Путешествие третье

Собственно говоря, какого-то четкого, сформировавшегося под влиянием жизненного опыта, разбавленного девическими мечтами, представления о том, каким должен быть её будущий собственный дом, Алешина мама, а при рождении девочку назвали Любой, практически не имела. Она была последним ребенком в не слишком бедной и довольно многодетной семье, но взаимная радость и матери, и ребенка была не долгой: мать скоропостижно умерла, и, едва выждав положенный срок, отец привёл в дом молодую жену.
Хотя, детям было трудно судить, сколь доволен он был ею, как женою, что же касается их самих, то «мачеха» было ещё даже ласковым словом, характеризующим её отношения к ним. Дети так и остались для неё совершенно чужими, ненужными и мешающими, да просто путающимися под ногами. К тому же, как это часто случается, именно она, а не отец скоро стала главным человеком в доме. И как-то само собою, сначала осторожно, исподтишка, а потом и в обиход вошло по отношению к ней прозвище «Шквариха».
Люба была еще, по сути, грудным ребенком, когда Шквариха умудрилась обварить её попку и ножки кипятком. Господь сжалился над сиротой, и от болевого шока девочка не умерла, но за нею нужен был особый уход, и, поскольку такие вести не лежат на месте, еле живого ребенка забрала к себе крёстная, жившая в соседней деревне, у которой Люба месяц просидела в гусином пуху. Хотя такое случалось тоже далеко не всегда и в то время, и не каждая крёстная походила на добрую фею из известной сказки про Золушку, со своей крёстной этой девочке повезло, и не только в конкретном случае, но и потом, и всегда. Не вмешиваясь напрямую в жизнь чужой семьи, крёстная, чем могла, помогала и защищала крестницу, чему-то полезному и необходимому старалась научить и действительно искренне любила её, в чём-то главном и впрямь заменив умершую мать. Уже став взрослой, Люба часто прибегала к её советам, по возможности наведывалась в гости и до самой смерти сохранила о доброй фее дорогие сердцу тёплые воспоминания, при всяком удобном случае рассказывая в подробностях, чем была обязана своей крёстной. Когда пришло время идти в школу, Люба проучилась ровно месяц, а потом Шквариха посадила её полностью за домашнюю работу.
Правда, всё закончилось так же внезапно, как и началось: столь же скоропостижно умер отец, и, уже набравшие силу, старшие братья выгнали мачеху из дому. Потом, когда они обзавелись семьями и один из них отделился, Люба жила поочередно то у одного, то у другого. Правда, была ещё сестра, бывшая по возрасту самой старшей, но вопрос о том, чтобы не просто гостить, а жить у неё, никогда не ставился в силу определённых причин, связанных с порядками в её новой семье. Братья же и снабдили её приданым, купив вскладчину рядом с Загорьем двадцать десятин земли, правда, это была не всё пашня, попадалось и мелколесье, кустарник.
Замужество пришлось на вторую военную зиму, и то, что она нашла в новой семье, не только не соответствовало её мечтам, но и совсем опустило с небес на землю. По её собственному позднейшему определению она «вышла замуж, как в соль села». Сын хозяина дома с точностью до наоборот соответствовал поговорке про яблоню и яблоко, только упавшее очень, очень далеко. Свадьба, как таковая, состоялась в феврале. Внешне всё, вроде бы, выглядело вполне благопристойно: Николай был, как принято говорить в деревне, парнем видным, единственным сыном в семье, как показала совместная жизнь, не пьяницей, рук не распускавшим, но и в дом почти ничего не приносившим, и долгом своим это не считавшим, а на жизнь смотревшим, как на удовольствие, насколько это возможно в деревенском быту, и уж никак не на мужской долг и всё с этим связанное. Зима стояла лютая, и первое дело, с чего начала новобрачная свою семейную жизнь, поразила бы всякого: в доме не было ни полена дров, и вместе со свекровью она отправилась в ближайший лесок, именовавшийся Калошкой, собирать сухостой. Название леса происходило, вероятно оттого, что без калош там делать было нечего, если не стоял мороз, но зато по его опушкам весною пролески и ветреницы росли в невероятном количестве, а вот грибы не водились вообще. Единственное, что позволил себе сделать молодой муж, это порубить принесенную ракиту топором… прямо на пороге дома. Любимым его занятием было ничего не делать, а чтобы как-то разнообразить такую «трудную» жизнь, он отправлялся к кому-нибудь из деревенских играть в карты, или просто ходить из дома в дом по родственникам и соседям.
