В гончарной мастерской

    На окраине небольшого степного городка, на пересечении двух улиц, состоявших, в основном, из одно- и двухэтажных домов, в полуподвальном помещении была небольшая гончарная мастерская.

    Входить в неё надо было наклонившись, ибо дверной проём был низок, и, дабы не расшибить лба, нужно было поклониться и самому Гончару, и изделиям его древнего, причудливого ремесла, расставленным на многочисленных полках вдоль стен.

  Тут были маленькие, приземистые горшочки для закрытой печи, длинные и узкие вазы, поблескивавшие глянцевыми боками и затейливыми узорами на них; широкие и плоские блюда, так любимые азиатами, узкогорлые и пузатые кувшины, в которых удобно было хранить масло, и много всякой другой посуды, которой всегда найдётся применение у доброй и рачительной хозяйки.

  Гончар, крепкий и коренастый мужчина лет сорока пяти, с вечно закатанными по локоть рукавами измазанной глиной и красками рубахи, имел руки настоящего художника: с широкими ладонями, длинными и сильными пальцами, чуткими, привыкшими на ощупь определять состояние и качество материала, форму и симметрию изделия. Материал – серая и тяжелая глина, лежал тут же, в широкой и  глубокой нише у пола, накрытый несколькими слоями влажного холста.

  Хозяин мастерской уже собирался уходить. День склонялся к вечеру, и он, закончив работу и по привычке тщательно убрав остатки глины, разбросанной вокруг гончарного круга, на какое-то время остановился, сложил руки на груди и стал внимательно рассматривать  свои последние работы.

   Через две недели в городе, на центральной площади, будет большая ярмарка. Кроме тех изделий, что он делал на заказ или продавал для повседневных нужд окрестным жителям, были и предназначенные для праздничной торговли. Доход за ярмарочную неделю бывал значительным, и стоило подобрать самую красивую и качественную посуду, не считая всякой мелочи – солонок, маслёнок, детских игрушек и погремушек.
   Постояв некоторое время в созерцании и раздумьях, Гончар снял громоздкий, затвердевший от глиняных шлепков фартук и  вышел из мастерской на задний двор. С удовольствием разогнул плечи и пошевелил ими, словно проверяя, что они не закостенели от долгого и напряженного труда. Взгляд его остановился на большом, толстостенном вазоне, стоявшем у входа. Слеплен он был уже давно, рыжие бока закаменели на солнце, и пора было каким-то образом решить его судьбу.
 Предназначался этот вазон для лимонного дерева одной заказчицы. В обговоренный срок заказчица не смогла выкупить, а потом и вовсе отказалась от него.
    «Если его украсить,  пустить лазоревые ободки по верху  да покрыть лаком,  то, пожалуй, пойдёт под тот же лимон, или фикус», - подумал он, запер  двери и пошёл вниз по улице к своему дому, бывшему в трёх кварталах от его подвальчика.
      На сонный городок опустилась душная южная ночь. В окно гончарной мастерской, всего лишь на одну треть приподнятое над мостовой, заглянул первый лунный луч… 

   Из ниши у пола послышался лёгкий вздох и даже какое-то шевеление.  Только Луна, её бледный, рассеянный свет, могли вызвать в древней глине, привыкшей к темноте недр, оживление и воспоминания. Тысячи лет, лёжа на дне морей и озёр, она вбирала в себя всё то, что было когда-то живым, набирала вес и уплотнялась. Темнота и влага, - вот были её лучшие друзья. Она была мудрой, эта серая, тяжелая глина, - за тысячи лет чего только не насмотришься! И поэтому она знала, что когда-нибудь её извлекут на свет, человеческие руки возьмутся за неё, будут мять и гладить, отрывать куски, вертеть, и в конце-концов сотворят разные интересные и красивые изделия. Потом  высушат на солнце, обожгут в адском пламени печей, и станут ими пользоваться.

     Глина ещё раз вздохнула и подумала: - «Что ж, пришло время послужить людям, хватит лежать без толку».

