Тайны Снежной Королевы

Десятые выживали, сороковые строили коммунизм, шестидесятые шептались, семидесятый - на дворе...
Любимая пора - предновогодье. Бабушка печет блины на четвертом этаже в кухне коммунальной квартиры. Сегодня они будут с медом!
Елочная сосулька начала семидесятых волшебно поблескивала. Брызги бенгальских огней, хлопушки и конфетти – мое счастье в лабиринтах подсознания.
Я росла послушной и способной озорницей, привыкшей к сцене и аплодисментам с пяти лет.
Мамочка свято верила в пользу  дисциплины: режим дня в первую или вторую смену, после школы - уроки. Порядок в портфеле и примерное поведение в школе. И – акробатический кружок, он перерастет вскоре в цирковую студию, я тренировалась там с пяти лет в «Понедельник/среда/пятница_с_семи_до_девяти».
Упражнялась акробатикой, это не той, которая «поднимитесь на носочки» да «полезайте вверх». Здесь - «колесо, мостики да шпагаты». Подумаешь, какой-то сельский клуб – мы в прошлом году в самом Свердловске выступали на двести пятьдесят лет города!
То и дело слышались перешептывания старшеклассниц о впечатлениях концертов различных сельских клубов или школ, на уличных агитплощадках, как о чем-то второстепенном и неважном. Налету схватывала и я, а потом позволяла себе опоздать на разминку перед «неважнецким» выступлением (благо, гибкость позволяла любую программу хоть спросонья “отработать”). Влетало бы мне «по первое число», да все на незрелость списывалось и усталость. Шутка ли - по четыре выхода на различных площадках в день города или на новогодние елки. В шесть, семь, десять годков… Так я и приучилась жить шутя да на поблажках, в награду за талант  да за недетский труд...
А как ныли ноги от растяжек шпагатов и “прямой”, и “поперечный” - красота!
Но даже мама не представляла себе как ныли мои икры! Конечно, она натирала мои ножки, и ей трудно было вставать среди ночи от моего плача, ведь в шесть утра. как только Маяк прохрипит по радио, ей снова вставать, завтракать во время радио-зарядки. Это не шутка - дело серьезное.
И мои постоянные тренировки - я бегала в понедельник_среду_пятницу зимою_летом_осенью_весной во Дворец пионеров. И не опаздывать старалась. Выйду заранее и, когда остается времечко, забегу в "Детский мир".  Воздушные шары посмотрю, мячики да мягкого зайчика с железными тарелками вместо лап. В синеньких шортиках с помочами. А сзади, на его спинке - отверстие для ключа. Заведешь, и он хлопает в ладоши, подпрыгивает - радуется. И я радовалась. И аплодисментам зайчика, которого мне подарили на "Новогод", и аплодисментам зрителей, которым все-таки нравилось, как девчонки "изгибаются". Пять минут разминки – и мостик, подбородок, каучук…
На этот раз привычная витрина канцтоваров преобразилась в зимнюю сказку: хлопушки, сосульки, мишура  – какие там колеса да шпагат! Дождь, разноцветные шары, шишки, звезды, гирлянды! Снегурочки, Снеговики, Деды Морозы (одному из них я после праздников постирала колпак, кушак, и, конечно же, мешочек с подарками)
А в центре зала, рядом с крутящейся елкой, царила она – СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА!!!
Заворожила, закружила, увлекла…
Прогул! Это была моя первая тайна,первый позор. Снежная королева, ворвавшаяся в мою жизнь со страниц книги сказок Ганса Христиана Андерсена. Узнала ли мама эту тайну, не помню. Мамы ведь знают все.
Тем более, и папа работал этажом ниже, в радиолюбительском кружке. Не в том фокус, что работал, а в том, что это - мой папа. И это была самая большая тайна моей жизни. Бабушка по-секрету своей подружке рассказывала, а я рядом стояла и слышала. У взрослых ведь бывают свои большие тайны, которые мы, маленькие, по разумению взрослых, или не понимаем, или не слышим.
