Сегодня я плачу

     Плачу навзрыд. До разрыва сердца бессонной ночи. Так должно быть всегда бывает, когда сердце тут, а мысли там.
     А мысли там. На Херсонщине. В Червоном Маяке с его нескончаемо бесконечными виноградниками. На пристани, когда за тридцать копеек садишься в «Ракету» и мчишься на подводных, но крыльях, по Каховскому морю в Новую Каховку. В город, где самые вкусные заварные пирожные. За двадцать две копейки. Везде за двадцать, а там за двадцать две. Но нигде, нигде их нет с масляным настоящим кремом. Жёлтым и густым. Нежным и вкусным до головокружения. Добежишь до рынка. До кулинарии. Возьмёшь два или три и пока дойдёшь до пристани чтобы вернуться назад их уже и нет. Растаяли. То ли в руках, то ли в воздухе, оставив на губах их аромат и желание вернуться. Но стипендия маленькая, девять рублей тридцать копеек. Если аккуратно, то на месяц может и хватить. Много ли студенту надо?!. Хотя всё же много и надо. Мамо в этой кулинарии всегда покупала блины. Не потому, что не могла печь, нет! Пекла постоянно и много. Сама. На двух сковородках. Круглые и румяные они солнышками горели и пылали жаром обжигая руки и рот. Грели и согревали дом. Но эти блины были другими. Они были квадратными и их продавали на вес. И ещё они были очень и очень тонкими. Продавщица подходила к ним, лежащим нетронутой утренней пачкой газет и отрезала сколько нужно. Заворачивала в жёлтую бумагу, которая практически сразу наливалась жирными пятнами. Блины были тонкими-претонкими. Зацепишь их слегка за край и потянешь вверх, отдирая-освобождая от кирпичика. И как не стараешься, а одного то зацепить и не получается. Два-три сразу. Тянешь, а блины ругаются сладким ванильным запахом. Пачкаешь руки. А вкусно!
     Рынок в Новой Каховке. Один раз поехали. С друзьями. Юркой Морозовым и Валеркой Романенко. Денег наскребли как раз по пирожному и туда обратно на «Ракету». Очень захотелось праздника. Как купили, так сразу и съели. А до отправления «Ракеты» время ещё есть. А холодно так, что эти полчаса ожидания кажутся вечностью. И чтобы не стоять бродим по рынку. Уже и не вспомнить, что там было и как, но сознание сейчас вспоминает: прилавок и большого грузина, скрывающегося за горкой красных и мясистых помидоров. А до урожая ещё ждать и ждать. Сколько раз мы ходили и бродили мимо не помню, но когда мы уже бежали на пристань он остановил нас и протянул самый огромный помидор:
- Угощайтесь!
     А мы уже бежали и бежали. И только запрыгнув в судно, дождавшись, когда оно поднимется по шлюзам вверх, побежит по морю и задрожит, вырываясь и становясь на крылья, разделив поровну… Здоровья тебе и твоим близким добрый человек! Через годы и уже страны.
     Каховка, Каховка! Родная винтовка. Горячая пуля летит… Летит… Уже не пули, а снаряды и ракеты. И хочется встать, и закрыть её собой. Снова и снова. Закрыть грудью свою память и любовь. Махнуть на прощание любимой девчонке – каховчанке, провожающей суровым взглядом летящую по горящим хлебам тачанку, запрыгнуть на ступеньку, вцепиться в отполированную многими руками за торчащую из кармана красногвардейца рукоятку гранату и мчаться на защиту своей молодости. Пусть кричат, что это другая страна, со своими законами и границами. Но нет границ для любви. Нет любви с границами и часовыми. Есть моя Украина. Украина моей мамы. Украина моего народа. Моей крови от крови. Неделима она в сердце. Ой как не делима. И то, что фашисты снова топчут эту родную землю – то беда. Страшная. То, что они вновь убивают людей – то страх…
     И рвётся серце летящей тачанкой…
     Помочь.
     Хоть капелюшкой, хоть краюшком... 
     И знаю, что мы победим как в сорок пятом, но кто вернёт растерзанных на Донбассе, на Луганске?!
     Кто вернёт добрую Украину свету?! Вернёт свет и радость в дома, хаты квартиры. Вернёт в звенящий зной вечера украинскую песню про лунную ночь. Закружит на приступке хаты дурманом ночных фиалок. Когда мы помоем и отмоем её улицы от фашистской слизи?! Когда я смогу отвезти детей, не боясь за них, и показать им своё Твердомедово, свой Червоный Маяк, свою Каховку и Луганск? Свою любовь и Родину… Единую и неделимую… Как в сердце и душе…
     Горит Каховка, а я плачу навзрыд.
     Сердце рвётся защитить…