, к корчмарю. Им был тучный, лысый, безбородый мужик, почти в сажень ростом с жирным, лоснящимся от сала, лицом.

— Здравия, хозяин. Что дают сегодня?
— Порося с картоплей, его жена по утру заколола. — Ответил он глубоким хриплым басом, идущим откуда-то из нутра.
— А из питья?
— Из питья только местное зелено вино и городская водка, но это если деньги есть.
— То есть за порося с картоплей денег не просишь? — я усмехнулся.
— Еда, чай, дешевле будет, ея везти чрез лес, что с беглыми бандитами, не надо – всё тут растёт, а водку и без бандитов не всегда довезут. Пустые бутылки – это да. Потому на зелено вино спрос по-боле будет. К тому ж он ведь наш! О похмеловских самогонщиках слава идёт по всей бадунской земле!
— Ну, тогда порося с картоплей, зелена вина и... И воды в эту флягу набери. — я передал из гаманка горсть монет и передал их корчмарю вместе с пустой флягой. Хозяин окликнул кого-то, отдал флягу и убрал монеты в свой кошель.
— Откуда будешь, путник?
— Столичный, нечисть за казённые деньги изводил.
— Таперича что случилось, коль сюда приехал?
— Теперь не за казённые. Меня Ваш барин нанял, чтобы я вурдалака извёл. С тем и зашёл в корчму – пообедать да расспросить об оном.
— Как Вас величать?
— Михайло.
— А по батюшке? — корчмарь наклонился и понизил голос.
— Александрович.
— Слушайте, Михайло Александрович, видите того рыжего за столом? Его Сашкой зовут. К нему подойдите, он, говорят, вурдалака живьём видел.
— Спасибо, корчмарь. Прикажи тогда еду с питьём за его же стол подать.

Я пошёл к рыжему. В отличие от корчмаря, то был невысокий короткостриженый крепкий юноша, лицо слегка в крапинку, что для рыжих не редкость. 

— Ты Сашка? — обратился я к нему, сев рядом.
— Да, чем обязан?
— Меня Михайло зовут. Говорят, ты Вурдалака живьём видел, меня его извести наняли, можешь сказать где он тебе попался и как выглядел?
— Ух… Месяц тому назад я с корчмы возвращался, у друга сын родился – праздновали. Уже ночь была, я вразвалку, перед глазами всё плывёт, а пьяному поди скажи, что ночью даже по селу шляться ни к чему – пошлёт куда подальше, а то и ударит. Ну меня никто и не держал, попёрся один до дому. Подхожу к избе, а там средь дороги двое: один лежит, другой в него впился и знай себе жрёт. Натурально жрёт: вокруг кровища, рядом пальцы оторванные, и чавкает сидит.  Я вмиг протрезвел, как заверещал! Вурдалак вдруг встрепенулся, обернулся и на меня уставился. У мене по рукам-ногам дрожь, пошевелиться не могу, а он стоит и смотрит. Я думал всё, смерть пришла, а нечистый рявкнул, вороной обернулся и улетел в сторону леса. Родня убитого потом весь день останки по частям собирала. До сих пор не понимаю, почему вурдалак меня живым оставил.
— Это было его первое убийство?
— Да, первое.
— После этого ещё были жертвы?
— С того дня он ещё двоих загрыз, но то были бандиты, что иногда купцов грабили. У них какой-то балаган в лесу, а в Похмеловке родственники, видать, решили в гости наведаться. Естественно ночью – чтобы не увидел кто. Ну, их на подходе к селу и нашли утром, один без глаза, другой со вскрытым брюхом.
— Глаз он мог и без вурдалака потерять, бандит всё-таки. А самого нечистого ты разглядел?
— Худющий, кости торчат, весь в рваных лохмотьях и лысый, точно скелет в балахоне. Ему бы косу, от смерти б никто не отличил.
— Всё как обычно, это хорошо, работы меньше. А по поводу того, что ты ещё живой, так это ты его «глашатаем» стал.
— Это как? — Изумился Сашко, на его лице явно проскользнула обида от того, его приписали к упырю.
— Нечисть любит о себе заявить. Любой злой дух, а тем более не обделённый телом, любит, когда его боятся и задабривают, они через это силу черпают. А чтобы боялись, надо свою ярость и власть показать. Сначала вурдалак через тебя показал, что он тут поселился, а потом очертил свои владения, как нечисти и положено – кровью. Скорее всего, сам поселился в бандитском балагане. Теперь он тут барин и не дай Бог кто-то из села без его ведома выйдет. На некоторых избах я видел следы то ли от топора, то ли от когтей, близко не рассматривал, не исключено что он таким образом что-то для себя обозначил.
— И как быть?
— Можешь у мясника крови купить и на крыльцо каждую ночь ставить, иногда помогает.
— А если не поможет? — испугался юноша.
— Если не поможет, тебе уже всё равно будет, — рассмеялся я. Сашка побелел. — Скажи лучше, как этот балаган найти.