Тайна бывает одна. Бабушкина тайна о том, что она в Бога верит, и молится за  детей и внуков. А мамина тайна – о том, что папа провожает нас домой. Так я и оказалась маленькой хранительницей больших тайн. Так и приучили меня шестидесятые о маленьких секретиках молчать. Или шептаться.
2
Двадцатые проживали свой век, пятидесятые стояли в очереди за колбасой,сыром, сахаром,водкой и постельными принадлежностями, а восьмидесятые спали в колясочке...
Маринка, одноклассница моя, которая после сессии в архитектурном, заглянула ко мне – погладить попку моей малышки и мчаться дальше – по женихам. Все, как обычно. Только перед тем, как упорхнуть, на пороге задержалась:
- Слышь, Лелик, ты ведь все понимаешь – мне пора! И её взгляд прокатился в сторону дома, в котором он ее ждет. - Ну, да – поджидает.
- Оно пойди пошто, конечно. А как коснись чего, вот тебе и пожалста! – весело отозвалась я, пальчиком указательным указав на младенческую коляску.
- Я не о том. Понимаешь, со мной тут чувиха увязалась. Обломить ее не могу. Живем вместе в общаге. И ехать ей, говорит, некуда. Подцепи на вечерок, те-е все-равно дома сидеть. А? Понянчишься с ней? Она в штаны ни-ни! Большая уже. Ну, все пучком? – улавливала я конец фразы, брошенной мне перед хлопком двери, в которой показалась девушка.Безупречно оформлены брови, очерчены ровненько губки,  прокрашена малейшая ресничка. В меня вцепился колючий взгляд голубо-серых глаз:
-  Снежана я, Снежка.
Я сразу отвела глаза - не попасть под лед пронзительного взора.  Джинсы и, конечно же, кофточка «Феррари». Против Снежаны не имела ничего. Поначалу обрадовалась  новому собеседнику, который старше пяти месяцев, хотелось услышать хорошие новости и ещё что-нибудь кроме «агу», да «агу»!
- Нянчусь, как полагается, со своей «кнопочкой», уже отвыкла разговаривать с людьми. Проходи. Новое лицо в нашем дворе невеликом. Вечерком мы пошли с коляской в Харитоновский парк подышать свежим воздухом, малышка сладко уснула.
- Сопи в две дырки, драгоценная душа, - шепнула я, поставив коляску на тормоз. Снежана присела на краешек скамейки. Начала едва дыша, осторожно и тщательно нашептывая, будто заготовленные фразы, а будто найденные впопыхах  слова. Но это только начала…
- Забавная у тебя малышка.
- Обожаю ее, да только устаю зверски. И, слава Богу, мама помогает. Знаешь, они ведь, мамы-то, всегда помогают.
- Да-а-а. И моя мне тоже помогла. Ох уж подсобила-подмогла-а-а - растянула Снежана.
От безделья я разглядывала пробивающуюся в жизнь летнюю растительность. Внезапно взгляд запутался в ромашкиных лепестках.
- Вот, так и в жизни любит-не любит, - злорадно усмехнулась я о долюшке своей - Куда пойти, куда податься, да мне без мужа б не остаться!
Она сочувствующе смотрела на меня – уже успела взглядом окинуть и нашу однокомнатную квартирку «на троих», в котором нет «мужского духа».
Исподтишка оглядела соседку. «Эх, с такой легко бы сейчас на дискотеку!» - пронеслось в голове.Точеная кукольная красота, в холод не согреет и в жару не освежит.  Не манит, не отталкивает, не зовет и не гонит прочь. Нет, не в моем вкусе – не привораживает, но и забыть себя так просто не дает. Как сосулька далекого детства: поблестит и растает...
