По диким местам Забайкалья. Забайкалье мистическое

   Братец мой, Григорий, с самого раннего детства проявлял упорный интерес к наблюдениям за живой природой. И в основном, это были птицы. По весне он ходил к озеру, и там, в каменистых завалах, где устраивали свои гнёзда галки, добывал одного-двух галчат и приносил их домой, для воспитания. Галчата очень быстро приручались, сидели у нас на головах и плечах, ели изо рта отваренные вермишелины, и летали за нами повсюду, сопровождая наши детские забавы. По осени они улетали со своими собратьями в более тёплые места, так как зимы были тогда суровые, и морозы за тридцать градусов держались неделями.

    Кроме галок, во дворе у нас поочерёдно присутствовали совы, ежи; как-то даже некоторое время продержался раненый в крыло коршун. В общем, после окончания школы Гриша выбрал для продолжения учёбы Лесной техникум. Каково же было его разочарование, когда, отучившись, он получил работу мастера в деревообрабатывающем цеху по изготовлению штакетника! Вместо любви и сбережения природных богатств он занимался их истреблением и практическим применением!

   Недолго думая, братец  занялся поиском места на карте, где цивилизация его не смогла бы найти, и где он мог бы посвятить себя целиком наблюдению за жизнью своих любимых птиц и зверей, и их охране. Место вскоре нашлось – далеко от родного дома, далеко от городов и даже просто населённых пунктов, во вновь организованном заповеднике где-то на границе с Монголией, среди сопок, гольцов и дремучей тайги. С облегчением оставил он штакетниковый цех, собрал рюкзачок и отправился в неизвестность…

   Мы поддерживали с ним связь письмами: знали, что он устроился на место лесника, купил себе избу за триста рублей (дома в селах тогда стоили в среднем по две – три тысячи). Жил пока один, тосковал по дому и родным, и поэтому усиленно звал к себе в гости. Звал-звал, и наконец, дозвался. Решились на эту поездку мы со старшей сестрой Надей и её десятилетним сыном Женькой. Отправляться в такую даль можно только не представляя всех последующих трудностей, иначе эти самые трудности могут  отбить всякое желание…

   Поездка на поезде до Читы была вполне предсказуемой, мы в тех краях никогда не были, и поэтому, в основном, смотрели в окна и любовались бескрайними просторами; узнавали города и населённые пункты, которые до этого видели только на карте; поражались величиной и красотами Байкала.
   В Чите нам нужно было взять билеты на самолёт до райцентра К, что в трёхстах пятидесяти километрах от Читы. Там нас должен был встретить Гриша и познакомить с директором заповедника, у него же и переночевать.

   Билеты были только на следующий день, и мы промаялись в аэропорту почти сутки. Самолётик, летавший по этому маршруту, был маленький, кажется, Як-40; пассажиры сами заносили и укладывали вещи в багажный отсек. Но задачу свою он выполнял исправно, и менее чем через час уже кружил над аэропортом городка К.  В иллюминатор я со страхом наблюдала, как он примеривался к посадке на такую же маленькую, как и он сам, взлётно-посадочную полосочку, сверху напоминавшую просёлочную дорогу. Примерно с третьего раза самолёт удачно приземлился. Мы высматривали здание аэропорта, автобус, который нас к нему подвезёт…но самолётик вдруг развернулся, и, покряхтывая на неровностях грунтового поля, содрогаясь, покатил к стоявшей неподалёку избушке. Оказывается, это и был аэропорт…

   Мы забрали свои вещи, и такая долгожданная встреча с братом состоялась.
   Предстояла ещё одна ночёвка, теперь в доме директора заповедника, комнаты в котором были наполнены чучелами птиц и зверей и напоминали краеведческий музей. Утром в отдалённый посёлок, где жил брат, отправлялся ГАЗ-66 со стройматериалами, и это была единственная возможность в течение ближайшей недели туда добраться…

   Грузовик шёл всё время в гору по дороге, которая не имела права называться дорогой, так как сплошь состояла из рытвин, камней и корней деревьев, и, сидя в кузове на мешках с цементом, все восемьдесят километров пути, глотая цементную пыль и подпрыгивая на ухабах, мы уже жалели о своём необдуманном решении…  Шёл шестой день пути, а если учитывать, что и обратная дорога будет столь же трудной и долгой, то, собственно, на гостевание в доме брата останется только шесть дней из запланированных восемнадцати.