Мне подали еду, и я принялся за трапезу. Сашка, пока я ел, сначала подробно описывал дорогу до балагана, а затем только и делал, что вопросы задавал. В конце концов я сказал, что скоро вурдалака изведу и беспокоиться не о чем. Он умолк и только тогда вспомнил про свою еду, порядком остывшую.

Остаток дня я обходил село и окрестности, искал следы пребывания вурдалака, несколько раз тщательно осмотрел места убийств: всё указывало на то, что нечистый действует как самый обычный вурдалак. Правда, следы от когтей были шире и глубже. В гримуарах пишут, что это может свидетельствовать о большом возрасте вурдалака, но пока это никто не проверил.

В конце концов я обошёл село несколько раз по кругу и вернулся к своему флигелю. По старому государеву правилу мне следовало приготовить меч, прочесть над ним заговоры и лечь спать в одежде, ибо вурдалаки чуют, когда в «их» владениях кто-то появляется. Перед сном я выпил отвар, что ждал своего часа весь путь от столицы до сюда, и уснул. Ночью я проснулся от шума на подворье.

— Что случилось? — крикнул я в окно.
— Елизавете Васильевне опять плохо, — ответил мне Захар.
— А чего такой грохот в доме?
— Посмотрите сами, Михаил Александрович, — сказал подбежавший к флигелю Захар.

Я взял меч и двинулся у дому. Захар проводил меня до барской опочивальни. В кресле у зашторенного окна в свете свечи сидел Пётр Палыч, уставившись взглядом в постель. Там билась в припадке барыня.

— Захар, послал за отцом Сергием? — прорычал барин, не отводя от жены глаз.
— Да, Ваше Благородие.
— Михайло, Вы поможете отцу Сергию. Боюсь я, что и тут не чисто.
Через несколько минут прибежал заспанный священник.
— Здравствуйте, Ваше Преподобие, — поздоровался я и машинально вытянулся по струнке
— Здравствуйте, Пётр Павлович. Здравствуйте, господин.
— Знакомьтесь, Отец Сергий, Михайло Александрович, прибыл из столицы, прослышав о нашем нечистом, — Захар вовремя меня представил, я уже было открыл рот чтобы сделать это сам, но меня уберегли от нарушения этикета.
— Приятно познакомиться, рад Вашему приезду, но мне бы сейчас к Елизавете Васильевне — ответил мне священник. Голос у него был глубокий, бархатный, и от того любое его изречение хотелось дослушать до конца. Он, видимо, это понимал и говорил редко, кратко и по делу.
— Как она? — спросил у барина священник, сев у изголовья кровати.
—  Не видите, что ли?! — ударил по креслу барин. — Раньше такого не было! Хандрила, болела, спала плохо, не ела, но такого биения отродясь не было!

Отец Сергий перекрестился и с молитвой на устах взял барыню за руки, стараясь удержать.

— Батюшка! — крикнул я и отдёрнул его за шиворот на себя. Барыня бледной рукой чуть не зарядила священнику по шее, но успела сорвать крест. С рыком она бросила его в грудь батюшки.
— Елизавета, приди в себя! — закричал Павел Петрович. В крике смешался командирский тон коменданта и испуганный, даже обиженный, голос любящего мужа. Лицо странным образом отразило испуг, печаль и злобу одновременно. Губы и веки барина дрожали. Вдруг с подворья послышался лютый вой, который подхватила и барыня. Пётр Павлович тут же побежал к выходу. Я побежал за ним, обнажая меч.

