Жизнь и женщины

*  *  *
Милые цветочки,
как я вас люблю!
Ландыш, мотылёчка,
маленькую тлю —
я люблю с тоскою
уходящих дней.

Ждёт нас всех Немое,
полное Теней…


*  *  *
Полуспрятана за пионами —
N красуется так эонами.
С поволокою взором прядает,
обещая эдемы с адами,
и владычествует контрастами
чёрно-белыми, преужасными.

N  созданье венерианское,
кожа белая, мушка шпанская.
Как рождённая вовне гамута,
N мишурностью не обманута.
Как пошитая из фантазии,
N есть ультра-своеобразие.

Белый ангел и чернокнижница,
N по жизни
беспечно
движется.


*  *  *
Скакала она неустанно
в таинственных отблесках ночи
на чёрном коне молчаливом.

В себя погружаясь до боли,
на дне отыскать она тщилась
видение встречи счастливой.

А рядом скакал одинокий,
надежды утративший демон,
желавший любовного счастья.

Но дева любила другого,
и спутнику дать утешенье,
увы, не в её было власти…


*  *  *
Появилась — такая изменчивая,
многоликая и текучая,
необычная дева-женщина,
вероятно — самая лучшая.

В ней логизм растворён романтикой,
в ней и вечное, и конечное.
В её сущности прелесть антики
инновациями увенчана.

До меня она знала тьму мужчин,
я не первый её возлюбленный.
Не любить её в целом нет причин.
А любить — значит быть погубленным.


Метафора
Мчи, мой котик! беги
в воле четырёхлапой!
Дни твои недолги:
солнце спешит на запад.

Мчи по вешней траве
вперегонки с судьбою!
«Ё» идёт после «е» —
рок идёт за тобою.

Светел радужный луг,
солнце сияет лихо!
Но, замыкая круг,
радость уходит тихо…

А пока хвост — трубой!
Цапки-царапки востры!
Котик занят игрой,
мир его — райский остров.


ЦиньШихуандщина 
Сулла вырубил рощи Лицея,
Сулла снёс колоннады Пирея.

Сгинь, афинская мутота.
Славься, римская простота!


Ожидание
Мне б только  расслышать за мраком лесов
призывные звуки гром;вых басов!

Мне б только  увидеть в тревожной дали
плывущие властно ко мне корабли!

В них то, что мне грезилось в девичьих снах:
в них рыцарь, весь в белом, и чёрный монах.

В них то, что мне снилось как рок и судьба:
любовь, и чужбина, и кровь, и борьба…

Из тьмы, из туманов, из гибельных гроз
мы ждём перемен, — я и рыжий мой пёс.


*  *  *
Это поиски «чёрных дыр» —
от ненужности и отчаянья.
Потому что весь мир — сортир,
а так хочется вышних чаяний!

Но дыра — не спасенья путь
и не выход из бед, однако.
У дыры озорная суть:
она тоже клоака.


Первая любовь
Сказала: «Да…» — и я в смятеньи,
разлива чувств не удержать.
Я лист, я щепка в наводненьи!
бушуй, любовь! я жив опять!
Пади на сердце водопадом!
Смети с него сомнений яд!
Она сказала: «Да…» — награда,
желанней всех земных наград.


Девушка мечтала быть как ветер…
«Идёт ветер к югу, и переходит к северу,
кружится, кружится на ходу своём,
и возвращается на круги своя…»
(Екклесиаст, 1, 6)
Если б ты стала светом,
нашёлся бы антисвет.
Недаром наша планета
из «да» и «нет».

Если бы всех любили,
не знали бы про любовь.
Сравнив лишь, установили,
что лёд не кровь.

Если б ты была ветром,
свелась бы «в круги своя».
Не одолеть миллиметров
меж  «ты»  и  «я».


*  *  *
Мы как листья, век наш краток.
И периодично
смерть кладёт нас на лопатки, —
грубо и привычно.

Говорят, что нужно это
к смене поколений,
чтоб побольше было света
и поменьше — тени.

Данным толкам суетливым
потакать не надо.
Листья ведь когда красивы? —
в пору листопада.


Мачизм
«Эмансипация, поскольку её желают и поощряют женщины (а не только тупицы рода мужского), служит симптомом растущего таянья, угасанья женственных сил».
(Ф. Ницше)

Девьи «умности» банальны, плоски,
вроде выставления …, —
словно менструальные обноски
сорвались и скачут без узды.

