Для знакомства отрывки из моих очерков

Для знакомства — отрывки из моих очерков


Из книги «Сто великих русских писателей»


1. 044. Всеволод Михайлович Гаршин (1855—1888)

Вглядитесь в лицо Гаршина, в его глаза, и они все скажут о его душе: ранимой и безумной. С такой душой в этом мире не живут. С ней рвутся в небо, но и там ей нет места. Недаром писатель поведал о своей жизни в «Лягушке-путешественнице» — о сказочном, хоть и бескрылом полете из одного болота в другое.

Илья Репин, который был дружен с Гаршиным и писал с него этюд для картины «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года», признался: «В лице Гаршина меня поразила обреченность: у него было лицо человека, обреченного погибнуть. Это было то, что мне нужно для моего царевича». Художник спросил как-то у Всеволода Михайловича:

— Отчeгo вы нe нaпишетe бoльшoгo poмaнa, чтoбы cocтaвить ceбe cлaвy кpyпнoгo пиcaтeля?..

— Bидитe ли, Илья Eфимoвич, — cкaзaл aнгeльcки кpoткo Гapшин, — ecть в библии «Kнигa пpopoкa Aггeя». Этa книгa зaнимaeт вceгo вoт этaкyю cтpaничкy! И этo ecть книгa!


1. 079. Владимир Владимирович Маяковский (1893—1930)

Бузотер-футурист, за 15 лет ставший трибуном масс, сменивший желтую кофту на бронзу, зал на площадь, публику на народ, изрекший вместо «Нате!» и «Вам!» — «Во весь голос»: «Слушайте, / товарищи потомки, / агитатора, / горлана-главаря», — вот путь самого неординарного в мире поэта, которого признали таковым все — толпа и эстеты, литераторы и власть.

Впрочем, за 15 лет метаморфоз Владимира Маяковского случились две войны и две революции, переплавившие век Серебряный в век стальной, а население России — в советский народ. Маяковский лучше других (в т.ч. и властей) почувствовал градус раскаленных масс и один из первых окунулся в этот расплав.

За последнюю четверть века советский народ вновь обратили в население, которому Маяковский стал «чужим». Но раз памятник поэту остался — и не только на площади столицы, у которой украли его имя, а и где-то там, в высших сферах, отведем ему в этой книге одну из центральных площадей.

Маяковский сам себя отлил в поэта масс. Он не мог жить и творить тихо. Он не мог спокойно смотреть на то, как другие поэты «пока выкипячивают, рифмами пиликая, / из любвей и соловьев какое-то варево, / улица корчится безъязыкая — / ей нечем кричать и разговаривать». Владимир Владимирович шагнул на улицу и дал ей, безъязыкой, свой язык — язык колокола.


Из книги «Сто великих зарубежных писателей»


2. 016 Омар Хайям (1048—1131 гг.)

Мало кто из поэтов так мало занимался своими стихами, и мало кто достиг таких высот, как иранский поэт Омар Хайям, «палаточный мастер» Гияс ад-Дин Абу-л-Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям Нишапури.

Стихи рождались у него ночами — когда поэт наблюдал за звездами, во время его раздумий над проблемами бытия, во сне. Они прилетали к нему из ада и рая, побывав и там, и там. Из души излетали и «для души» писались.

«Ад и рай — в небесах» — утверждают ханжи.
Я, в себя заглянув, убедился во лжи:
Ад и рай — не круги во дворце мирозданья,
Ад и рай — это две половины души.

Когда в прошлом веке решили перенести прах Хайяма на новое место, увидели серый скелет, лежащий прямо в земле. Едва прикоснулись к нему, и он рассыпался. Прах собрали и захоронили. «В этой тленной Вселенной в положенный срок превращаются в прах человек и цветок». Прах — любимое слово Хайяма, он на нем, как на абсолютно черном фоне, рисовал пленительными красками цветы жизни.

Прежде чем стать бессмертным, Хайям прожил 83 года.


2. 079 Рюноскэ Акутагава (1892—1927 гг.)

Всю жизнь Акутагава Рюноскэ прожил с копьем в руке и отброшенным щитом. Он поразил много целей, но не меньшее число раз был поражен и сам. Только гениям дозволяется в короткий срок жизни свершить дела целого поколения и принять на себя его грехи.

Чтобы показать ад, Данте спустился в него. Акутагава пошел дальше, и путь его короче: «Человеческая жизнь — больше ад, чем сам ад». Земную жизнь пройдя до половины, он отказался от другой. «Человеческая жизнь похожа на коробку спичек. Обращаться с нею серьезно — смешно. Обращаться не серьезно — опасно». Опасное сравнение пришло ему в голову и спалило его до того, как он успел осознать, что мир шире его ужаса перед ним.


2. 100. Габриэль Гарсиа Маркес (1927 или 1928 — 2014)

В рассказе Маркеса «Самый красивый утопленник в мире» на морской берег выносит не тронутый тленом труп мужчины, громадного, как Пантагрюэль. Женщины очищают его от ракушек и тины, дабы совершить похоронный обряд — сбросить с прибрежных скал в море, как это принято у них в селении. Очистив, они поражаются красотой и мужественностью утопленника.