На улице предо мной предстала картина: на крыльце стоял оцепеневший и бледный Пётр Павлович, а средь двора был с виду обычный бродяга, но это лишь с виду. Голова была явно больше человеческой, да и сам он был крупнее, но из-за тряпок вместо одежды и проглядывающей через них болезненной костлявости это было не так заметно. Грудь, будучи сильно длиннее, выпячивалась существом вперёд и зачем-то была обмотана дополнительным слоем тряпья. Голова как бы лежала на груди, упёршись  в неё подбородком. Из-под губ выглядывали хорошо знакомые мне вурдалачьи клыки, а в глазницах блестели два белоснежных шарика, окутанных не то чёрным паром, не то чёрным пламенем. Зрачков, разумеется, не было, природа вурдалачьего зрения нечистая, неизученная, но весьма пугающе выглядящая. На человека он был похож только конечностями: длинные руки и ноги ничем, кроме худощавости, не выделялись. Поглядев на нас исподлобья своими сияющими шарами, нечистый взревел, из глубины дома в ответ взревела Елизавета Васильевна.

— Эй, Погоняйцев! — окрикнул нечистый барина, обнажив свою пасть и швырнув наземь укрывавший его голову платок. Теперь голова всем своим видом говорила мне, что это боровицкий вурдалак, чудом спасшийся от тамошних охотников и, видимо, мигрировавший сюда. Да и вообще теперь всё нём выдавало классического вурдалака, недобитого государевыми службами.
— Д-да? — не отходя от шока, ответил барин.
— Отдавай жену, Погоняйцев, а то Вы ж её за больную держите, а её участь уподобиться мне! Отдавай по-хорошему, сволочь мышинская!
— Это вздор! — крикнул упырю священник, вышедший из дома с осевшей барыней под рукой. Я одёрнул его и встал между ними и упырём, нашёптывая защитные чары из Казимировой Книги. — Господь поможет зло изгнать! Сгинь, нечистый!
— Пошёл ты лесом, поп! — вскрикнула барыня. Барская чита и батюшка расступились, как бы открыв вурдалаку дорогу в дом и к Елизавете. Ровно в этот же момент барыня зашипела, взревела и оголила белоснежные зубья и отросшие когти. Она с рёвом выскочила на середину двора между вурдалаком и нами.

Недолго думая, я метнул в неё ножик и попал аккурат в то место, где у мужчин бывает кадык. Но она и бровью не повела, окинув хищным и далеко не родным взглядом Петра Павловича, с которым долго и безбедно жила последние годы, накинулась на него. Я тут же сделал выпад ей на встречу и с силой воткнул меч в грудь упырице, свободной рукой вдарил ей по виску, используя свободное мгновение, выхватил кинжал и всадил в сердце. Упырица отскочила назад, попыталась вздохнуть и рухнула наземь. Её обращение ещё не дошло до той степени, когда тело может отказаться от органов. Я снова сделал выпад в её сторону и полоснул острием меча ей от плеча до таза. Барыня уже не верещала, а с хрипом и хрустом вскинула голову кверху. Когда я вспомнил о вурдалаке, он уже летел на меня с когтями. Благо – казимировы заклинания работают отменно, и упырь улетел далеко в сторону. Было видно, что заклинание подпалило его лохмотья и те загорелись. Впрочем, вурдалак их тут же сорвал и поднялся с земли. Он на мгновение посмотрел сначала на меня, затем на барина, и не приближаясь к нам, хватил барыню по спине, поднял одной рукой и унёс на плече в сторону леса.

— И что теперь? — спросил меня Отец Сергий. Он первым отошёл от шока.
— Теперь я пойду искать логово. Во-первых, я знаю направление, во-вторых, по пути он переломает ветки, а то и деревья, в-третьих, упырица от кровопотери хоть и не умрёт, но красный след за собой оставит. Помогите Петру Палычу, Ваше Преподобие, как бы у него сердце не хватило.
— Водки! — крикнул барин, услышав своё имя. — Кухарка, водки!

Осевший Пётр Палыч смотрел пустым взором перед собой, а из движений совершал только удар по полу при слове «водка». Пришёл в себя он сильно позже, когда я уже ушёл. Последнее, что я видел – это то, как кухарка помогала Сергию увести помещика в дом.