Феминизм раздвинул им колени,
но оттуда, вместо малых чад,
повалили стоки «умной» хрени,
так что феминизм и сам не рад.

Скоро омужичатся до матки,
формируя бабо-кобеляж.
Боже, дай им непрерывных схваток,
чтоб —
завыли аж.


*  *  *
Он мне Моцарта играет
на лесном органе,
а моё сердечко тает
в розовом тумане.

Ох, не слышу я лучистых
музыкальных звуков:
я влюбилась в органиста!
я в любовной муке!

Пусть на мне бы вместо клавиш
заиграл он звонко —
только так ведь и избавишь
от ма;т  девчонку.


*  *  *
Не спеши, постой.
У меня к тебе два вопроса.
Зачем ты пахнешь весной?
Почему у тебя, как дождь, волосы?

Ответь, как зовут тебя,
пусть это вопрос третий.
Но я спросил так, уже любя
тебя, как никого на свете.

В судьбе моей ты — точка,
не обойти ни слева, ни справа.
Я не просто влюбился очень —
сверглась любовная лава!

Почему — ты? Странно…
Могла ведь быть и другая…
Так как зовут тебя? Анна?
На тебе отблеск рая!

Те, верно, прошествуешь мимо,
Меня не позвав с собою.
И я — пилигримом
Пойду за твоей судьбою.


Женщины и монахи
Безусловно: женщины глупее,
а монахи — парни на уме.
Женщины рожать, к тому ж, умеют,
но монахи — доки в бурим;.


Леди Макбет
Отдохну сейчас немного
да вернусь в шалманчик.
Я не буду недотрогой,
мальчик-одуванчик.

Что решишь, со мной и делай —
буду только рада.
Во хмелю ты очень смелый?
Это мне и надо.

Я пойду с тобой в сарайчик
за старинным садом.
Там  ты, мальчик-одуванчик,
и столкнёшься с адом.

Отомщу тебе за всех я,
брошенных тобою:
Вместо чувственной утехи
обольёшься кровью.


Кураев  vs  Blue Епископ
Епископу до Бога далеко.
Кураеву до Бога ближе.
Епископ, пусть и ходит высоко,
Кураева — как гендер —
ниже.


Грусть девочки Сани
Что ты, милое сердечко,
спряталось под курткой?
В храме мира ярки свечки,
не играйся в жмурки!

В храме мира так красиво,
столько расчудесий!
Одному мне сиротливо
в городах и весях.

Выходи из окликаний
русской ностальгии —
и мы всем покажем, Саня,
кто мы есть такие!


*  *  *
Знают, как закинуть сеть,
все.
Знаешь, как достичь мечты,
ты.
Знает, где конец дорог,
Бог.


*  *  *
Моя душа — Эдема райский сад.
Там тени лёгкие смеются и шкодят,
там Моцарт шутит, там танцуют девы,
и среди них одна есть, королева…
Она порою — как судьба —
в глаза мне смотрит средь забав.


5-ый день дождь
Пятый день льёт дождь…
Значит, многое можно.
Можно не спешить никуда,
ведь кругом — вода.

Значит, всё, что было —
было, да и сплыло;
значит всё, что есть, в свой черёд
тоже уплывёт.

Уплывёт детство,
мама, после — отец.
И с листов берёзы
в холмик капнут слёзы.

Уплывёт юность,
универ и шевелюрость.
Издали мне машет
девушка Наташа.

Уплывут дружбы,
службы и оружие.
Там, под Кандагаром,
спит Витёк, хороший парень.

Уплывут любови —
яркие до крови!
Сколько же их было…
А мне не хватило.

Целый сонм обломков,
толстых среди тонких,
дождь водою сносит,
а куда — не спросит.

Я с дождём играю,
руку подставляю:
лейся, дождь бессонный.
А я всё-всё помню…


В стиле Катулла
Маша, лучшая из женщин,
ты куда бежать решила?
От любви ведь не спасёшься,
Купидон тебя настигнет.

Он власы твои расчешет
для прекраснейшего мужа
и стыдливого румянца
на щеках твоих добавит;
изваяет твои перси,
словно две тосканских розы,
и пленительные бёдра
возожжёт огнём желаний.