Она резко отвернулась в другую сторону и наткнулась взглядом на мать-и-мачеху:
- Я ведь забыться приехала…
Кнопочка закряхтела. Я схватила ручку коляски, укачивая малышку. Поймала себя на том, что захотелось мне убежать с дочкой от этой девушки. Без оглядки. Ну, как Герда схватила Кая - и вон из владений Снежной Королевы.
Но не бросишь же человека в чужом городе! Усилием воли я еще раз повернулась к подруге на час. Блеск ползущей по щеке слезы еще раз напомнил мне далекий новый год.
- Вот и наши дочурки подрастут, будем с ними елку украшать, в "Детский мир" за сосульками бегать… - Снежана вздрогнула. Я замолчала.
- Хорошо на каникулах. Говорят, что время лечит все. Правда? – вкрадчиво начала она.
- Не знаю, - отмахнулась я. – Что-то оно меня не лечит. Личико дочкино каждый день перед глазами. А того, на которое похоже.Того,  которое…
- Лечить – не лечить, любить - не любить, летать - не летать, стрелять - не стрелять, но утки уже летят высоко…- Я им помашу рукой! – с горькой усмешкой пропела она. От ее пения у меня мурашки по коже.- Мне бы доучиться надо. Куда я без образованья! Три курса осталось. Не бросать же! Мать у меня одна, жизнь за меня положила, хочу под старость долг дочерний свой отдать. Тяжело ей в деревне, она меня и отправила в город: "Костьми, - говорит – лягу, а тебя вытяну, чтоб не хуже других! Всю жисть я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик! А ты-другое дело! Не дам тебе на ферме хвост борову крутить! Марш - в город! И чтоб в люди вышла!"
- Ага, -  отозвалась я, - вот и моя на меня не похожа.
И снова захлебнулись в омуте мыслей каждая о чем-то  своем.
Снежанка продолжала.
- Нездоровая она у меня, только внешне грузная… Сломленная. Из оккупации в Германию подростком угнали, а потом под русскими в лагерях доказывала, что «не шпиёнка». До сих пор что-то доказывает. После уборочной хворает, неделями лежит, самогонкой то ли боль, то ли думки заливает. Тужит, да помалкивает. В такие дни не подходи к ней, ой, не подходи!
Волей-неволей я вслушалась в исповедь гостьи непрошенной. Ресницы? Нет, они не были размазаны. Морщинки? Ни единой на щеках. Говорила она не торопясь, речь расстилалась реченькой местной – вроде и разливается, вроде и пологая, а как завернет-завернет, как бы протиснется в ущелье гор - уральские спящие горы подтачивает. Не зря в народе говорят, что капля камень точит...
Будто сама собою, продолжала:
- Мамку жаль. Без меня сломится. Из последних тащит, а  силенок ее уж и не хватает. Дом подгнил. Не живать без мужика в нем, не живать. Бредит она, чтоб нашла себе я кого-то в городе. И с квартирой, и при должности. Это чтобы обо мне не хлопотать.


- Так и мне бы с квартирой, при должности и без проблем. СПортивного и работящего, - усмехнулась я. А я не такая росла. И моя мамочка была молодая, крепкая да бодрая!
Она все продолжала:
- Я на него не обижаюсь. Ко врачу страшненько было идти, да потом все сроки прошли…
- А я и не думала избавляться – через полгода снова залетишь, – общая тема зацепила и, очнувшись от внутреннего отчуждения, решила поддержать ее. - Да ладно, дети – дело хорошее! Испокон веков рожали, рожают и рожать будут. Нас родили, мы рожаем, и наши дочери родят. Тяжело, конечно, да на том жизнь держится.
- Выучусь и подлечу мать свою! На всё пойду - чтобы ее по Черноморским курортам, да в Крымские здравницы к лучшим врачам. Или к тем, которые в Кремле самого Брежнева да Косыгина на ногах держат.
Ее взгляд просиял как только заговорила о матери своей.
