Другое время, ёшкин кот...

(Быль)

- Деда, бабуля сказала вчера, что у вас были свиньи. Но вы же были учителями, а не фермерами. Зачем вам нужны были свиньи -для «релакса»? – спросил меня внучок. Он не знал, как по-русски будет слово relax.
Я понял, о чём он говорил: только что показали ролик по нашему американскому ТВ, где один чудак заимел свинью для успокоения своих нервов. Кто-то собаку, кто-то кошку имеет, гладят их, разговаривают – говорят, помогает в стрессах. А этот - проникся нежностью к свинюшке, получил документы соответствующие, и теперь она ходит с ним и на занятия, и в ресторан, и в любые другие места. Америка, блин!
- Нет, мы их держали для еды.
В глазах моего внука-подростка застыл вопрос и.. ужас!  - Вы их ели!?
- Ну да, –просто ответил я, решив опустить внучка на грешную землю. Ему исполнилось 12 лет, и я на свой страх и риск начал посвящать моего молодого американца в настоящую жизнь. – Ели и с картошкой и с другими гарнирами. Шашлычки особенно получались отменными. Ты разве не знал, что мясо не растёт на деревьях, а добывается от разных животных – домашних и диких? – спросил я.
Деннис поморщился. Потом, видимо, решил продолжить этот разговор.
- А где был мясокомбинат, ведь в посёлке, где вы жили, ничего не было, сам говорил.
- А зачем мясокомбинат? Я сам резал.
Глаза у внучка застыли в ужасе. Он фыркнул с отвращеним и пошёл играть в свои электоронные игры, где всё было fun и о’кей. 
За ужином он отказался от котлеты, сказав, что больше мяса есть не будет. А я вышел в свой уютный задний дворик у дома, сел на любимое кресло и задумался. Откуда у наших детей, внуков такое «чистоплюйство»? Откуда в обществе появилось ложное представление о человеке, его правах и обязанностях перед будущими поколениями? Откуда эта наивная и, самое страшное, - преступная политкорректность, когда люди живут под одной крышей с собаками, целуют их в морды, спят с ними, оставляют завещания им, а рядом, на снегу, замерзают бездомные, больные, бедные люди. Откуда пошла мода на однополые браки, толерантность к тем, кто не может определиться со своим полом? Не оттого ли, что мы с детства стелим соломку под каждым шагом наших дитяток, уберегаем их от реальностей жизни, рисуя её только в розовых тонах?