Застучит безумно сердце,
а дыхание собьётся,
и падёшь в мои объятья
ты подрубленной лозою.

Убежать весной решила
от любви глупышка Маша.
Посмотрите и посмейтесь
над такой её уловкой!


*  *  *
Ты попкорн купила? Жди, приеду с пивом.
Будем тусоваться вместе до утра.
Ты одно забыла: ты ведь так красива,
что мне надо пива около ведра.

Я напьюсь как зюзя и пойду шатаясь
мимо твоих окон, будто их и нет.
Ты меня окликнешь, ты меня поймаешь —
и всучишь мне в цирк, наверное, билет?

Там ты вновь с попкорном, я же с моим пивом
будем тусоваться — эх-ма! — до утра.
Ты ведь так красива! Как любовь красива...
Только ты — актриса.
Ты — в любовь игра.


Весна
Прозрачно-акварельно,
волшебно и пастельно.
Как бы земля,
но также не земля,
а нечто без ветрил и без руля,
манящее в эфирные пласты,
где скоро будем я, она и ты.


Последняя любовь
Когда, презрев небесные законы,
я в жизни этой задержусь
и, сорванный с земного лона,
перед Всевластным окажусь, —
что гнев Господний мне бы ни сулил,
но на предлог, мне жизнь вернуть готовый:
«О, смертный! прокляни, кого любил!» —
я промолчу и не скажу ни слова.
И ангел в чёрном меч свой вознесёт…
Но на пороге вечной тени
я буду петь венцу земных красот —
моей любви, Елене.


Дочь в депрессии
Не тоскуй, не депрессуй,
а живи, Лисёнок.
И не уплывай за буй
к страшным лестригонам.
Ты нужна сама себе,
пусть кругом ненастье.
И к отчаянной судьбе
вдруг приходит счастье.


Роза
Гордое видя своё отраженье,
роза сменила к себе отношенье.
Больше не будет она недоступной:
будет шальной, озорной, беспутной;
будет ко всем легко относиться;
будет для всех — как ручная птица.

Но подходили люди с почтеньем —
и отходили… У роз — свои судьбы.
Розе не быть вьюнком, ни фиалкой…

И роза плакала, тихо, жалко.


Ничей кот
Подобно мне, в житейские морозы
судьбой заброшен дух земли иной,
роняешь первозданные ты слёзы,
каких не знал отец сего дня Ной.
И вспоминаешь райские закаты,
и стать существ невиданной красы,
и дни творенья, и другие даты,
когда ты Богу был ещё как сын.
Потом на стылой нищенской помойке
в пакетах пластика ты ищешь свой обед…

Сегодня ночью ты умрёшь на стройке.
И дела никому до этого, кот, нет.


*  *  *
Куда луне без небосвода?
без выси птице?
Не шути,
хоть издали свети.
Ты видишь: не найду
через беду
я брода.


Истина и человек
Что хотела — то пропела.
Кончилась соната.
Побреду теперь из тела
в никуда куда-то.

Кому пела — не услышал,
минул стороною…
Тише, арфа моя, тише,
сделайся немою!

Далеко за океаном —
острова забвенья.
Там в беспамятстве туманов
сгинут треволненья.


*  *  *
Мы с тобой сидели
над большой рекою.
Мы с тобой смотрели,
как течёт вода.
Мы с тобой мечтали
с юною тоскою,
что вот-вот уедем
в чудо-города.

Всё как надо вышло:
грёзы воплотились,
юность отступила
в розовую тишь…
Девочка и мальчик
прошлого забылись.
Ты с другим любимым
у реки сидишь.


Кафе Hediard
Странная Даша…
Взоры Рахили,
вплывшие в эру i’Фона случайно…
Столик меж нами в кафе… белый чайник
под диалог  власти-ян с инь-стихией…

Даша феминна…
Женственный абрис
круглости бёдер её и коленей
режет кисель сладкой гендерной лени,
тестостероновой острою саблей.

Даша — дочь века…
Сталь прагматизма
в ней словно дот на горе — ;ber Alles!
Это кафе романтических далей
блюз поёт без любовных мелизмов…

Но Даша, Даша:
страсть близ при дверех!
и у неё сумасшедшие очи,
и у неё соловьиные ночи,
и превращенье неверия в веру.


