Тамара Ильинична

               


     - Ну что вам рассказать о моей жизни? Даже не знаю, с чего начать. А может, вы вопросы какие будете задавать? (Тамара задумывается) - Ну хорошо. Я так начну:
     Меня зовут Тамара Ильинична. Родилась и жила в Белоруссии до шестидесяти лет. Год рождения 1929.

     Нас, детей, у мамы с папой было шестеро: три парня, три девочки. Как я была маленькой, я уже и не помню - помню только войну. Как началась, как папу взяли в армию, а он, чтобы младшие не попали к немцам, взял их с собой (старший-то уже и так был в армии). Остались нас с мамой трое.

     (Голос Тамары звучит ровно, глухо, с легкой хрипотцой. В этом году ей исполнилось девяносто три, но она вполне бодра, несмотря на объяснимые проблемы со слухом, зрением, а также другие мелкие и крупные хвори. Судя по всему, пережитое уже не раз вспоминалось и рассказывалось, она говорит спокойно, как об очень давнем, но время от времени ей приходится останавливаться, чтобы немного помолчать и перевести дух).

     Так что отец с сынами на войне, а мы трое с мамой в деревне. Ну что нам делать? Немцы наших русских гнали, и оккупировали нашу деревню.Как семью солдат, маму с нами троими приговорили к расстрелу. Как сейчас помню молоденького солдата с ружьем, он вёл нас в лес. Как отошли подальше от деревни, он сказал маме, чтоб мы бежали, а он постреляет вверх. Мы и побежали. А потом мы таких же, как мы,  встретили. Много народу. Кто от немца бежал. Пошли с ними, следом за нашими солдатами. Наши отступают - и мы с ними. Они наступают - и мы двигаемся за ними. Мы не одни были, много народу. Военные делились с нами пайком. Что солдаты дадут - то и ели. Это ж первая осень, а потом и зима была. Ну полностью война. А когда бои и солдаты отступают, поле все устлано телами, а мы через них переваливаемся, не наступишь же, и подняться не можешь - стреляют. Перекатываешься через мертвых. А мне двенадцать тогда было. Страшно даже вспоминать.

     Так и шли, дошли до леса, до кустов там. Фронт подвинулся, и мы остались там, зиму целую жили. Нам же идти некуда было - деревню нашу сожгли ещё при нас. Подожгли с одной стороны, и деревня вся сгорела.Так что мы и остались со всеми нашими тут, на всю зиму.
     В деревне все дома заняты были военными, а мы, семей тридцать, заняли сарай. Холод был, мёрзли страшно. Не раздевались вообще. У мамы с собой было немного сала, берегла она его сильно. Иногда спросит хозяйку, где солдаты стояли: «Дай, - говорит, - детей погреть трошки, пусть у порога в тепле посидят?». И сала кусочек даст, хозяйка и пустит. А что посидеть? Там вши не дают сидеть! Ну мы там посидим, трохи погреемся да утекаем. Вот так вот и зимовали. Погреемся на порожке и назад в свой сарай.

     Потом весной наши уже пошли вперёд, а мы остались в этой деревне. Там солдатские нары остались, и мы там жили. Все вместе. И мы заболели все тифом. Маленькие детки, да и большие, умирали; за ночь пять-шесть умирали, их выносили.
     У нас никто не помёр с нашей семьи, так и остались в той деревне.
Фронт подвинулся и нам говорят: «Можете ехать домой!» - А куда нам ехать? Наша хата сгорела.
    
     (Тамара пригорюнивается, замолкает).

     А уж потом, позже, мы вернулись в свою деревню, жили в землянке; там, в землянке, и на земляной кровати спали, пока папа с войны пришел. Пораненный, да живой. Он и дом поставил. Но он мало пожил.

     Я уже в городе жила, на похороны приехала. Какие там костюмы в деревне, а я уже работала, купила ему костюм новенький. Надели, папа лежит, как молодой. Похоронили.

     А мама одна осталась. Она сначала с моим братом жила, а потом с невесткой что-то не поладила. Мама говорит: «Вези меня к Тамаре!». Он и привёз. Брат и корову продал, чтоб мне привезти деньги. А я говорю: «Да ни копеечки не возьму! Пусть это у тебе будет, а мама пускай у мене будет». Вот так мама жила у меня до самого конца жизни.

     Мама отжила тоже девяносто три года, так, как я теперь (улыбается, светлеет лицом). Она мне все говорила: «Дочушка, живи больше меня!». В ту пору я уже жила в городе, Витебске. Комната тринадцать метров у меня, четырнадцать у другой и пятнадцать у третьей. Три хозяйки на кухне. Мама себе подружку нашла хорошую. Захожу домой - где моя матка, а она у подружки. Песни поют, разговаривают.

     А я уже хорошо работала и получала хорошо. Работала лаборанткой на маслокомбинате. Папин лучший друг помог - трудно же было найти. Три месяца проучилась и всё. Да что там и делать? Просто жирность масла определять - высший сорт, экстра или другой.
       На базе у нас было всё-всё: масло, сыр, творог, молоко. Ешь, что хочешь, но выносить нельзя. Некоторые смелые люди масло брали, а я боялась - я никогда не взЯла. Я никогда, даже грамма. Идёшь домой - проверяют, кого-то на доску фотокарточку вывесят. А меня и не проверяли - знали, что ничего не возьму.
 
    Про мужа? У меня была соседка, она познакомила с племянником своим. Витебский, парень хороший. У меня уже был парень, тоже хороший. Но познакомилась с Никифором, он хороший человек был, понимающий, умеющий, непьющий. Пошла за него. Неплохо мы жили.