  Грузовик преодолел перевал и стал спускаться в долину, окруженную сопками и увалами. Посёлок, расположенный в её центре, насчитывал десятка три домов и 53 человека жителей, в основном, стариков. Мы, приезжие из центральной России, воспринимались ими как инопланетяне; около магазина собиралась небольшая группа местных старожилов в ожидании того момента, когда столь редкие для посёлка гости проследуют в магазин, чтобы их хорошенько рассмотреть.

   Дикая, несколько суровая, но всё же богатая и разнообразная природа окружала посёлок с таким же диким для уха названием БУКУКУН. Коровы и козы свободно паслись неподалёку от домов, а суслики-тарбаганы, зайцы и полёвки, наоборот, паслись около человеческого жилья, отыскивая какие-нибудь продуктовые отходы.

  Иногда  на территорию посёлка заходил какой-нибудь ошалевший медведь, и, случалось, задирал корову или собаку. Через посёлок протекал ручей, из которого можно было пить воду даже не кипятя её, а ночами звёзды висели над головой так низко, что казалось, их можно достать рукой, и блестели, колеблясь, как начищенные пуговицы на мундире рьяного вояки.

  Тучи во время грозы имели чистейшие фиолетово-серые цвета, а закаты розовели и пламенели невиданно яркими оттенками.

   Гриша приготовил для нас однодневное путешествие на вершину ближайшего гольца, где был заброшенный оловянный рудник, и к его постоянному сенокосу, в падь, прозванную Варварихой.

   На третий день нашего пребывания в Букукуне, ранним утром, мы сели на лошадей и отправились в поход. Глухая, еле заметная тропа вела нас вглубь тайги, мимо огромных, раскидистых лиственниц, кедров и елей. Дважды пришлось форсировать довольно широкие и бурные ручьи или же малые речушки; попалась семейка диких свиней, кое-где тропу перебегали барсуки. Чем дальше мы отходили от посёлка, тем более суровой и нетронутой казалась окружающая природа, а полное безлюдье на многие километры вокруг начинало давить на психику.

   У небольшого горного ручья мы остановились на привал, здесь была маленькая сторожка, – небольшой деревянный сруб с печкой внутри, полатями и массивной низкой дверью. В избушке были сухие дрова, спички, соль, крупы. Мы вскипятили чай, перекусили, и я пошла к ручью, чтобы помыть посуду.

 И вот тут я впервые почувствовала на себе действие безлюдного дикого пространства. Ручей слабо шумел, перекатывая в своём русле мелкие камешки, и вдруг в эти природные звуки вмешался звук посторонний – будто кто-то спускается с увала, и под его ногами осыпаются камешки. Я вздрогнула, стала оглядываться – никого не было видно. Но вместе с тем появилось чёткое ощущение, что кто-то смотрит мне в спину. Мурашки, эти предвестники страха, пробежали по всему телу, и я, собрав посуду, поспешно вернулась к избушке.

   Вершина гольца сполна оправдывала своё название: она была голой и каменистой, дул пронизывающий ветер, и даже настроение менялось, - становилось как-то тоскливо, уныло, бесприютно. Казалось, что даже солнце убавило свою яркость. Хотелось быстрее покинуть голую, как лысина, вершину, и снова очутиться среди больших деревьев, зарослей дикой малины и багульника.

  Немного спустившись мы нашли два полуразрушенных барака: деревья, из которых они были сооружены, потемнели, наполовину сгнили и покрылись мхами; крыши провалились и сквозь них проросли молодые лиственницы. Здесь много лет назад жили заключенные, добывавшие в этих местах олово. 
   Сама шахта находилась неподалёку, и представляла собой туннель, простиравшийся вглубь горы. Мы подошли ко входу, и чувство непонятной, тяжелой тоски с новой силой нахлынуло на меня. Внутрь туннеля, в пугающую темноту, вели рельсы, через несколько метров от входа уходившие под воду. Из подземелья тянуло леденящим холодом.  Немного дальше на рельсах, перегораживая полностью створ шахты, лежала глыба льда, она блестела в тусклом свете; в мертвенной, холодной тишине раздавался только звук  падающих капель воды…

    В эту шахту уже много лет никто не мог попасть, так как ледяная пробка никогда не оттаивала полностью. Увиденное произвело на нас тягостное впечатление: если даже летом здесь так холодно и сыро, то как же люди работали тут зимой, в лютые морозы и ветра?!