До логова я добирался долго, благо – вурдалак двигался почти по прямой и, казалось, делал всё возможное, чтобы наследить и выдать свой маршрут. Близость логова выдавали трупики полевых мышей, сусликов, белочек, зайцев, иногда сычей. Узнать, что вурдалак жрёт лесных жителей вблизи деревни або села – это сродни встрече казначея, что не украл даже крошек с работы. Однако, это меня с толку и сбило, я не учёл, что вурдалак может меня запутать. Я был так уверен в своём мастерстве, что забыл о возможном обмане, из-за чего немного заплутал по лесу. Я сильно устал и хотел есть, но идти назад было бы не профессионально.

Логово представляло из себя обычный бандитский сруб, сколоченный абы как. Вход окружали рваные тряпки и обломанные ветки, не было ни костей, ни кусков мяса, будто тут и не упырь обитал. Разве что конская голова с криминальным выражением морды свисла с ветки на верёвке в нескольких аршинах от сруба и безучастно смотрела на происходящее внизу.
— На кой ему голова? — спросил я себя вполголоса, подойдя к ней.
— А тебе всё расскажи! — ответила она, от чего я отскочил и, упёршись спиной в ствол, сполз вниз.
— Ты кто?!
— Конь.
— С виду – леший или бесёнок. Кони и целиком молчат, не то, что отдельно от тела, ежу понятно, что ты нечисть.
— Да, понятно, — фыркнул ёж.
— Да сколько Вас тут?! — Я достал меч и разбил о дерево припрятанную бутылочку. Из неё тут же сверкнул магический свет, схожий со светом фонаря, и повис надо мной. Я полагал, что свет отпугнёт нечисть, но меня переиграли.
— И что нам с твоего света? — фыркнул ёж.
— Он колдунский, нам от него вреда никакого, разве что, глаза прищурим, — хрипнула голова лошади и свалилась на землю. Я выставил вперёд клинок.
— Зато Вас при свете видно.
— Видно? Тогда гляди, если чертей не видел, — сказала конская голова, подпрыгнула и перекинулась в мохнатого чёрта. Следом за ней ёжик сбросил разом все иголки, отрастил ручки с когтями и крылья с коротким мехом, став средней руки бесёнком.
— Иш ты, нелюди-перевёртыши! Я в стольном граде Вашу братию после каждого шабаша жёг, бывало, полсотни за раз, — я сделал выпад, рассёк воздух острием клинка, и половина крыла бесёнка рухнула наземь и мгновенно скукожилась до состояния вяленого мяса.
— Ладно, ладно, уходим! — чёрт отскочил в сторону, пока бесёнок вопил от боли в стороне. — Только учти, служилый, мой хозяин тебя жалеть не станет! Вмиг осушит, обескровит, а тело завялит и со спиртом съест! — Черт хотел было убежать, но я наотмашь полоснул его по спине и тот свалился в мох, расстелившийся вокруг логова как барский ковёр. Два нечистых вопили, валялись по земле, материли меня, что есть мочи. Сначала мне думалось их зарубить да сжечь, но близкое знакомство с жителями Соломонова Царства, заезжавших ко двору государя с торговыми делами, дало о себе знать.
— Слушайте, недоросли нечистые, хотите боль унять? — я присел на корточки и плашмя закинул меч на плечо.
— Хотим! — хором ответили они.
— Услужите мне – дам Вам фунфырик со снадобьем от ран. От него на свиньях раны затягиваются, а раз у чёрта пятак, авось поможет. А тебе, бесёнок, обещать ничего не могу.
— Да плевать на него, что делать надо?! — взмолился чёрт, поймав на себе злобный, но уважающий взгляд товарища. У их братии предательство ничем приятным не считалось, но вызывало уважение.
— Скажи, во срубе ли Вурдалак и если да, то какая у него слабость?
— Ай, — закорёжился от боли в кровоточащей раны чёрт. — Ты сначала зелье дай, а там я уже всё что хочешь скажу!
— Говори, пока не прирезал!
— Хорошо-хорошо, служилый, только не добивай! Ох... Есть у моего хозяина, уй... Есть у него старая рана в боку. Его в том столетии серебряной булавой с заговором отоварили, так и ходит теперь с болью в нём. Ай, как больно! Дай зелье, а?