   В это время лунный луч попал на большой, с неровным и широким горлом, котелок, сплошь облитый яркой бирюзовой краской, отзывчиво засветившейся  таинственным, перламутровым сиянием. Его форма не являлась безупречной,  и на боку  явственно проступала вмятина, но изумительно яркая окраска делала  котелок заметным, и даже как бы «главным» среди прочей утвари.

  - Ну что, братцы, просыпайтесь, - вдруг заговорил он глухим утробным голосом, - давайте обсудим наше будущее. Слышали? Скоро ярмарка!

  - Что тут обсуждать, - запищали разом горшочки для печи, - отвезут нас на ярмарку да продадут, вот вся наша судьба. И будем мы потом гореть в раскалённой пещи, яко грешники в аду. Помоют нас, почистят, заполнят горохом или пшеном, - да снова в печь, пока не треснем. – И они дружно завздыхали…

  Из ниши, словно вторя им, снова послышался легкий вздох.

- Рожает, рожает, братцы! Скоро нас прибавится, - засмеялся Котелок, уставившись на укрытую в нише массу, на что горшочки тоже ответили дружным хихиканьем:

- Ты что, не знаешь? Она без Мастера ничего родить  не может! Эх ты, деревня!

  Котелок столь явно верховодил в этой пёстрой компании, что смотрел сверху вниз на  всех остальных, чему помогало и его «географическое» положение – он стоял на самом верху и в гордом одиночестве.

- А вы, барышни, что молчите? – обратился Котелок к двум тонкогорлым и высоким кувшинам, поблёскивавшим расписными боками.

 - А нам–то что? – запели они в два голоса.

- Мы – не чета этим «плошкам», за нами  спустятся с гор джигиты, усатые черноглазые красавцы, долго будут любоваться на нашу красоту, вертеть и цокать языками, а потом увезут в свои аулы, поставят на самые видные места в доме, наполнят вином или родниковой чистой водой, и будут угощать самых дорогих гостей. И даже если разобьют, - то цветными осколками ещё долго будут играть их дети. –  Они замолчали и снова гордо уставились в потолок.

 - А ты, Простой, что молчишь? – в голосе Котелка слышалась насмешка превосходства, и он обращался к действительно простому по форме сосуду. Котелок немного ему завидовал,  - имея существенный дефект на своём боку, он отчётливо видел, что у Простого в этом смысле были заметные преимущества, а именно: его форма была безупречна, - ни разу не дрогнула рука гончара, да и вкус не подвёл. Вышла из-под рук мастера  классически прекрасная античная ваза, но – серая и бесцветная.

 - Ну и чем же ты мечтаешь наполниться, на какое место встать? – продолжал верховодить Котелок.

- Чем-чем, - чем наполнят, то и буду хранить, куда поставят – там и буду стоять, моё ли это дело размышлять об этом? – ответил Простой. Он и говорил просто, без затей, и вообще помалкивал, только Котелок его всегда подзуживал.

   Лунный луч переместился на нижнюю полку, и из тёмного угла раздался сиплый надтреснутый голос:

- Отстань ты от него, лучше скажи нам, что тебе самому предстоит!

Котелок оживился:

- А, это ты, Треснутый, свистишь тут своей трещиной! – и он ухмыльнулся.

 – Держи её двумя руками, чтоб не разъехалась совсем, дефектный! У тебя одна мечта должна быть, - пережить день!

- Ну и пусть, - упрямо сказал Треснутый,- но и ты не больно хорохорься, неизвестно ещё, что с тобой случится.

  - Я, - ответил важно Котелок, - ещё недавно за себя гроша ломаного не дал бы, да вот Гончар вдруг решил, что на меня стоит потратиться, и облил меня с ног до головы самой дорогой и красивой краской. Сплошь! Без просвета! Видать, стоять мне где-нибудь на возвышении и сиять во все стороны небесной бирюзой!

  Снизу раздались кряхтение и смешки, - это плоские широкие блюда посмеивались над Котелком:

- Мы теперь тебя будем называть «Ваше Сиятельство», да глаза прикрывать, чтоб не ослепнуть!