Владивосток
Живут в Москве, в Париже и в Бангкоке;
на свете много славных городов.
Но я навеки сын Владивостока,
сын моря, сопок, ливней и ветров.

Он в стужу и в дожди зарю встречает,
гудки судов рвут утренний туман,
а с басаргинских скал взлетают чайки
и будят криком Тихий океан.

Он обрывает долгий путь составов,
что до конца России добрели, —
но, за кормою пирс родной оставя,
путь продолжают дальше корабли.

Он в октябре сияет ярким солнцем,
переливаясь золотом листвы,
и Золотого Рога гладь смеётся
и льнёт к бортам фрегатов боевых.

Владивосток, мой дом, причал и песня,
мы продолжаем вековой поход!
Нам без просторов океанских тесно,
мечта за горизонты нас влечёт!


Три богини
Кто нагрянул! Я не верю!
Боже мой, с ума сойти!
Три богини в той мой серый
заглянули по пути.

Ах, одна… Одна, короче, —
совершеннейший дурман.
Ручки, ножки… Нету мочи,
в комплиментах я профан.

Но прекраснее другая:
ножки, ручки… Не могу:
вроде ангельши из рая,
вроде серны на лугу!

Ну, а третья… Этих штучек,
что чаруют, — миллион!
И, опять же, ножки, ручки…
Ошарашен. Потрясён.

Вот вошли, рядком уселись;
ручки, ножки на виду.
Каждая и вместе — прелесть
на мою  одну беду.

Ослеплён и уничтожен
совершенствами богинь
и желаньем изнеможен,
лишь твержу триаде: сгинь.


Женщине
Однажды родишься ты в светлую ночь,
желанный ребёнок, прекрасная дочь.

И в розовой дымке пришкольных аллей
твой голос польётся звончей и звончей.

В полнеба зажжётся любовный рассвет,
означив теченье пленительных лет.

Их сменит пора наплывающих гроз,
дарящих волчцы вместо девственных роз.

Жизнь будет держать тебя чаще рабой —
но странно ты будешь гордиться судьбой.

А кончится жизни манящая ложь —
ты с тихой улыбкою в вечность уйдёшь.


Amor fati
Выйди к спасению
сквозь смятение.
Успокоение —
не тебе.

Ночь отречения —
век мучения
и возвышения.
Так в судьбе.


