Незалежный

  Он появился у нас на даче два года назад. Весьма странное его поведение заслуживает рассказа о нём. Знакомство с ним состоялось в один из июньских  необычно жарких для петербургского лета дней. И было это так.
 
Уже второе утро я просыпаюсь от детского плача. Вчера выскочил на улицу испуганный страшной мыслью :-Подкидыш!? Так мог плакать только годовалый ребёнок, обессиленный долгим плачем и теперь жалостливо скулящий.

 Зная, что у всех моих дачных соседей внуки давно уже школьного возраста, уверенность, что это подкидыш, крепла с каждым шагом. Замирая сердцем, я заглядывал на соседские участки и придорожные канавы. Нигде  ничего не обнаружил и, увлёкшись поиском, не заметил, что плач давно умолк, а вместо него комариное нытьё в ушах.
Я молча чертыхнулся, решив что спросонья принял комариное нытьё за детский плач и вскоре забыл об этом. Следующим утром я снова был разбужен детским плачем.

 Когда я подошёл к калитке, мне показалось, что скулящий жалобный звук исходит с соседнего участка, где в ближайшем от меня углу намертво вросла колёсами фабричная, давно списанная мясовозка, в чём проржавевшем коробе хозяйка участка, журналистка районной газеты, хранила дачный инвентарь и пряталась от дождя.

Я открыл калитку. Она как всегда душераздирающе скрипнула. Плач мгновенно прекратился. Озадаченный, я прошёлся по дороге, на всякий случай заглядывая в придорожные канавы. Возвращаясь обратно, увидел  на дороге, напротив машины щенка. Ярко рыжий, с белой грудкой, с крупными стоячими ушами и лапами , словно в белых носочках.

Завидев меня, он юркнул под машину.   -Так вот кто подкидыш ,- облегчённо выдохнул я и поспешил к дому. Я налил молока в глубокую тарелку, накрошил в неё хлеба и отнёс это кулинарное изделие к машине, поставив его рядом с колесом.

 Наверное четверть часа я простоял в ожидании, но щенок так и не появился из своего укрытия. Но в полдень тарелка была пуста и сверкала своей чистотой. Очевидно, он так её вылизывал, что отодвинул к самой обочине дороги.

 Вечером тарелку с едой я поставил возле калитки, а сам остановился у заднего угла дома. Ждать пришлось недолго. Пёс выбежал на дорогу, но увидев меня,  тут же вернулся в своё убежище.

Утром тарелка была пуста. Я понял, что здесь без дрессировки не обойтись. С этого дня я держал калитку открытой, а тарелку с едой ставил на территории участка, с каждым днём приближая её к дому. Сам, в ожидании кормёшки, стоял недвижно у заднего угла дома. Вскоре щенок стал есть в присутствии меня, с опаской поглядывая в мою сторону, а уже через неделю привык и не обращал на меня внимания.

, Где-то в середине июля,(за месяц щенок заметно подрос, окреп, шерсть на нём блестела, золотилась,) тарелка уже лежала буквально у моих ступней и я попытался погладить своего подопечного. Он в испуге отпрянул назад, но голод не тётка оказывается не только для нас гомосапиенсов, вернулся к тарелке.

 Я присел на корточки и стал гладить его по загривку. Он продолжал смачно лакать, не проявляя страха. Вылизав тарелку, он почти по-человечески виновато посмотрел на меня и вдруг ткнулся носом в мои колени. Я просто опешил от неожиданности.

С этого дня он целыми днями крутился возле меня, покидая только на время погони за дроздами, упрямо посягавшими на мою клубнику и на драку с пробегавшими по дороге собаками. Почему-то к последним он относился откровенно недоброжелательно, за что поплатился разорванным ухом, которое так и осталось висячим как у спаниэля.

 За то на прохожих никогда не лаял, в отличии от домашних псов готовых сорваться с цепи, чтобы разорвать вас в клочья. Видимо они не могут смириться с цепью, потому так озлоблены на всё шагающее мимо них человечество.

Я не хотел сажать Жака (так назвал его мой внук, изучавший в это время французский) на цепь, но он своим без апелляционным разгильдяйством в отношении моих грядок с перцами, базиликом, капустой — тем более брокколи, чьё каждое семя обошлось мне в 10, а если пересчесть на всхожесть, то по 15 рублей- заставил принять соответствующие меры. Я купил ошейник и поводок.

Когда я решил похвастаться перед Жаком предназначенным ему подарком и растянул перед его носом во всю длину ошейник, Жак испуганно взвизгнул и по моим бедным грядкам опрометью, сломя голову,  прыжками кенгуру выскочил на дорогу.

Честно говоря, недоумевая, я растерялся. Чего он испугался? Ошейника? Его цвета? Что за ассоциация у него связана с ошейником? А может он воспринял его как плеть? Его били до этого? Я не знал что думать и, открыв дверь, кинул  ошейник на пол.
_-Жак, иди ко мне!- позвал я его, маня рукой, и он прибежал, виляя хвостом и радостно повизгивая.  Я решил проверить своё последнее предположение: открыл дверь, взял ошейник. Как только Жак увидел его, сценка бегства повторилась в один в один.

До сих пор ошейник валяется где-то в сарае. Но один раз я всё-таки надел на него. Это произошло уже на следующий год. Тоже в июльский день. В тот день была страшная гроза. Молнии сверкали беспрестанно, гремело непрерывно, но когда совсем рядом ослепительно полыхнула молния, вонзившись  в электроопору  и так грохнуло, словно земля раскололась на куски, мне стало жутко и я, распахнув дверь, едва не упал, споткнувшись о Жака, опередившего меня.