- Эко замахнулась! Это понятно - держат, только туда не попасть. Свиным-то рылом,из деревни? Вот я с Кнопочкой, с диатезом от участкового-то никуда! А ты - на кремлевских светил метишь! Спятила совсем?
- А я прорвусь. Куда надо пройду! Даром что ли она меня вырастила?
- Слышь, так ведь все матери растят. Всё одинаково бросаем все ради чад своих.
- Все одинаковы, да разные все.
Отрезала она - ни взревела Снежана, ни взвыла. Не змейкою, сквозь зубы просвистела, ни львицею родившей прорычала. Продолжала тихо:
- В лагерях меня мать прибрала. Роды в бараке на нарах принимала. Да не повезло бедной: то ли инфекция, то ли слабость – вскоре после родов и скончалась.
Я сперва от соседа хмельного узнала. Мне тогда годок десятый шел, а они, как всегда, самогонки нахлестались. Мать настоечку хорошую делала, да самогоночку гнала. А сосед то забор, то крышу подправлял. Как всегда, бутылку выжрали. Мать вырубилась,а он заревел. Сопли-слюни пускал. Просил пожалеть его.
Сначала рассказывал, как их стадом согнали в скотный вагон закрыли, сутками они ехали, стоя вытянувшись, не спали и ели одну булку в день на весь вагон, и мочились под себя…
Ум за разум заходил, че вытворял, че говорил, а на утро сам не помнил. Куда деваться было мне, малолетке. Это моя первая тайна. По деревне судачили кумушки да спорили, что было там, в доме нашем. Да откуда им знать то, что помню только я. Да и позабуду вряд ли.
Как восьмилетку закончила – в Москву подалась. Сначала на маляра выучилась. Да не могу долго малярить – почки нарушены с детства. После поступила в архитектурный. Учусь, экзамены сдаю. К матери на каникулы езжу.
Мирно посапывала Кнопочка. Молоко подошло, начинало протекать сквозь кофточку. Безмятежно кивали ромашки. Настороженно смотрели одуванчики. Будить дочурку в это время не хотелось, пусть сладко спит в оправе сладких снов.
Снежана продолжала:
- Приехала в деревню сразу после экзаменов, еле-еле сдала: живет на нос лезет. Декан меня талантливой считает, она у нас – мировая баба, предложила академку не брать пока.- Снежана сплюнула под скамейку. - Мать между схватками пытку устроила. "Ага, у врачей там не была? Ну, ладнось! Ниче, ниче, родим, выкормим, воспитаем – бодрилась мамка. - И тебя вот подняла, потихоньку тянула совхозную лямку и дальше потяну. Сама справлю, вспомню все, смогу я, подмогу. Одна я у тебя, давай, не дури, не тушуйся. Неуж-то не сподоблюсь, да не выташшу вас…"
Не хотелось ни слушать, ни гадать: скорее бы укрыться от этой гадливой надвигающейся неизбежности.
- Молодец, что до матки, доехала! Ты того, девка, не ори шибко-то, ночь на дворе. Терпи - скоро родим! Тужится уж пора!  А к сентябрю – обратно в город! А ты – того: кто на деревне видал то тебя? С кем, говоришь, в автобусе попалась?  Да ты дыши глубже, ты воздуха поболе набери! Наших не было, значится… Ну, давай, потерпи трошки, да в люди выйдешь! Твое дитя учебе не помеха. - Не то себя, не то меня уговаривала матушка. - Крепись, малышка, Белоснежечка моя…
Глядела я на нее: безжизненная, белоснежная.  Худенькая, холодная, хрупкая. Сквозь кожу будто косточки просвечивают и вены синевою отдают.
- Когда родила?