  Мы быстро покинули это унылое место, и, спустившись с вершины гольца, направились к Варварихе.  Название своё эта падь получила по имени бывшей работницы метеостанции Варвары. Надо сказать, что в Букукуне в то время было только лесничество, метеостанция, да малюсенький магазинчик по типу Сельпо, куда раз в неделю из райцентра привозили товар. Электричество подавалось по вечерам от дизель-генератора, и то в часы, когда дизелист, Толик, был трезв. Он же был и мужем Варвары.

   Не многие могли жить в Букукуне, вдали от цивилизации, без электричества (хотя ЛЭП проходила через долину), а соответственно, телевидения и радио, без общения со сверстниками, без развлечений. Дети, если они тут рождались, выучивались в школе соседнего посёлка и сразу же сбегали отсюда.

   Был сын и у Варвары с Анатолием.  Пьянство Толика не могло ничем добрым закончиться, и однажды зимой, заглушив дизель и выпив бутылку самогона, по пути домой он сбился с дороги и замёрз в сугробе… Их сын Сашка, которому мать на 16-тилетие подарила бэушный мотоцикл ИЖ, не нашёл себя в этой жизни, и, имея слабый характер и столь же слабую волю, какое-то время бесцельно носился по посёлку, распугивая мирно пасущихся кур и гусей, и мало-помалу тоже начал пить. Самогон в посёлке варили все, кому не лень, это был самый ходовой товар и незаменимая валюта.

 Как-то собрались они  с друзьями и, приняв приличную порцию самогона, поспорили. Сашка, которому жизнь казалась никчёмным подарком, заявил, что может легко от этого подарка отказаться. Собутыльники, один из которых был сильно младше его, а другой – сильно старше, ему не поверили. Отсчитав от магазина седьмой столб ЛЭП,  Сашка разогнался на своём мотоцикле и …даже памятника ставить не пришлось – повесили на седьмом столбе венок на память, и всё.

   Как пережила Варвара потерю двух самых близких ей людей, одному Богу известно, но через неделю пропала она из посёлка. Ни дома, ни на метеостанции ее не было. В доме остались документы, кое-какие деньги, все вещи. Подождали соседи три дня, и подали заявление в милицию.

   Участковый всех опросил, все показания записал, покрякал, почесал в затылке и сказал, что тайга, мол, большая, всю её обыскать жизни не хватит, и надо подождать, может, сама вернётся.

   Но Варвара не вернулась… Нашли её, вернее, не её саму, а её одежду, в той самой пади, тогда ещё безымянной, через месяц, когда настало время сенокоса. Под большой лиственницей, росшей у самого входа в распадок, лежали её платок и юбка, а поодаль – башмаки. Когда подняли головы вверх, увидели петлю, болтающуюся на ветру и закреплённую на одной из нижних веток.

   Ни останков тела, ни даже косточки найти не удалось. Решили, что возможно медведь или волки стащили тело и уволокли в своё логово. С тех пор падь эту  прозвали Варварихой. Трава там росла сочная и пахучая, но мало кто решался  косить её там, - боялись. Говорили, что Варвара сердится, если кто из людей там появляется.

   Брат наш совсем не из робкого десятка, а две коровы и тёлка в хозяйстве требовали серьёзных запасов сена на зиму. И где ж самый богатый травостой? Ну конечно, у Варварихи! Взял он отпуск на две недели и поехал туда с собакой, карабином, запасом продуктов, спичками, бензином. Конь под ним был справный, по прозвищу Щукарь, потому как хитрый был и умел прятаться от хозяина за кустами, умел приседать, когда его звали на работу. Верный пёс Джек уже шестой год служил ему надёжным сторожем и защитником. Да и карабин его никогда не подводил, - чего же тут бояться? Правда, старики говорили, что если быть там всего три дня, - то ещё ничего, а вот на четвертый – уже не стоит оставаться, сколько накосил – забирай, и быстрёхонько домой.