 Впервые  Жак сам  вбежал в комнату.  Судя по поджатому между ног хвосту, он здорово перепугался. Он лёг на пол, вытянул передние лапы и положил на них голову. Я вдруг вспомнил про ошейник. Когда мне представится такой удобный случай. Жак не проявил ни малейшего сопротивления. Напротив, он как-будто специально вытянул шею, чтобы мне было удобней застегнуть ошейник.

Когда наконец отгремело и в окно заглянуло солнце, я открыл дверь и позвал Жака. Он даже не шевельнулся. Я, чего-то пугаясь , подошёл к нему, присел на корточки и погладил по голове.
-Ну чего ты, Жакуля, идём.
Жак приподнял голову, повернул в мою сторону и взглянул на меня.

- Господи!- вскричал я мысленно и если бы не успел подставить руки, упал бы на спину. На меня смотрели человеческие глаза, полные печальной укоризны.
-Что же ты делаешь со мной?- молча вопрошали  они.

 Я вдруг почувствовал отвращение к себе, как будто что-то делаю неприглядное, даже мерзкое в чём-то, постыдное для  меня как человека. Торопясь, я нащупал застёжку на ошейнике, расстегнул и, сдёрнув с шеи , кинул его на стол.

 Жак вскочил, встряхнулся и его словно ветром сдуло. Я почувствовал облегчение и ощутил вдруг гордость  за происшедшее, но не со мной, а с Жаком. До этого у меня мелькнуло воспоминание об индусах с их теорией переселения душ. С его жаждой «незалежности»( Ах, эта Украина!) я представил , что в него вселилась душа настоящего хохла, вольного запорожца, для которого свобода, «незалежность» смысл жизни.

И действительно, при виде в моих руках не только шпагата, с которым я шёл к теплице подвязать очередную помидорную ветвь, но и обыкновенная нитка, которую я пытался вдеть в игольное ушко, чтобы зашить дырку в кармане шортов, воспринималось им как покушение на его «незалежность».

 Сердито рыча, он нырял под забор и выбегал на дорогу, где, очевидно, чувствовал себя в полной безопасности.
Я сколотил ему большую конуру, обил крышу оцинкованной жестью, чтоб не протекало во внутрь, но он игнорировал предоставленную ему квартиру, ни разу даже не заглянув в неё.

 Всю зиму он пролежал на куче снега возле дома, растущую после каждого обильного снегопада, когда с крыши падали глыбы снега.
А ведь были метели и морозы далеко за двадцать. Но Жак оказался горячее любого эстонского парня -снег под ним таял, образуя ледяную воронку, а он ни разу за всю зиму даже не чихнул, в отличие от меня.

Ещё меня удивляло его нетерпение к человеческой безхозяйственности. Он не мог пройти мимо брошенной или потерянной кем-то вещи и тащил на участок всё что ему попадалось на глаза- будь то черенок лопаты, женское пальто, мужской ботинок, оброненный кем-то цветной женский шарф.

 Однажды принёс новую кожаную мужскую сумку, чей владелец, судя по допуску, обнаруженному внутри, был работником Сестрорецкого хлебозавода, но никто из садоводства о таком товарище из Сестрорецка не имел понятия. Обращаться в администрацию хлебозавода я не стал, чтобы не омрачать её сомнительными домыслами в адрес их работника.

Как-то раз Жак принёс однорукую куклу и положил её на порог, как бы намекая на моё нищее детство, не ведающее настоящих игрушек, кроме как слепленных из глины и деревяшек танков и пушек. Но больше всего меня поразило его поведение в случае, о котором сейчас расскажу.

Я отправился в магазин за продуктами, но Жак сидел посреди дорожки в самом неудобном месте: справа от него  шершавая стена дома, слева колючие ветви цветущей розы. Обойти его, не поцарапав голые икры,(я был в шортах) невозможно.
_ Ты чего уселся здесь?
Жак внимательно взглянул на меня, затем опустил голову вниз, касаясь носом лап,  снова взглянул на меня и опять наклонился к лапам.

-Не валяй дурака, посторонись. Ишь расселся тут.  В это время зазвонил телефон. Я сунул руку в сумку, отыскивая телефон, затерявшийся в одном из её отделений, недоумевая, почему изменилась мелодия звонка.

Жак тявкнул , я взглянул на него. Он опустил голову вниз, склонив набок, словно прислушиваясь и искосо, вопросительно смотрел на меня. Между его лап светился экран телефона. Он был совершенно цел, не поцарапан. Как же бережно в зубах Жак нёс телефон, словно понимая его хрупкость и ценность.

-Ну, Жак! Ну, Жак,- бормотал я, умиляясь и прижимаясь щекой к его голове. -Ты ещё и телефонист!
Жак вырвался из моих рук, лизнул мне щеку и залаял залихватски радостно, словно оповещая мир, что доставил радость своему другу.

Да, для него я был другом, а не хозяином. Я это понимал, видя «незалежность» его поведения. Он чувствовал себя свободным, мог исчезнуть на пару дней, но рано утром уже сидел у порога в ожидании, когда откроется дверь.

 Если бы вы могли видеть, как он виновато крутит головой, отчаянно молотит хвостом, вздымая пыль, как сверкают, сияют его влажные глаза, как буквально излучают радость , любовь  и преданность, как издаёт он странные звуки, взвизги, скуление , тявкание, словно хочет высказать свою верность дружбе со мной, а может просит прощение  за свою «незалежность».