- Месяца не прошло... Я чумная была. С дороги. Намаялась, устала да уснула. Очнулась, да притворилась, что сплю. Слышала, как заходил собутыльник матушкин, из детства который, но не дала ему мамка пройти. Вытолкнула - и весь базар. Раньше не могла прогнать – любил он ее с детства, вместе бегали, так и ходил по сей день, что-то промеж них было, что-то и осталося. Она пораньше вернулась домой, амнистию дали со мною. У него из семьи никого не осталось, сам жив-здоров, а вот почти без пальцев на руках-ногах пришел. Фашисты позабавились. 
Женили его бабы из села – мужиков в ту пору не хватало - кто на два, кто на три двора. А через пару зим сбежал из села, да к матери на хутор  приполз. С тех пор маются: и вместе - тесно, не могут врозь. Первый раз пришел - мать взашей  его вытолкнула. А потом свыклась, одной трудно, так и выживали. Мне – тошно в сторону его,  лысого-слюнявого смотреть, но вырастил меня он, да и с матерью вместе в плену были… Забылась снова. Не помню, сколько проспала. Потом поела...
Замолчала, снова сплюнула и продолжила:
- … Боялась расспросить мать. Мамке доверилась – опытная она - жисть тяжкую протянула. К вечеру второго дня почуяла я недоброе. Молчит она. Трезвехонька, и молчит. Вздохнет, да охнет, а глаза краснехоньки-краснехоньки! Сказала, чтобы в баню натопила. Гляжу – одежда моя выстирана-выглажена:
- В город завтра собирайся. Потом вернешься досыпать. Не то соседи начнут судачить. Али в институте спохватятся.  Ни к чему это нам.
- Сдала я экзамены. Без троек сдала…
- Ласточка ты моя, умница! Все равно уезжай!Баня, миска супу, да на бок. На автобус завтра не проспи. Ни о чем не тужи боле, чем положено. Такая доля бабская, айда вслед за судьбой.
Как сейчас помню – утром подвела глаза карандашом черным, голубыми тенями веки намазала, навела брови черной тушью и ресницы, а губы - бантиком, красной помадой. Расчесала волосы. Мамка сзади провела шершавой рукой по волосам, хвост скрутила мне резинкой потуже:
- Поесть собрала тебе. Сумка в сенках. Ступай, пять минут до автобуса. Впервые с тех времен, когда была десятилетней, решилась заглянуть в ее выцветшие глаза. Правду ее прочитать хотелось. Да свою правду не хотелось выдавать. Выхватила ее взгляд, как ладонями. Да там, где схватила, там и бросила…
- Ой, прости, девка-девонька, к утру только севодня стих…
- Да как же так? Я голосила.
- Не кори меня, девка! Ты горя не видала, потом благодарить будешь!
- Мам, так ведь - родного внука?
- Да не родного, девка! Оттуда я тебя привезла, оттуда, горемычушка ты моя, сиротинушка… -  взвыла она, да тут же поперхнулась. Схватила бутылку, крупным глотком хватила самогоночки. - А ну марш на учебу! Ишь вздумала – матери перечить! В город! Шнель!Шнель! Аухт шнель!..


3

Шестидесятые перестроились, восьмидесятые забизнесменили, младенческий двухтысячный заголосил! Глас трубный перекрестков и веков.
-...Обо всем трубили – все обо всех все знали. Сами о себе, что хотели - говорили. Я научилась разговаривать сама с собой. А что? Обычно люди говорят лишь о том, отчего им плохо. Или говорят, чтобы ты, наконец-то, догнал, чего они от тебя, недогадливой, хотят. И дети разговаривают: то, жалуются, то кричат... Или вот еще: «Дайденегздравствуймамаипока!» в абревиатуре нашего, семейного «Да-де_здрасте_маам_пок!»
С балкона донесся грохот, хлопнули двери и выбирался довольный карапуз, он тащил  тяжеленную чугунную сковородку, ту самую, на которой моя бабушка пекла блинчики, и повизгивал от восторга.