«По его лицу видно, что его зовут Эстебан», — говорит самая старая женщина. Далее на двух страничках повествуется о жизни этих женщин, их мужей, убогой жизни вообще. Текст звучит как молитва Богом забытых людей перед прекрасным лицом-иконой утопленника. Души женщин светлеют, в них пробиваются ростки иной прекрасной жизни…

Этот рассказ, как и все прочие произведения Маркеса, создан двумя волшебными палочками: фантастической реальностью и реальной фантастикой, — жизнью и воображением колумбийского писателя.


Из книги «Сто великих меценатов и филантропов»


5. 033 Божий человек Федор Петрович Гааз

Доктора Гааза при жизни называли дураком, сумасшедшим, святым. Его боготворили, и над ним издевались, молились за него и писали на него доносы. Требования доктора, скрипя зубами, выполняли чиновники и сослуживцы.

Справедливые укоры Федора Петровича в отсутствии должной любви к «несчастным» арестантам смиренно выслушивал митрополит Московский Филарет (Дроздов).
…
Дети пользовались особой любовью Гааза (своих у него не было — доктор не был женат). За больными детками он ухаживал, как сиделка, не считаясь со временем.
…
«Однажды в больницу привезли крестьянскую девочку, умирающую от волчанки. Язва на лице была настолько зловонной, что даже мать с трудом к ней приближалась. Но Гааз ежедневно подолгу сидел у ее постели, целовал девочку, читал ей сказки, не отходил, пока она не умерла».
…
После смерти Гааза в его крохотной комнатке в «Полицейской больнице», где он жил, нашли несколько рублей денег, коллекцию шкатулок и несколько старых телескопов — доктор по ночам любил смотреть на звезды. Как его соотечественник И. Кант, в краткие часы раздумий он благоговел лишь перед двумя вещами в мире: звездным небом над ним и нравственным законом в нем самом.


Из книги «Сто великих судебных процессов»


Жил-был проходимец

Дело Виктора Люстига (1934—1935) — дело всей его жизни. В 1934 г. американская полиция в последний раз задержала и отдала под суд самого знаменитого авантюриста Старого и Нового Света. Но если в предыдущие аресты (а их только в США было 49) преступника отпускали за недостаточностью улик либо при их полноте он все равно ухитрялся извернуться, откупиться или совершить побег, на этот раз Люстиг влип крепко, и после суда остаток дней своих провел за решеткой. О самом процессе сохранились скудные сведения, но поскольку он поставил точку в похождениях «короля афер», это дает право назвать его великим.

Виктор, по происхождению чех, а по гражданству космополит, свободно говоривший на 5 языках, совершил массу махинаций, в каждой из которых проявилась его страсть не столько к наживе, сколько к игре. Неспроста в среде профессиональных картежников Люстига признали лучшим шулером Европы, тем лишив его «работы», т.к. после такой «коронации» садиться с Виктором за игорный стол охотников находилось немного.

Мошенник не унывал — у него в запасе был еще 1001 способ отъема денег. Люстиг безошибочно вычислял денежных алчных жуликов, набивших мошну незаконным путем. Он был уверен, что его жертвы не станут обращаться в полицию. Разносторонне талантливый, Люстиг обладал обаянием, остроумием, безупречными манерами, бесстрашием; использовал 45 псевдонимов и несколько титулов, чаще всего — граф.

Как-то, представившись бароном, Виктор купил, не торгуясь, у ювелира Г. Клейста редкую жемчужину и тут же пообещал взять еще одну такую же по тройной цене, буде она подыскана торговцем. Ювелир с трудом нашел подобную жемчужину в небольшом ломбарде, купил ее за двойную цену, но барон за ней не пришел. Когда ювелир разглядел покупку лучше, то понял, что это его собственный перл, и что в ломбарде его всучил переодетый «барон».

Люстиг разбирался не только в тонкостях психологии, экономики и права, но и в сложных технологиях (в частности, изготовления денежных банкнот), прекрасно рисовал. Скопированные им картины принимали за оригиналы, а поддельные денежные купюры, равно как и всевозможные документы с печатями и подписями не могли  распознать даже специалисты. Знал он и новинки техники и даже занимался изобретательством. Так, пройдоха смастерил несколько аппаратов якобы для печатания долларов, которые за приличные деньги сбывал любителям легкого обогащения.

Знаток рынка жулья, Виктор легко втирался в доверие и к рафинированным аристократам, и к расчетливым ростовщикам, и к продажным госчиновникам, и к «конкретным» мафиози. Каждого он мог убедить в выгодности и надежности сделки, причем так, что избранные им жертвы часто сами упрашивали его облапошить их. Так, например, в Штатах Люстиг скупил по дешевке участки земли в пустыне Невада, провел кампанию, в т.ч. в прессе, о том, что в пустыне находится месторождение золота и затем «с неохотой» продал свои пустые участки слишком настырному торговцу, получившему в качестве бонуса еще и издевательское прозвище «хозяин Невады».

В истории Люстиг остался, как «человек, продавший Эйфелеву башню. Дважды». Дело в том, что башню, сооруженную к Всемирной выставке в 1889 г., должны были демонтировать еще в 1909 г., но у государства не нашлось средств ни на демонтаж, ни на уход за ней, в результате чего ржавевшее детище Эйфеля торчало посреди Парижа, как укор властям.
…

Пока хватит. Полностью очерки — в соответствующих папках на моей странице