Путешествие четвёртое

Для того чтобы была понятней суть излагаемых до и после событий, необходимо более точно определиться с местом действия, как географически, так и исторически. Тем паче, что история склонна и к капризам, и к причудам, и к явным парадоксам, а когда в неё вмешивается большая политика, то всё может вообще перевернуться с ног на голову.
К моменту, когда ещё не закончилась, по сути, первая мировая война и вовсю полыхала гражданская, деревни, вокруг которых строится повествование, располагались, так сказать, в западном укромном уголке Псковской губернии. И здесь к двадцатому году на подступах к Петрограду сложилась достаточно критическая ситуация, вызвавшая появление Рижского мирного договора, который со стороны РСФСР подписали два уполномоченных лица с заметно, если уж не явно, не русскими фамилиями. Казалось бы, не новое для войны дело – подписание мирного договора, но был создан своего рода прецедент, какого, как уверяют знающие тему люди, минувшая мировая история не знала. Государственная граница между РСФСР и вновь провозглашённой Латвийской республикой, хотя война шла на данном участке фронта с кайзеровской Германией, устанавливалась по линии соприкосновения войск на определенную дату, хотя обычная практика таких договоров предполагает, что учитываются многие и, по преимуществу, совсем другие факторы. Это звучит диковато, но, получается, что, если бы кайзеровские войска на эту дату смогли бы продвинуться дальше, то им могли отдать сколь угодно много исконно русских земель.  Как следствие, часть территории Псковской губернии оказалась в составе буржуазной Латвии, вновь искусственно созданного государства, не имевшего, как и Эстония, предыдущей истории именно в этом статусе, в отличие от Литвы.
Минуло почти 20 лет, и люди, уровня Любы, не знакомые с подводными камнями уже позднейших, не менее странных, договоренностей между СССР и Германией, больше известных, как пакт Молотова – Риббентропа, как-то выстраивали свою повседневную жизнь в условиях активизировавшейся в 30-годы латышезации присоединённой территории. И им было невдомек, что именно в это время в Москве разрабатывается заместителем наркома иностранных дел Владимиром Деканозовым секретный план провокации на границе, смысл которой состоял в том, что перешедшие нелегально государственную границу советские пограничники обстреляли с территории Латвии свою же заставу. По странной прихоти судьбы это произошло на берегах другой речушки, Лжи, с которой мы здесь ещё раз встретимся, всего в нескольких километрах от Любиной родной деревни. Это был формальный предлог, поскольку в высших эшелонах власти и в Москве, и в Риге всё подспудно и велось на фоне начавшегося нового передела Европы именно к этому, и всего через несколько дней после «конфликта на границе» Латвия стала советской. В народе эту перемену власти и сократили до такой бытовой фразы: «пришли советы».
Де факто сменились одни пограничники на других, тише воды ниже травы сидели бывшие айзсарги, хотя в эту организацию многие были вынуждены вступить практически по принуждению, если занимали определённые должности, круг которых был весьма обширен, включая даже учителей. Резко на слух звучащее слово «айзсарги» на деле обозначало организацию самообороны в сельской местности. Она выполняла функции вспомогательных сил полиции, что выражалось в содействии полиции при проведении обысков и арестов, патрулировании дорог в мирное время, и, соответственно, содействие армии в военное время. Айзсарги, которые жили в пограничной полосе, несли вспомогательную пограничную службу. В организацию могли вступить граждане любой национальности мужского пола от 20 (после службы в армии) до 60 лет.  Первоначально она создавалась, как обязательная, довольно скоро принцип её формирования юридически был сменен на добровольную, сведя до положения общественной организации, но суть это фактически не затронуло. Так что в известных обстоятельствах состоять членом организации айзсаргов считалось правилом хорошего тона, а для работников государственных учреждений, включая тех же учителей, это являлось само собой разумеющимся.
Первая волна по принципу «грабь награбленное» деревенские единоличные и хуторские хозяйства практически не затронула.  Экономически и психологически люди здесь застряли на фазе предреволюционной России, а уже через год грянула Великая Отечественная. И при всём том первый год жизни на этой территории в составе СССР прошёл в целом тихо, без всякой партизанщины со стороны даже тех, кто не приветствовал и не принял новую власть. Никаких даже совершенно мирных проявлений несогласия, митингов, собраний и чего-то подобного, а, уж тем более вооруженных проявлений не было и в помине. Кое-кто, из тех крепких мужиков, кто был позажиточнее и рассчитывал в будущем богатеть и дальше, кому было что терять и в смысле земель, и в смысле денег, проявили характер. Некоторые, к примеру, дали себе слова не работать на советскую власть ни одного дня и сдержали его, став, по сути, иждивенцами на плечах родни и близких.