— Договаривай, что с боком?!
— Ну, полосни ты мечом в бок али проткни насквозь, у него в том боку кожа что твоя, человечья, вурдалачьей прочностью не отличается!
— Поэтому он лохмотья поперёк груди обмотал?
— А то же! Ну же, служилый, дай фунфырик! — чёрт потянулся дрожащей когтистой лапой ко мне, и я-таки отдал ему снадобье.

Но не успел тот открыть спасительный флакон, как на хвостатого тут же налетел полуторакрылый бесёнок, исцарапал чёрту всю морду, дважды укусил за пятак и выдрал из лап фунфырик. Вспорхнув на ближайшую ветку, он добрую половину снадобья вылил на обрубок крыла и облегчённо вздохнул.

— Ах, ты волчья сыпь! Паршивый шилкун! Костяной мешок! Бабаев лапоть! Как ты смел мою плату отобрать, скотина обрубленная!?
— Шилкун... От чёрта слышу! Забирай своё варево, у меня всё уже зажило, а ты, предатель хозяина, худшей участи дождёшься, когда служилого с потрохами сожрут! — бесёнок скинул фунфырик на чёрта, тот разбился об его правый рог и залил нечистого целиком. На счастье чёрта, около трети пролилось на рану, потому чёрт быстро перестал ругаться и, бурча что-то под нос, закопался под корень ближайшего дуба. Бесёнок же поёжился и обернулся сычом, не покидая ветки.

Теперь у меня было какое никакое преимущество в драке с вурдалаком. Прежде чем подходить к срубу, я очень тихо, но чётко произнёс защитные заговоры, прочитал над клинком несколько заклятий из карманного сборника Казимира Боровицкого и, собравшись с духом, зашёл внутрь. У стены был сколоченный из пары чурок и старой двери стол, занятый самим вурдалаком. Тела барыни видно не было. Нечистый, спасибо чарам, или не заметил меня, или не услышал, или не учуял, потому спокойно сидел, иногда похрипывая. Взгляд его белых шаров уткнулся в бутыль на столе и иногда переходил на развешанные по стенам и потолку диковинки. Честно, я так и не разглядел в полумраке что там висело. То ли деревянные фигурки, то ли кости, а то и сушёные грибы.

Припомнив слова чертёнка, я в прыжке атаковал вурдалака и попытался вонзить острие в перемотанный уже другими лохмотьями бок. Нечистый, не поворачивая головы, одним движением руки бросил меня в стену. Не успел я встать, как он уже тянулся пастью к моему плечу. Благо, сработало защитное колдунство, и вурдалак с хрипом отлетел в сторону. За мгновение, в которое нечистый отвёл взор своих сияющих шаров, я машинально достал кинжал свободной рукой и сделал нарочито неверный и кривой замах мечом. Кровосос попытался впиться в мой «не прикрытый» торс и тут же напоролся на кинжал. Но он вошёл не в то место, о котором поведал чёрт, а сильно выше. Нечистый мгновенно выпустил ещё большей длины когти и полоснул меня по ноге, но повалить меня не смог. Тогда я со злости наотмашь ударил лезвием меча ему по руке и, пока он отвлёкся, я воткнул меч куда надо.

Вурдалак заорал, изогнулся, вскинул кверху лапищи, на которых понемногу пропадали когти, и рухнул наземь лицом вниз. Я уже было вскинул меч, но упырь внезапно со мной заговорил.

— Не добивай, служилый! Не добивай, и так истлею! — взмолил нечистый голосом заядлого курильщика, который, к тому же, изо дня в день закидывал за воротник.
— Тебя, нечисть поганую, жалеть?! — клинком я ударил упыря промеж лопаток, но тот успел дёрнуться в сторону и брюхом кверху выставил вперёд ноги и передние лапы, руками назвать их было уже сложно. Теперь непропорциональность его тела была мне ещё заметнее: слишком большой для тела череп, изогнутый позвоночник с явно меньшим количеством более вытянутых позвонков и кривые, схожие с кольями, длинные зубы.
— Не надо жалости, служилый!

Голос вурдалака стал выше, а горящие черным пламенем глаза-шары замерцали.

— Ты меня и без того обрёк на гибель, я же до рассвета жизнью истеку и стану тленом с концами!

Вурдалак сдёрнул тряпьё, опоясывающее его груди пониже подмышек и до того места, где у людей кончается грудь. Он кровоточил. Ну, если говорить нашим языком. На деле он истекал вязкой серой массой, она мгновенно высыхала, трескалась и оставляла только большой серый след, напоминающий, скорее, пыль.