   Гриша привязал Щукаря к стволу лиственницы, не подозревая, что это та самая, Варварина… за пару часов соорудил себе шалаш и лежанку в нём, оборудовал место для костра, разложил провизию, наточил косы и успел часа четыре поработать до темноты. А как стемнело, разжёг костёр, приготовил еду. Немножко посмотрел на яркие звезды, теснившие друг друга на небосклоне, и лёг спать, положив рядом с собой карабин. Джек спал у входа в шалаш.

   Утро выдалось ясное, на травах лежала крупная роса и косьба шла, как по маслу. Три дня пролетели быстро, долгие дневные труды сменял ночной отдых, скошенная трава подсыхала в валках и одуряюще прекрасно пахла.

   Наступила четвёртая ночь, и как ни крепок был Гришин сон, в полночь он проснулся. Ему показалось, что он что-то услышал, какой-то посторонний звук. Или это ему приснилось? Он нащупал рукой карабин, тот был на месте. Джек тихо заворчал, заворочался у входа. Некоторое время Гриша прислушивался, затаив дыхание, но вскоре сон снова сморил его.

   Плотную ночную тишину внезапно прорезал крик, доносившийся с дальнего конца распадка. Кричала женщина, протяжно, стонуще. Брат проснулся, и сразу вспомнил и про Варвару, и про три безопасных дня, он привстал на постели и прижал к себе карабин, вглядываясь в темноту. Через несколько минут крик повторился, но уже ближе и явственнее, и в нём чувствовались не только горе и отчаяние, но и злоба. Джек юркнул в шалаш, поджав хвост и пытаясь засунуть свою голову ему в подмышку. Как потом рассказывал Гриша, в тот момент он испытал просто-таки первобытный ужас: один в тайге, ночь в самом разгаре, костёр потух, а собака испугалась ещё сильнее, чем он сам. Мурашки размером с мелкую картошку ползали по всему его телу, руки и ноги похолодели, сердце колотилось в груди с грохотом.

   Несколько минут стояла тишина, а потом… потом вдали снова раздался жалобный не то крик, не то стон, он приближался, словно плыл по воздуху и превращался сначала в отчаянный вопль, а затем в совершенно звериный вой. Щукарь захрапел, рванулся на привязи, встал на дыбы и замолотил пред собой передними ногами, словно отбиваясь от кого-то невидимого. В расширенных безумных его глазах появился красноватый отблеск. Крона лиственницы зашумела, словно от ветра, раздался треск, вниз полетели щепки и ветки, и кто-то большой и тяжелый вылетел, бесшумно маша крыльями и перекрыв ими большую часть неба, и скрылся за увалом. Ну не было в тайге таких больших птиц!

   Гриша сидел в шалаше в обнимку с Джеком ни живой, ни мёртвый. До рассвета оставался ещё час, и в этот час несчастная Варвара то по-волчьи выла, то тихо и жалобно всхлипывала, горюя о своей судьбе…

   Надо ли говорить, что как только небо на востоке порозовело, Гриша мигом собрал свои пожитки, вскочил на коня и резво помчался к дому.
  Сено он забрал через неделю, приехав к Варварихе с двумя мужиками, и уж больше там не оставался на ночлег.  Но днём, бывало, косил, а вечером торопился домой, к людям.

   Через пару часов после спуска с гольца мы подъехали к его шалашику, посмотрели на большую, кряжистую лиственницу, заглянули в распадок. День был солнечный и тёплый, но над Варварихой висела тяжелая, безрадостная тишина. Не слышно было птиц, не стрекотали кузнечики, и только высокая трава стояла неподвижной стеной; над ней плыл одуряюще прекрасный медовый дух. И где-то там, в дальнем конце, в глубине длинных трав неупокоенная душа бедной Варвары ждала ночи, чтобы плакать и стонать, и жаловаться на свою судьбу.

   Есть места на земле, где люди селятся издревле: по берегам рек и пресных озёр;  на границе леса, богатого дичью и ягодами, у морей и океанов, но в глухой тайге, на безлюдье, и тем более ночью, - человеку делать нечего. Там другая, параллельная жизнь, ещё непознанные законы, вам это любой лесник скажет. Так, пройдёт экспедиция, прошествует конный отряд, и скорее снова к людям, к цивилизации. А то и пропадёт кто, заморочат его лесные жители, лишат разума ночные страхи, собьют с дороги, и всё – пропал человек без вести…  Как сказал Букукунский участковый: тайга большая, жизни не хватит, чтобы отыскать в ней человека.

2022 г.