Июль сорок четвертого года принёс не только освобождение территории, но и мобилизацию мужчин призывного возраста в армию. Впрочем, не все, подлежавшие призыву, считали, что должны именно так исполнить свой долг: кто-то доставал из-под стрехи подобранное в ходе боев в сорок первом и припрятанное оружие, и уходил в леса. А к лету сорок пятого и здесь тоже подводили окончательные личные военные итоги: у Любы в Курляндском котле остались оба брата. Да и в целом в деревне вдовьих дворов прибавилось. В этом же победном году руководство страны в Москве решило восстановить историческую справедливость, что, в общем-то, косвенно подтверждалось и данными паспортного учета немецких оккупационных властей, согласно которым на момент освобождения девяносто процентов населения уезда были русскими. И это при том, что с середины тридцатых годов власти Латвийской республики проводили на этой территории активную кампанию по латышезации всех сфер общественной жизни местного населения.
Это вообще был один из исторических парадоксов тех лет и не только тех мест, когда историю нельзя переделать, но её можно переписать. Не говоря уже про эти, полу насильственно, полу бездумно отданные Латвии земли, о которых мы и ведём речь. Странным выглядело в составе вновь образованного латвийского государства и положение южных районов, так называемой Латгалии, входившей до этого в состав Витебской губернии. Живущих здесь людей, даже считавших себя латышами, но говоривших на местном диалекте, ортодоксальные латыши откуда-нибудь из окрестностей Цесиса презрительно именовали «чангалами».  Здесь же, в этой местности, приходя, скажем, в волостное правление за справкой, русские, а таковыми, как уже было сказано выше, являлись девяносто процентов населения, вынуждены были платить не только за бумажку, но и за переводчика. Это было тем более курьёзно, что сидевший напротив волостной писарь дома сам говорил по-русски. Одна нелепость плодила другие нелепости, и бородатый мужик Иван из деревню Анюткино, приходя в лавку, которую, к тому же, держал еврей, если там были посторонние люди, чтобы на подводить под монастырь ни себя, ни хозяина лавки, произносил что-то несуразное, делая вид, что говорит якобы по-латышски, вроде: «Дот ман бутылкас постнас маслас и банкас чернас дёгтяс».
И это, наверное, тоже парадоксально, но, когда опрометчиво переданные в двадцатом году земли были возвращены в состав Псковской области, мира в привычном понимании слова им это не сулило и не принесло.
С коллективизацией власти на местах тянули и не без оснований. Всё-таки, эти руководители, являясь людьми местными, пусть это уже были, как и следовало ожидать, по преимуществу коммунисты, бывшие подпольщики, партизаны, участники боевых действий на фронте, но они знали царившие настроения, а значит возможные последствия предугадывали, и просчитывали, хотя и неизбежность коллективизации тоже осознавали.
Как и происходило в подобных случаях в разных странах мира, последовал властный окрик с самого «верха» в форме постановления правительства под грифом «совершенно секретно». Подписанное 29 декабря 1949 года Сталиным Постановление Совета министров СССР № 5881–2201сс касалось исключительно «политики» и только трех районов. Оно, в частности, гласило: «Принять предложение Псковского обкома ВКП (б) о выселении с территории Пыталовского, Печорского и Качановского районов Псковской области кулаков с семьями, семей бандитов и националистов, находящихся на нелегальном положении, убитых при вооруженных столкновениях и осужденных, а также семей репрессированных пособников бандитов. Выселить 425 семей, составляющих 1563 человека». А скоро стали формироваться товарные составы, направлявшиеся в Красноярский край – Сибирь снова принимала подневольных переселенцев.
Единственным реальным представителем власти в деревнях оставался председатель сельского Совета, у которого была лошадь, печать и наган. Правда, желающих стать им очередь не стояла: окрест орудовали многочисленные банды, по данным оперативного учёта в общей сложности до полусотни, в числе которых, кроме откровенно уголовных групп, просто убивавших и грабивших, особую роль играли формирования, ориентировавшиеся на всё ещё сопротивлявшийся в полном окружении Курляндский котёл, получавшие, если не всегда прямую подпитку, то, в любом случае, поддержку из-за рубежа и вошедшие в историю под именем «лесных братьев», последний схрон которых на территории района был найден чуть ли в 1965 году. В большинстве своём в их составе были прошедшие специальную подготовку в годы оккупации люди. Кроме террора местного населения и убийства активистов, они занимались и своего рода продразверсткой, а убить могли просто так: именно так, без всякой причины, был, походя, застрелен брат будущего Алешиного отца Никифор. Ведь нельзя же считать всерьёз поводом для расправы то, что он был в партизанах.