— Прямо-таки поверил! — я снова рубанул вурдалака, но уже в районе груди. Он слегка дёрнулся и клинок опять вонзился в землю.
— Я теперь и когти выпустить не могу, служилый! Если не веришь – отсеки мне часть пальцев с когтями, только не добивай.
— Думаешь, не отсеку? — с ухмылкой сказал я и рассёк воздух там, где нечистый вытянул свои уродливые пальцы. Фаланги покатились по земляному полу. Новые, к моему удивлению, уже не выросли, но рана всё-таки моментально затянулась. Значит, силы в нём ещё были, но быстро уходили. Такой метод проверки состояния нечистого противника придумал один из егерей и, видать, им так часто пользуются, что даже нечисть о нём знает. По молодости мы рубили бесам крылья, протыкая некоторых осиной. Те, что от осины не страдали, успевали заживить крыло, а те, кого прежде этого проткнули, только хрипели и вскоре тлели. В отличие от могущественной нечисти, бесята конечности отращивать не могут.
— Теперь-то поговорим?
— Глаголь пока могёшь, урод обрубленный.
— Глаголю, глаголю... — Нечистый сначала сел на корточки, потом поднялся и вернулся за стол. По мановению его обструганной руки, на столе появилась бутылка, две рюмки да закусь – зажаренное мясо.
— Отравить решил? Я-то со службы ушёл, но от ремесла и не думал отходить, потому...
— Да помолчи ты! — прервал меня вурдалак. — Какой мне толк тебя травить? Из мести? От злобы? Тогда ещё один кровосос появится, начнёт селян кошмарить, а начальство лихим делом, как оно и делает, решит, что это я и с того света або из царства Вия меня к себе утащит. Поди потом объяснись.
— Начальство, говоришь? Так ты из тех, старых вурдалаков, не тех столичных пиявцев? — я поднял брови и, не убирая меча, сел напротив нечистого.
— А то как же. Разве Ваши пиявцы от так можут?! — Вурдалак поёжился и принял облик, схожий с человеческим. Теперь он выглядел как наследник престола, чьи родители имели неосторожность оказаться близкими родственниками.
— Меняй облик, пока можешь, всё равно к рассвету истлеешь. Я сразу как-то не припомнил, что пару лет назад в государевой темнице Вашего собрата вот так же сгноили. Посадили в серебряную клетку,  серебряным же копьём его насквозь пробили и к утру одни кости остались.
— И что с ними стало?
— Сожгли, а как иначе?
— Жалко... Молодой ещё поди был, неопытный, — вурдалак наливал в рюмки зелено вино и тяжко хрипел.
— Ты ещё меня кровопийцей назови, нечисть! — я опрокинул поданную им рюмку и достал собственную флягу. От нечисти нельзя принимать ни подаяний, ни, тем более, подарков и уж те-е-ем бо-о-олее рюмку с водкой.
— Не буянь! Ты хоть и палач мой, но имей уважение. Я тебе, в конце концов, пальцы свои на отсечение дал, а ты дебоширствуешь…

Вурдалак взял обрубками свою рюмку.

— От греха подальше, своё достану и из своего же выпью. А вот жаркое твоё откушаю. В конце концов, зелий у меня много, в еду ты столько яда, сколько в напиток, не выльешь.
— Сразу виден опытный человек. Ну, наливай и выпьем за упокой.

Я налил себе, мы, не чокаясь, выпили за упокой моей души и его бездушного праха. Закусили мясом. После каждого куска я делал небольшой глоток противоядия, присланным из Боровицкого по спецзаказу.