Мы уже и в другой район города переехали, и квартиру поменяли не одну, и сковородок то тефалевых, то тефлоновых с десяток пережгли. А блинчики я жарила на этой, из новогодья семидесятых.
- Ма-ам,- крикнула Кнопочка из детской, - поесть бы.
- Что, не терпится?
- Ага, просит - опустив глазки на округлившийся животик, подтвердила она и, увидев сковородку, обрадовалась.
Замесить тесто,сполоснуть сковородку, разогреть - в один миг. Вот и первый блин готов. И - не комом!
Первый блинчик дочь теребит, как в детстве. Половину, открыв рот, запрокинув голову назад, откусит. Так и внука научила. Вторую половинку протянет «водителю» - пупсик мог часами сидеть за рулем, преворачивая кузов, открывая дверцы. Или, схватив три разные машинки в руки, демонстрировал бабуле, мне то бишь, свои «сокровишша»!Но, унюхав, схватит цепкими ручонками, завороженно смотрит на половинку блина, подует тут же, высунув розовый язычок, лизнет - проверить на «горячесть», подцепит – и в ротик.
- Ма-ам там  из Госдумы с 8-Марта поздравляют. Посмотри, а?
- Че я там не видела? Блины сгорят!
- Ма-а, новый закон по охране прав материнства и младенчества зачитывать будут, - подбежав и схватив второй блинчик, продолжала она. – Одна голова хорошо, а две – лучше! Послушаем их поправки. Глядишь, чем-нибудь новеньким для одиноких, многодетных, да малообеспеченных вымудрят. Обрадуют мамочек!
- Иди да радуйся!
- Мне иногда кажется, что у них или не все дома, или детей своих нет... Идем! Там - новая депутатша будет.
Я отнекивалась из кухни:
- Эка невидаль – женщина-депутат решает вопросы охраны прав материнства и младенчества! Простые жизненно важные вопросы решает каждый добрый человек на своем месте.
- Ма-а, это не просто человек - женщина на государства службе. она за народ!
- Так ведь и я, уважаемая заведующая детского сада, мать и бабушка, Ольга Николаевна Мещерская, всю жизнь на службе у детства своего микрорайона и своей семьи. И она - женщина – ей и улучшать жизнь женщин и детей! Кому ж еще!
- Ее “поливали” вчера, что своих детей нет! - дочь целыми днями просиживала у телевизора – то сериалы, то новости, а то и “За стеклом”...
- Так это ж с каждою четвертою в наше время случается, по статистике... Говорят, что время лечит, что время все вылечит… - Пошла я все ж посмотреть - надо знать, что в мире творится, помыв чугунную сковородку.
- У нее ж фамилия Королёва. Как королева - пусть и правит! - дочь поглаживала свой животик, девочку ждали. Третьего ребенка ждем в семье.
- Дорогие телезрители, - объявила ведущая передачи, привычно дрогнули ее брови, - слово для поздравления предоставляется депутату Государственной думы по вопросам социальной политики Снежане Королевой.
- Здравствуйте, уважаемые россияне и россиянки! Дорогие мои дочки-матери! - неслось с экрана хорошо поставленным   голосом. Голливудская улыбка разлилась наполовину экрана. Застывший взгляд Снежаны Королевой. Безупречно очерчены губы,  прокрашена каждая ресничка.
- Блестящая женщина! А как говорит-то! Эх, что ж это мне Боженька  леди-то в мамки не дал! Я б ща с ней в Акапулько! - опустошая тарелочку с блинчиками, дочь опять несла такую чушь! Схватив тарелку, отвалила я на кухню.
- Опять ты со своими кастрюльками! Хоть бы раз в жизни послушала умного человека!
- Ты самая умная у нас, ты и слушай. А я, глупая, не разделяю смысла жизни Снежных Королев.
С балкона донесся грохот, хлопнули двери – довольный карапуз, следом за собой на веревке тащил деревянные саночки и повизгивал от восторга...