     Первая дочка родилась, была очень большая, я вся порвалась. Но потом, на второй-третий день, девочка моя уже есть начала. А на пятые сутки я в ванную вышла, а детей кормить принесли. Захожу - на кровати дочка моя лежит, а на виске ранка, и она не дышит. Медсестра по два ребёнка носила на руке и виском ударила о косяк. Я когда зашла в палату - врачи и все там плачут и кричат.

     Меня ещё в больнице держали, а муж забрал девочку и похоронил. Я пришла домой пустая, ребёнка и дома нет, и у меня нет.

     Мне говорили: «В суд подай». А я так поговорила с мужем: «Ну что, ну что, ну осудят. А мне что, как нет, так и не будет дочки. Её мне не вернут. Не будем и заводить ничего. Медсестра девчонка молодая, ей портить жизнь зачем. Теперь не вернёшь». Так ничего и не заводили.

    Вторая дочка позже уже народилась, я ее в честь сестры своей любимой назвала. Потом и внуки появились. Неплохо мы все жили. Дачу муж построил, мы с весны по осень с внуками там и жили.
     Когда мужа избили, он долго в больнице лежал, а потом болел долго. А дочка в Америку с семьей собралась.

     Я ехать не хотела. Мне и дома хорошо было - у нас и квартира, и дача, люди родные. Потом дети уговорили, да и муж умер, вот и стали собираться. Я детей не стала подводить, у них дети и помощь нужна будет.

    Вот и стали продавать, что можно.
     Дача у меня была, шесть соток, но там чего только не было: и клубника, и огурцы, и редиска, и лук.
     Вот пришла женщина - пришла куплять. А вижу - женщина бедная совсем. Что я буду с неё деньги брать? Я на этом наживусь?  Я говорю: «Берите. Только не ленись и паши». И домик отдАла. Хороший домик был. Муж любил, чтоб все было толком. Он его выстроил, все обшил. Выбелил - голубой с белым, а окна голубые. А она бедная. Познакомила ее с сестрой Валей, у той дача рядом была.

    Дальше я не знаю - я не ездила туда ни разу. Возможности не было. Дочка училась тут, да двое детей - а как я могу? А плакала я сильно, когда с сестрой расставались - мы друг без дружки жить не могли. Сначала письма писали, потом совсем связи разорвались. Дочка ее хотела в гости приехать - тоже не получилось. Вот так.

     Потом внуки выросли, пошли учиться, работать. А я тренироваться* начала. Вы ж видите, какие я упражнения делаю - для рук, для ног, для спины. Упражнения сама нашла. А ещё очень люблю ходить. И океан я очень любила. Встану ещё до шести часов и ухожу, в десять прихожу назад домой. Иду вдоль океана до Сигейта* и обратно. А на пляже меня уже подружки ждут, и мы все там купаемся, нет, я не плавала, а барахтАлась в воде, долго, долго.
     Так каждое утро, кроме зимы. Но ходила пешком по бордвоку круглый год.

     Потом уже после восьмидесяти пяти врач меня начала уговаривать - давайте вам в помощь хоматенда* возьмём. Ну назначили мне женщину хорошую, Анджелу. Она со мной не ходила, а, когда я нахожуся вволю, она приходила уже на пляж, где я купалась. Потом мы шли домой, но пока я барахтаюсь, она сидела и ждала. Я и говорю ей: «Ну чего тебе сидеть? Приходи с  купальником, будем вместе купаться». Она принесла на следующий день два купальника: «Какой мне выбрать?». Один себе оставила, а другой отнесла назад. Стали купаться вместе.

     Она, когда перестала со мной работать, звонила - как я? И говорила моей дочери: «Я ожила с твоей мамой». Нам с ней весело было. Я ее научила петь. По бордвоку* ходим - поём, на мосту стоим - поём. Хорошая женщина, мне жалко её. Аа, я её ещё научила тренироваться.

     А сейчас у меня ещё правнуки появились, такие расхорошие мальчишки, вот, проведываю их. У внуков свои дома, дворы, деревья, трава. Есть где тренироваться.* Я и хожу и тренируюсь целый день.

 Ну вот и все. Вот такие дела. Ну что не так, то вы выбросите.


Записала Любовь Пименова


         Послесловие

     Ничего не выбросила. Одна короткая история длинной жизни «маленького» человека. Записанная с его слов. А человек-то и не маленький.

      Еще одно послесловие.

     Дети и внуки собрались все вместе поздравить Тамару Ильиничну с Днём Рождения, ей исполнилось девяносто четыре. После семейного застолья внук посадил ее в машину и повез на аэропорт выполнять обещанное - самый лучший, как сказала она, подарок.
    Там он посадил ее в одномоторный самолет, рядом с собой, и разогнавшись, самолет взмыл над взлетной полосой. Покружив достаточно над полем и лесом, пошли на посадку. Спускаясь на землю, Тамара произнесла спокойно: «Хорошо, но мало…»

   


_________________________

 *Сигейт (англ. Seagate), район в Южном Бруклине. От Брайтона и до Seagate около четырёх километров, и столько же обратно. Тамара за один раз проходила восемь километров.
*Хоматенд (разг.) - от англ. Home attendant - помощник по дому. Сервис для больных и пожилых людей.
*Бордвок (англ. Boardwalk) - прогулочная дорожка вдоль океана, чаще всего деревянная.
*Тренироваться (так Тамара называет свои упражнения)