  Невольно вспомнилась моя трудовая биография, которая началась в посёлке Перемётное, куда меня забросила судьба после окончания Уральского пединститута. На улице «буйствовал развитой социализм». В магазинах – шаром покати. Мяса совсем не было. Пришлось всем, даже учителям, заводить свиней. Не буду описывать, как мы доставали комбикорм, как за бутылку самогонки сторожу таскали по ночам доски из ближайшей пилорамы (сделать это официально было невозможно) на строительство сараюшек-для-хрюшек.
Постепенно дело пошло на лад: свинюшки росли, жёны перестали пилить нас, «интеллигентиков», за неумелость приноровиться к сельской жизни, к нежеланию пользоваться нужными связями с родителями наших учеников. Помню, мы ходили гордые, в ожидании Нового года, когда обычно перемётнинцы резали свиней.
И вот наступили предновогодние каникулы. 
В нашем посёлке был резак, - алкаш страшный, но мясник "от бога". Мог один зарезать и разделать свинью за 30 минут. Все  шли к нему с просьбой помочь в этом деле. Михалыч, так звали его, был рад такому делу. Ну, разделаешь тушу, потом святое дело – жареная свежатинка, выпивка, хороший кусок мяса хозяйке...
Пили тогда везде по-страшному. Водки зачастую не было в магазинах, гнали все самогонку, от которой наутро башка так болела, что даже шаги мух по потолку звучали канонадой! Михалычу наливали по-полной. Отказываться он не умел; так и пристрастился к Зелёному Змию, периодически уходя в глубокий аут...
Однажды он запил невовремя. Корма для свинюшек в тот год не было даже по окрестным хуторам. Мою животину Михалыч завалил ещё до запоя. У моего же старшего  брата Анатолия, тоже учителя, было 8 маленьких поросят. Корма оставалось на неделю. Брат в отчаянии - нужно резать, не то подохнут! Сунулся к Михалычу - жена даже не открыла дверь, сказав, что муженёк «ещё в отступе». Сунулся к резаку на другом конце посёлка – в командировке. Приходит ко мне чуть не со слезами: - Братан, выручай, некому резать, одна надежда на тебя. Давай ты зарежешь, - у меня рука не поднимается!
- Почему я? - спрашиваю.
    - Ну не твои же поросята, тебе и не жалко будет.
Взял я нож, а он был у меня как кинжал, - отменный, из клапана сделан другом детства -кузнецом. Пришли в сарай, а поросята мал-мала меньше.
- Не, - говорю - не буду. У меня кинжал длиннее любого этого порося! - и ушёл.
    На следующий день он опять ко мне.
- Что делаешь? – спрашивает.
- Не видишь - читаю.
- Что читаешь?
- Перечитываю «Тихий Дон» Шолохова, - отвечаю. 
Смотрю, просиял мой братка. Сел со мной на диван и так, как ни в чём ни бывало, спрашивает:
- А ты читал, какими казаки были суровыми? Помнишь, как один казак, товарищ по сотне Гришки Мелехова, рубил немцев без жалости? 
Вспомнил я про того казака - с Гришкой служил в Германскую, был суровым, даже жестоким. Не знаю, почему, но такие тогда мне нравились; хотел я на него быть похожим, я даже Толику как-то сказал об этом.
- Да, - говорю, - помню.
- А вот он бы зарезал без жалости любую животину. – Толик ввернул удачно это сравнение. – Пошли, брат, докажешь, что ты настоящий казак.
На дворе была зима, у нас – каникулы. По телику два канала, на одном Брежнев читает доклад о «ведущей и направляющей силе», на втором – «Лебединое озеро». На кухне жёнка судачит с соседкой. Делать нечего, взял кинжал и к сараям.
Подошёл к поросятам и опять отказался, мол, не буду, подавай хряка – зарежу не задумываясь.
Толик достал бутылку первача, сел на колбан, налил походную стопку. – На выпей, так легче.
- Не надо, - говорю, - не буду. Слишком маленькие – кожа да кости.
- Ты что! Молоденьких поросят царям подавали на вертеле зажаренными! Это же нежнейшее молочное мясо! Ты хоть раз пробовал поросёнка на вертеле?
- Нет, - говорю, - и не хочу.
- Так что же делать? Сдохнут же! - пригорюнился брат.
Мы выпили, подумали.
- Есть идея, - говорю. - У меня учится мальчонка Витя, а у него отчим – заведующий мясным цехом. Он мне несколько раз говорил, что если нужно будет мясо,  то, мол, обращайся. Там же должен быть профессиональный резак. Вот я попрошу Виктора Ивановича, он и поможет тебе.
- Много, наверное, возьмёт? – засомневался Толик. - Хотя, выхода-то совсем нет, – согласился брат.   
На следующий день пошли мы в этот мясной цех, который располагался недалеко от посёлка на берегу речки Деркул. Мяса в магазинах не было, а цех был - там принимали на убой скотину из совхозов и колхозов. Куда уходила продукция этого цеха, знали, пожалуй, только власти райцентра, да сам директор цеха.
Контора оказалась закрытой, и мы направились в цех – небольшое помещение, примыкавшее к конторе. Открыв дверь в него, мы увидели следующую картину: у стен, на соломе, лежали четыре огромных свиньи. Их задние ноги сковывали цепи, которые были надеты на крючья, торчащие из стен.
В углу грязноватого и вонючего помещения, рядом с огромным разделочным столом, на небольшой табуретке, сидела маленькая женщина и курила папиросу. Её брезентовая спецовка с окровавленным передником, не оставляла никаких сомнений в том, что она там работала.
«Видимо, помощница резака, подумали мы».
На наш вопрос, не знает ли она, где Виктор Иванович, женщина недружелюбно ответила, что он на заднем дворе и скоро придёт в цех.
Голос у женщины был пропитый, хрипловатый, как у мужика.
Мы присели на скамейку у стенки и стали ждать.