- Эй, вы, азиаты! – надменно произнёс Котелок, - а за вами приедут из-за моря степняки на верблюдах, увезут к себе в стойбище, и будут морить вас солёным овечьим сыром да жирным вяленым мясом, и стоять вы будете на полу, потому что столов у них  отродясь не было!

- Ну и что в этом плохого? – в два голоса заговорили Азиаты, - мы для этого и созданы. Выполним свой долг до конца, пока ты будешь без толку сиять на пьедестале!

   Может, этот разговор продолжался бы ещё, но свет Луны погас, и вскоре забрезжил рассвет. В мастерской снова воцарилось молчание. 

  Вскоре входная дверь открылась, и в подвальчик вошёл Гончар. Он переоделся, опять внимательно и задумчиво осмотрел изделия на полках, потом набрал глины и сел за свой круг. Вылепив ещё с десяток разнообразных посудин, он вынес их на задний двор и поставил сушиться на солнце.

  Как настоящий художник, Мастер постоянно думал о своём ремесле, и мысли о предстоящей ярмарке не покидали его. На городскую площадь съедутся мастера со всей Губернии, и надо бы что-то придумать оригинальное, такое, чего бы не было у других гончаров, что могло бы привлечь внимание к его изделиям, привлечь покупателей.

  Он ещё раз вдумчиво осмотрел большой вазон для лимона… потом зашёл в мастерскую, взял с полки облитый бирюзовой эмалью Котелок, уложил его в плотный кожаный мешок  и вышел на задний двор.

   Посуда замерла в восхищении, надо же – индивидуальная упаковка, отдельная кожаная тара!

  Мастер тем временем подошёл к каменному жернову, лежавшему тут незнамо сколько времени, и, размахнувшись, грянул мешок об камень! А потом ещё раз!  Горшки в мастерской задрожали от ужаса. А больше всех испугался Треснутый: наверняка он станет следующей жертвой…

   Высыпав содержимое мешка в корыто, Мастер стал рассматривать сияющие бирюзой осколки. Получилось то, что он и задумывал.

  В последующие дни  он обклеивал большой вазон, словно мозаикой, цветными осколками, куда пошли и коралловые, и зелёные остраконы, имевшиеся у каждого гончара в изобилии.

  Треснутый кувшин он обвил широкой льняной лентой так, что трещина скрылась под ней совершенно, украсил кручёной медной проволокой и самыми мелкими бирюзовыми осколками, покрыл лаком,  – получилась чудная и оригинальная вазочка для хранения всякой мелкой всячины.

   Дольше  всего Гончар трудился над Простым сосудом. Перебирал узоры, приглядывался, прищурив глаз, пока не остановился на античном и изящном; с особым старанием переносил его на  форму, без конца поворачивая горшок во все стороны, боясь ошибиться.
 
  Цену ему назначил соответствующую, такую, какую на ярмарке никто не  смог выложить, хотя и приценивались, и ходили вокруг, и неоднократно возвращались, прося уступить. Только через год известный  городской меценат выкупил вазу у Мастера и подарил Губернскому музею, где она и по сей день стоит на пьедестале с надписью: «Копия античной вазы, II век до нашей эры».

   Судьба оставшейся посуды сложилась по-разному. Правы насчёт своего будущего оказались только горшочки для печи, да блюда- азиаты, те, кто не мнил из себя невесть что, а смиренно соглашались со своим земным предназначением. Гордые кувшины не дождались красавцев-горцев, купила их взбалмошная  местная купчиха, да подарила своим таким же подругам. Покрасовались они на комодах, пока не надоели, а потом валялись и пылились по кладовкам за полной своей ненадобностью, ведь в Губернии вино и воду подавали в стеклянных графинах.

   Гончар продолжал свою работу, в поте лица добывая свой хлеб, и затейливые  мечты его творений далеко не всегда совпадали с собственными замыслами их Творца. Так уж повелось.

2021г. Апрель.