Золотая пыль

«Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…»
Марина Цветаева

Я доползла. Села за стол, поставила перед собой фужер и тарелку, хотя знала, что есть не буду. Поставила фужер, тарелку и так сидела перед тобой, наверное, долго, скользя по очень мягкому тёмному коридору, которым мне всегда казался наш город. Придушённо шипели на меня мозаичные ангорские кошки с разноцветными глазами, под мостом, цветущими ветками врывалась в память сирень, в кровь царапая… Синие огни иллюминации горели на переходах, как на рождественских ёлках, а ты всё не приходил. Я плеснула себе в фужер давнишнего крымского вина, налила и тебе, выпила несколько таблеток, и стала ждать тебя.
Кошки вдруг отскочили, словно кто-то за хвосты сдёрнул их с меня, и мимо полетели в ночи, одна за другой, как стая птиц, мечети… и кызылайские чистильщики обуви теперь бросили работу и ждали тебя вместе со мной… К нам подошли даже те грустные бородачи, что жарят каштаны у остановки в Кен-парк, тоже, похоже, были с кошками и сиренью заодно…
Но ты всё опаздывал…
Вдруг откуда-то сверху посыпалась золотая пыль, её блёстки падали мне и тебе в фужеры, и я вспомнила, как сто лет назад мы на Новый год писали записки, сжигали их и пили шампанское с пеплом. Стало до ужаса душно, я открыла настежь окно: тысячи огромных китайских фонариков взмыли в небо, смешиваясь с шлемообразными куполами минаретов. И тут я почувствовала спиной твой взгляд. Взвизгнул, как будто металл по шёлку --что-то зажглось под лопаткой, и я поняла, что алое платье моё получило за меня свой стигмат, ведь оно и вправду надрезано.
Ты молчал. Странно, ведь раньше ты любил поболтать…
Тогда заговорила я:
– А знаешь, как было в одном кино? Влюблённый парень заглатывал рыболовный крючок. Он прав, любовь – искусство заглатывать… И кто бы знал той бишкекской ночью, когда я сказала: «нельзя брать чужое», а ты ответил: «тогда возьми своё», что этот крючок, обрастая новым мясом жизни, когда-нибудь захочет вылезти обратно. Смешно, правда?
Губы твои, припухшие от чужих поцелуев, были крепко сжаты. Ты спросил глазами: «зачем ты врёшь сейчас? Ты сама прогнала меня. Ты прогоняла меня четырежды, и теперь я не вернусь ни за что!»
Я рассмеялась: «боже, какой ты идиот! Куда ты не вернешься, если ты не уходил никуда?! Я сама этого не знала, но теперь знаю. Я не выпущу тебя из себя, ведь живут люди даже с ножницами, забытыми хирургом... Точно, это в двадцать лет наши потери отскакивают как горох. В сорок уже застревают как пули…»
Ты лишь криво усмехнулся: «пули, ножницы, боже, какой текст!» Но так и не посмотрел мне в глаза.
Тогда я попросила: «посмотри на мои руки – они сейчас в золотой пыли… Видишь, пыль забила мне царапины, что оставили твои кошки? Волосы мои тоже блестят – теперь никто не видит, что я без тебя уже старая девочка с сединой. Платье на мне алое… Но внутри я сухая! Я теперь насухую живу, бесслёзно. Когда же сломается это рвущее зубчатое колесо внутри меня? Мне больно, научи меня напоследок плакать!»
И ты зашептал мне глухо, придушенно: «плакать научить нельзя. Надо было прежде плакать научиться, а потом любить. Так-то лучше, милая, ты мне нутро своими нежными любимыми руками рвала, теперь сама поживи-ка с этой моей болью, которую я отрезал».
Я сказала: «так ты хочешь моей боли? За что?? За то, что я пыталась спасти тебя?!! Тогда порежь меня сам, порежь своим взглядом острым, как бритва, так я чувствовала всегда твой взгляд сквозь сон… Этот твой взгляд, он словно разрезал мой сон, вынимал оттуда меня живую, переспевшую, ту, которой я боялась всю жизнь… Дай же мне коснуться твоего лица!»
Ты отшатнулся и вдруг с шёпота перешёл на крик: «ты знаешь его хорошо и на ощупь! Ты, очевидно, вслепую могла бы вылепить мою посмертную маску. Я ухожу! И возвращаться не намерен!»
Я только и успела тебе промолчать: «Мир – это начало твоего имени... с губ не спускаю… прилипло к губам твоё имя... Я теперь не смогу… без этой золотой пыли, Мир! Я завтра жду тебя, и послезавтра… До тех пор буду звать, пока твой шрам от раны под животом, которую тебе нанес, тебя же спасая, в последние часы жизни хирург – пока ящерка эта не сползёт с твоего тела. Только тогда я поверю, что шрамы могут растворяться во времени! Что я буду жить сама. Без тебя. И без шрамов.
Я ведь бросила тебя для тебя… Я хотела спасти тебя от себя… Но продолжаю любить. Теперь за любовь, которая не нужна, хочу попросить прощения. Я прошу прощения и у себя за то, что несчастна без тебя, за свои сухие обезвоженные губы, которые никого не хотят… Бог наказал меня: он отнял уши, глаза и губы того, кого я люблю. Знаю, что не нужно, но сердце продолжает ждать тебя… глупое сердце, почему у тебя нет мозгов? Почему ты, Мирбек, пишешь… писал в письмах «подцелуй»? Целовать от цело-чело… когда люди целуются, они касаются челом...
Но ты уже не слышал меня…
***
И вот я сажусь в нестерпимо алом платье в электричку… И говорит какая-то дева в микрофон: «Уважаемые пассажиры! Мы проезжаем уникальный природно-климатический комплекс Подмосковье! Каждый из нас может сделать очень много для сохранения дикой природы, не затратив на это почти никакого времени».
В липком окне, будто намертво залитом суперклеем или прогорклым майонезом, забегали родные берёзы. По соседству женщина вела бесперебойный монолог – о лечении геморроя до всенародно выбранного царя Бориса Годунова. Я обречённо закрыла глаза. И сказала себе – он сегодня придёт на ужин, только бы не забыть: курица, чёрный хлеб и майонез.
Но голос дикторши не унимался: «Участвуйте в митингах, различных акциях, праздниках. Поддержите тех людей, кто борется за охрану природы. Как минимум, это покажет чиновникам и предпринимателям, что народ сегодня требует не только хлеба и зрелищ».
Я ещё раз повторила: да, чёрного хлеба. Непременно чёрного хлеба. Он в моей тюрьме. Для турок, если хотите, самым страшным наказанием в русских тюрьмах был как раз чёрный хлеб. Вновь открыла глаза. Зашёл парень и присел рядом с девушкой. Молча. Как будто просто присел. Потом что-то ей сказал, оказалось, они – пара.  Мы сорок минут ехали молча. И лишь голос нам был: посадите дерево или куст, повесьте синичник или кормушку, уберите мусор, и наши дворы, сады и парки будут радовать вас зеленью и пением птиц.
Да, точно… надо чёрную курицу… не забыть…
Этот парень и девушка…  оба так и не взглянули друг на друга. Так и не сказали больше ничего, уткнувшись в мобильники и что-то там набирая. Если они писали друг другу смски – это единственное, что оправдывало их вымученную близость.
Я вышла из трейна, идущего в свою инфинити . Подбирая полы алого платья, я зашагала по раскисшей родной земле, и твердила, чтобы не забыть: чёрный майонез… надо купить…