— Ну, раз мы пищу делим, расскажи, человече, как тебя зовут? — вурдалак ощерил свои кривые зубы и прищурил постепенно тускнеющие белые шары. Чёрный огонёк вокруг них становился всё меньше.
— Михайло, сын Александров. Ещё недавно был в столице на государевой службе, да решил, что своим ремеслом можно и вдали от двора заработать.
— Златая алчность! — вурдалак улыбнулся и хлопнул в ладоши.
— Кончено, вам-то, нечистым, только того и надо.
— А то!
— Вот и расскажи в уплату за знание моего имени, почто ты барыню в пиявицу обратил?
— Так то у нас свадьба была!
— Какая свадьба? — от удивления я раскрыл рот и чуть не выронил рюмку.
— Это уже другой сказ! — Нечистый злобно захихикал и налил себе ещё, даже чуть больше, чем в прошлый раз.
— Всё равно мне не за это платят, — буркнул я и почесал затылок, а нечистый ещё больше захихикал и тут же хряпнул только что наполненную рюмку.
— Любви скажу нет! — ударил по столу упырь. — Что такое любовь, разве это удовольствие, чувство? Хаос один, и кто её придумал? Министрели некультурные? А зелено вино? Всяко великий колдун какой!
— Без понятия какой.
— А настоящая водка – это не пьянство, а ключ к своей совести. С неё-то и начинается настоящая мудрость! Жил, предположим, какой-нибудь человек, горя не знал, думать не думал, а как-то водки шлёпнул, со двора вышел, старушку убогую да юродивую увидел, от которой последний пиявец отвернётся и даже нюхать не станет, и стало ему сты-ы-ыдно, что жизнь свою он бессовестно прожигает. Дар бесценный, как нежить нечистая тебе говорю. И начинает он задумываться, о семье мечтать, о любви и покое. Как я, предположим. У меня-то жизни не было, существование одно.
— Задумываешься? — удивление моё после таких слов не знало предела, потому рюмку я спешно опустошил.
— Что, нечисти поверил? — вурдалак рассмеялся и закашлялся.
— От холера... Бог с тобой, где останки Барыни? Не верю я, что она живая ещё.
— А откуда у меня жаркое, по-твоему? Мне черти карманные её разделали, наколдовали жару, мы её приготовили, че ж мясу пропадать?
— Так ты ж говорил, что у Вас свадьба была!
— Ну, так свадьба-то да, а любовь – это такое зло, что даже нечисть его избегает.
— Врёшь ты, кровопиец, наоборот всё. Любовь это всеобщее, чистое чувство, единственное чистое чувство, ради которого на смерть идут.
— Послушай, что я тебе скажу. Когда контрабандист ползёт через пропасть по жёрдочке или купец плывёт в маленьком судёнышке по великому океану... Ну, смотри: почтенно, понятно люди деньги зарабатывают. Во имя чего, скажем, мне голову терять? То, что ты называешь любовью, это... Немного не прилично, довольно смешно и очень неприятно, очень. Но при чём тут смерть?! Ты же просто угробишь себя и даже нечисть не порадуешь!
— Любовь – это возможность, не раздумывая, отдать жизнь за другого. Добровольно, без выгоды, от этого такие смерти нечисти и не милы.
— Умереть за другого... Интересно попробовать, — протянул Вурдалак.
— Ты уже почти истлел, кровопийца. Лучше отдай череп Елизаветы Васильевны и отходи в царство Вия.

Вурдалак опустил руку под стол и достал из-подо мха обглоданный череп. Мой опыт говорил, что обглодан череп был недавно, значит он всё-таки барский. Не желая ждать, пока вурдалак развалится, я убрал череп за пазуху, встал и мечом отсёк нечистому голову. Кожа с тела моментально слезла, обратившись пылью, кости рук и ног развалились, а цельными остались только рёбра да голова.

Хоронили барыню всем селом. Утром следующего дня вышли к реке, соорудили из камней место для сожжения – всё, как в старых гримуарах. Уложили черепа друг напротив друга и после молитвы Батюшки подожгли сено и дрова под ними. Как полагается нечисти, обгорели и развалились черепа почти сразу. Прах закопали на том же месте. Расплатились со мной уже после поминок. Я немедленно собрал вещи и на коня, а там уже к Великому Бадуну поскакал. Остались позади и странные разговоры о любви с тем, кто о ней ничего не знает, и старый барин, и похмельчане со своими воспоминаниями. Впереди меня шли только самогонщики — они единственные не пошли на похороны и первым делом, прознав о кончине вурдалака, повезли в город зелено вино. Обычно, через таких торгашей, первыми выезжающими из сёл, сказания о нечисти и расползаются.


Назар Кириллов
Под редакцией Т.А. Павловой
Другие рассказы и их аудиоверсии по ссылкам

; https://music.yandex.ru/album/22125363?activeTab=about
; https://vk.com/wrytale
; https://zen.yandex.ru/nazar_kirillov