Вот характерная цитата из донесения Сталину главы МВД СССР генерала Круглова от 16 ноября 1946 г.: «На территории Качановского и Пыталовского районов Псковской области со второй половины прошлого года действовала банда из девяти латышей и русских — бывших участников созданных немцами добровольческих соединений, во главе с Ирбе Альбертом. В 1946 г. банда Ирбе, объединившись с действовавшей на территории Псковской области бандой Голубева (арестован в начале этого года), установила связь со штабом латышской националистической контрреволюционной организации «Объединение латышских партизан», под руководством которого совершила 6 террористических актов, 3 убийства, 11 вооруженных нападений на партийно–советский актив, государственные предприятия и совхозы и 33 вооруженных ограбления».
В художественной литературе советского периода эти события, как явление, получили отражение в романе Арвида Григулиса «Когда дождь и ветер стучат в окно», вторая часть которого носила очень символическое название «Опавшие листья». Хотя с самого начала возникновения движения начало складываться в нём самом своего рода самодеятельное творчество, вроде разных редакций песен «лесных братьев», самой популярной из которых у местных бандитов была та, где первая строка в переводе с латышского звучала как «я живу в лесу сосновом». Несколько гиперболизировано и условно, но это прослеживалось даже в бытовавшем тут анекдоте о том, как дети, отправившиеся в лес за грибами, встретили одетого не по сезону, бородатого вооруженного мужчину, который спросил их: «А немцы в деревне у вас есть?» - «Какие немцы, дяденька, война закончилась пять лет назад!» - «Ну надо же, а я до сих пор составы под откос пускаю».
Трудно даже представить, сколько житейской мудрости в двадцать с небольшим лет пришлось проявить Любе вместе со свекровью, чтобы и остаться в живых, и сохранить хозяйство. Обе невестки Любы, теперь уже в качестве вдов, пользуясь послевоенной неразберихой, отправились искать счастья в Ригу и там осели.
 К концу сороковых, началу пятидесятых в деревнях появились сначала уполномоченные по распространению государственного займа, среди которых особенно усердствовала одна семейная пара, а особенно маленького роста женщина, не гнушавшаяся, а, кажется, даже любившая приставлять наган к груди «несознательных» граждан. Они являлись людьми новыми, присланными из других районов СССР. Постепенно и все руководящие посты в районе были заняты приезжими специалистами. Некоторая логика действий власти в этой кадровой политике, конечно, была. Территория и люди на ней должны были всё равно начинать жить по советским законам. Следующим этапом стало создание колхозов. Правда, первоначально это происходило как-то примитивно, по принципу артели, в рамках одной деревни, при абсолютном отсутствии специалистов. Вот и в Загорье, собравшись толокой, построили на берегу реки конюшню и коровник, свели туда скот, оставив по одной корове в домашнем хозяйстве.  Соответственно, те, кто имел их по одной и не имел лошади, не внес в артель ничего. А у тех, чей взнос был двойным, как у Любы, по извечной крестьянской привычке, душа болела за судьбу своих Красоток и Орликов. Наверное, и по этой причине тоже, она сама вызвалась работать дояркой в паре со своей соседкой, а после фермы, наскоро перекусив, ещё и запрягала лошадь, отправляясь на полевые работы.  Её соседка по ферме Анна, будущая крёстная Алёши, часто по-доброму притормаживала Любу, говоря, «что ты так надрываешься, побереги себя, ты ещё молодая, всё образуется». На что следовал один и тот же неизменный ответ: «Ничего, Нюра, свои перья не грузны, Господь – он всё видит». Хотя не все поступали так, и не всем это нравилось, а потому и стихийные собрания новоявленных колхозников чаще всего заканчивались руганью. Её старательность, трудолюбие, а особенно принципиальность привели к тому, что несколько месяцев Любе пришлось быть за старшего в их артели, - пост, которого она не искала и который с радостью сдала, как только их слили ещё с одним таким же колхозом – маломеркой, располагавшимся за речкой.
Впрочем, и река её жизни тоже нуждалась во втором береге…