Женщина, не обращая на нас никакого внимания, достала из тумбочки бутылку водки, налила полный стакан и легко опрокинула его в рот. Закусив хлебом с куском сала, она докурила папиросу и легко встала с табуретки. Я поразился её маленькому росту и крупным, жилистым рукам. Они были как будто не её, а другого человека, точно не женские, а сильного мужчины.
То, что дальше произошло, изумило нас: женщина подошла к стенке, сняла цепь с крюка, которая удерживала огромного борова за две ноги, и прикрепила к другой цепи, которая свисала с потолка к небольшой лебёдке с ручкой. Женщина быстро закрутила её и огромная туша борова через минуту висела головой вниз ногами к потолку. Свинья заорала, но женщина, подойдя, быстро перерезала ей горло.
Не успели мы прийти в себя от увиденного, как резак-баба, сделав несколько надрезов на шкуре животного, подцепила её к другой лебёдке. Минут через десять, орудуя ручкой лебёдки и ножом, она сняла шкуру со свиньи. Потом, работая только ножом и топором, она разделала тушу, побросав мясо на огромный стол.
Взяв шланг, резачка смыла кровь в арычок, вымыла руки, и села опять на табуретку, закурив новую сигарету. Минут через десять, всё повторилось – стакан водки – нож, разделанная туша.
Досмотреть этот кровавый «спектакль» нам не дал появившийся Виктор Иванович.
Мы зашли к нему в кабинет и рассказали о нашей проблеме.
Виктор Иванович уважал учителей.
- Вы, Анатолий Григорьевич, привозите своих поросят, я их отдам на свиноферму, а вам выпишу мясо на всю сумму, что они стоят, – предложил он Анатолию.
Так и порешили.
Деньги с нас Виктор Иванович отказался брать категорически.
- Нет, дорогие учителя, ваших заслуженно заработанных денег мне не надо. Знаю, как вам трудно с нашими сорванцами, знаю, что получаете гроши за свою работу, поэтому на первый раз и не возьму с вас ничего. А сейчас усаживайтесь поближе, отметим наступающий праздник, - и он достал из  стола бутылку «Пшеничной» водки, принёс из подсобки хлеб, колбасу, солёные огурцы.
«Пшеничная» тогда была в большом дефиците, считалась «элитной» водкой для партноменклатуры. Она мне показалась волшебным напитком.
Пили мы неспеша. Говорили обо всём. Анатолий вдруг начал спрашивать Виктора Ивановича как накопить на машину -  у того были новенькие «Жигули».
Вначале Виктор Иванович вешал ему лапшу на уши, типа, надо  жить поэкономнее, растить свиней, возделывать бахчу, продать что-то. Но потом, рассмеялся и откровенно сказал:
- Григорич, успокойся, на твоей работе тебе машину никогда не купить!
Анатолий нахмурился, замолчал надолго.
- А что это за женщина там у вас, Виктор Иванович? Ну та, что режет свиней? – спросил я, чтобы перевести разговор на другую тему.
- Мария? Ёшкин кот! Ну, это наша легенда. Она из Белоруссии к нам приехала. Там в годы войны потеряла всю семью – немцы сожгли её деревню, а она чудом спаслась. Пришла года два назад ко мне наниматься на работу уборщицей. Не хотел я её брать, слышал, что пила много с поселковыми мужиками. Живёт у какой-то бабки. Работала уборщицей в разных местах, откуда её увольняли за прогулы.
- Прими, начальник, жить не на что. Дай мне доработать до лета, а там я сама уйду, - попросила она меня тогда.
Ну, принял, с условием, что если прогуляет хоть раз – выгоню.
Начала она работать. Я ненарадовался такой уборщице, всё она делала быстро и аккуратно. Пила только в получку, но слово держала и не пропускала ни дня работы.
Однажды уволился мой резак, а замены ему я не мог найти. Взялся сам за нож, но на первой же свинюшке поранил руку. Положение было отчаянное. Пригласил я всех своих работников в контору и спросил, кто сможет поработать забойщиком, хотя бы временно. Никто не согласился. А тут Мария поднимает руку и говорит, давай начальник я подмогну тебе.
Все засмеялись. Я тоже.
- Чего ржёте? Айда за мной, я покажу, как надо резать свиней.
Мы нехотя пошли за ней. Когда Мария сбросила фуфайку и закатала рукава, то мы все подивились её мощным рукам. А уж когда она завалила и сама разделала свинью, то я сразу же её и назначил на должность резальщицы, по-нашему - резачки. Вот с тех пор она и работает.
Уже позже я узнал, что муж её до войны был мясником в Белоруссии, а она ему помогала. Потом, когда всю семью немцы убили, Мария пошла в партизаны. О её силе и ловкости ходили легенды. Пленных Мария не брала. После войны вышла замуж за одного пропойцу, который вздумал однажды её проучить. Бил долго и жестоко. Потом, видя , что все побои жена сносит молча, схватил нож и замахнулся. Выхватила Мария нож и воткнулв по рукоять в грудь нападавшего муженька.  Был суд,  и пошла она по этапу. Освободившись, приехала к нам.
Золотой человек, я вам скажу! Безотказная и честная. Сломала проклятая война ей жизнь. В другое время была бы идеальная и мать, и жена. А сейчас как ... – Виктор Иваныч подумал, с чем бы сравнить Марию, посмотрел на пепельницу и горько добавил: как недокуренный жизнью окурок. Жалко мне её. Да сколько таких по Союзу баб мыкается!

Мы шли с Анатолием по заснеженной степи к посёлку молча. Каждый думал о Марии, и о той проклятой войне, искалечившей столько судеб...

Марию я больше не встречал. Говаривали, что уехала она на родину, в Белоруссию, помирать.

Может, рассказать это внуку? Хотя, не поймёт он это. Другое время, ёшкин кот...