Хоть как-то радовало то, что со свекровью они сразу и навсегда нашли общий язык и начали вдвоём тянуть лямку по ведению довольно обширного хозяйства. Тем более что, несмотря на беременность молодой жены, от супруга проку в этом стало ещё меньше. Слухи о том, что в других местах рядом с ними на оккупированной территории действуют партизаны, периодически доходили и в Загорье. И вот здесь тоже несколько молодых мужчин образовали что-то подобное. Были все они молоды, не обстреляны, толкового организатора, опытного человека среди них не оказалось.  Правда, на взгляд Любы, да и свекрови, это был лишний повод по вечерам не оставаться дома. Для того чтобы добывать необходимую информацию муж Любы устроился в ту самую мастерскую, начальник которой стоял у них на постое. Благо у них было кое-какое оружие, подобранное во время боев в июле сорок первого, как-то летом они решились на боевую операцию, устроив засаду на оживлённом шоссе примерно в десяти верстах от их деревни. И сразу проявилась их неподготовленность: машина, которую обстреляли, везла какого-то армейского начальника, сопровождавшая на мотоциклах охрана действовала решительно. В результате короткой перестрелки маленькому отряду пришлось скрыться в лесном массиве. По мере того, как они вернулись по домам, всех вычислили быстро и арестовали. Два дня продержали в бане в соседней деревне, там, через окошко, они последний раз виделись и разговаривали. А потом отправили в тюрьму в уездном центре, а оттуда в концентрационный лагерь Саласпилс. Из лагеря, как и следовало ожидать, уже не поступало никаких известий, а исход ещё одной откровенно беспутной жизни на этой фабрике смерти очевиден.
В этой суматохе во всех отношениях не простого военного времени, прошла ещё одна зима, к которой они со свекровью теперь уже заранее заготовили дрова, и пришло лето сорок четвертого года, омрачённое тем, что на кладбище, рядом с могилой строителя дома, появился маленький холмик, упокоивший Нину, дочку-первенца. К этому времени Люба снова оказалась на сносях, и это осталось единственной ниточкой, соединявшей её с пропавшим без вести мужем. Правда, в эти же дни пришла радость всеобщая – фронт приблизился вплотную. В виду приближения боевых действий, а артиллерийская канонада последнее время практически не смолкала, пока советские войска окончательно не сломили сопротивление немцев на «Линии Пантера», а то и просто приходилось просыпаться от совсем близких разрывов бомб, когда наши самолёты совершали налёты на железную дорогу, пытаясь сорвать подпитку оборонявших линию частей. Свекровь осталась сторожить дом.  На всякий случай, от греха подальше, Любовь спешно ушла к старшей сестре, жившей, как говорили, в «запутном месте», среди лесов и болот, в стороне от проезжих дорог, и там, прямо в болоте, прячась от долетавших и туда снарядов, под артиллерийскую канонаду, ровно в день освобождения уезда от немецких захватчиков она родила сына, будущего Алешиного брата.
Уже вернувшись домой, когда всё более-менее стихло, узнала от свекрови подробности того, как они в Загорье пережили эти дни. Немцы цеплялись за каждую удобную позицию, тем более что всё сходилось в итоге к железной дороге, но настроение отступления всё же сказывалось. Они попытались взорвать мост через Утрою, но, или не рассчитали сапёры с мощностью заряда, или быки мостовых опор из огромных камней оказались построенными так, как надо, но в итоге взрывом оторвало только угол среднего из них и разметало часть настила. Машины форсировали речку по быстро наведённому понтонному мосту, танки шли просто вброд, а пехота по остаткам настила на мосту. На взгорке в деревне разместилась батарея дальнобойных орудий, которые ещё долго вели стрельбу по уходившим в сторону Риги частям, которые, как потом стало известно, полсотни километров до следующего городка отмахали за сутки, нигде не останавливаясь.
Так, не успев ещё толком разобраться, что почём в семейной жизни, проводив спешно мобилизованных в Красную Армию братьев и поплакав вместе с невестками, Люба стала в одночасье и вдовой, и хозяйкой дома, рассчитанного уж всяко на крепкого хозяйственного мужика, оставшись один на один со всеми переменами, которые уже стояли на пороге…