Дыра с пустотами
Вся моя жизнь — не значит,
жизнь моя — иудейская стена Плача…
Но это часть правды. Правда сравнима с адом,
правду назвать страшно, да и не надо.
Я теперь — одиночество,
хоть у меня есть друзья, жена, дочь.
Но в хмурый осенний день и в день майский
некем любимым быть, некем… Краски,
краски облезли, были — и вдруг исчезли,
и я из яркого стал бледный;
бликал в общем цветном узоре,
вдруг вывалился из его хора уродливым
одиноким, отверженным, тщетным сором.
Кто я? зачем я? — вот тема какая
придвинулась и суёт своё рыло.
А я хочу как в детстве, когда меня носила
заботливая, как мать, сила.
Теперь я — как мёртвый камень,
который запнули на фиг,
и мимо мчит жизни трафик с некими целями,
что, дескать, высокие, а на деле
цели — как мухи, всосанные пылесосом:
мнят, летят в Ибицу, где кайф лыбится,
а окажутся в пыльном мешке, где сдохнут;
мнили себя пройдохами — кончат лохами.
Вопрос остался: кто я? зачем я?
какой в жизни смысл, что я плачу,
а в детстве — было  иначе?
В детстве моём голубом,
волшебном, как фея,
мир знал, что я его бог,
а он моя затея…
Моё одиночество жжётся днём,
моё одиночество жжётся ночью.
Моё одиночество бесповоротно,
будто я здесь, а мир — за воротами
мне швыряет куски, как псу, чтоб я тявкал
всем в благодарность. И вокруг всё — не я:
не я респектабельная та семья
вываливающая из «мерса» у магазина,
мимо какого я мчу, как скотина,
после какой-то скучной работы,
после какой напиться охота…
Ладно успешная та семья, которая не моя.
Но не мои и улицы: ни Арбат, ни Тверская,
ни Якиманка, ни распоследняя Хреновск;я,
с их барами, бутиками, иными фишками.
Да, я лишний им!
Я товарюсь в «Пятёрочке»
и оттуда  мчу в угол свой хрупать корочки,
запивая бутылкой «Балтики» с её номерами
коммерческой претенциозной тактики.
Улицы — жирно? но не мои на них и машины,
ни «bmw», ни «хонда», ни гном-«матисс»,
в которых живые миссис и мисс,
которые не мои все вместе, — чьи-то они
дочки, жёны, любовницы  и  невесты.
Страшно, когда, кроме улиц и прочего хлама,
к тебе не относится и живое самое.
Губы кусай и, вспоминая, плачь,
что в детстве — было  иначе.
В детстве моём голубом,
волшебном, как фея,
мир знал, что я его бог,
а он моя затея…
Мир — я беру от него объедки.
Я и себе дан по жёсткой тарифной сетке.
Я б, может, плюнул  в этот мир  густо,
чтобы себе довлеть с гордым чувством,
но моё пол-человечества слепо мечется,
чтоб стать единым. И мне из не моей машины
на не моих улицах нужна Маша или Дина, —
женщина, в общем, чтобы стать цельным.
Но не бывает так,  никогда и никак.
Бывает, что полюбили — но вскоре быт
разлучит: ты её забыл,  да и сам забыт.
Плюс она крадёт твоего ребёнка
и ищет парня, у которого чувства тонкие,
он, мол, поймёт; а он её — в зад и в рот.
Калеченная, непрестанно она ищет
пятую, сотую, миллионную встречу,
но нужный ей всё не встречается.
Жуткая сила её со мной разлучила,
и мы с ней в миру — как дыры.
Но и дыра, чьё имя мужчина и женщина,
таит пустоты не меньшие и спрашивает:
кто я ? зачем я? и почему и в с;мьях
с «мерсами» да дворцами
не сводят концы с концами?
Зачем одиночество и разлад в себе дни и ночи,
когда, неприкаянная сквозная дыра с пустотами,
в тяжкой бессоннице мучим заботами,
ты вдруг плачешь, вспомнив,
что в детстве было иначе.
В детстве моём голубом,
волшебном, как фея,
мир знал, что я его бог,
а он моя затея…


Танка по поводу
любовных утрат
В осеннем поле видел
две ромашки…
В канун моей зимы
всё жду
её.


*  *  *
Девушка-девочка,
голову клонишь?
Слёзы не семечки,
все не уронишь.

Девушка-девочка,
губы распухли?
Видно, взять силой
метил их ухарь.

Девушка-девочка,
что, ты в смятеньи?
В полдень, как водится,
сгинут все тени.

Девушка-младость,
юность шальная,
чья же радость
с отблеском рая?


*  *  *
Опасна ли любовь, когда случайна?
Да, в ней порыв, непостоянство, тайна.
Распнув предвзятости премудрого ума,
она ведёт, как нищего сума,
из умных человеческих оков
к случайностям теней, речей и снов.
Случайности — богов счастливый дар.
Что выберешь: свечу или пожар?


От меня ушла…
Я всю ночь уснуть не мог,
ни на миг уснуть не мог.
Я лежал и смотрел в потолок.
От меня ушла моя девушка.

Я всю ночь глаз не смыкал,
до утра глаз не смыкал.
Я лежал и шептал:
от меня ушла моя девушка.

Подушка её была рядом,
подушка была справа рядом.
Она была моя радость.
От меня ушла моя девушка.

Я с лица её пил любовь,
с лица её пил — любовь.
Теперь во мне стынет кровь.
От меня ушла моя девушка.


*  *  *
Пожар в весь мир — и нет меня,
так мне досталась наша встреча.
Вольный лось, себя казня,
ворвался в злую резь картечи.

Мне убежать бы… Не могу:
ты сердце отняла и держишь.
Валяться ведь ему в снегу…
Но дай мне бог пока надежду!

Неправда, будто бы земля
вокруг оси своей кружится, —
близ тебя, скрипя, пыля,
покорно мчат земные спицы!

И на одной блуждаю я,
смятением объятый…
Любовь моя — беда моя, —
за то, что есть ты, плата.


*  *  *
В миру планет, туманов, чёрных дыр
стою  потерянный, ненужный.
Я в городе устроенных квартир —
как нищий в переулке вьюжном.
Он и она. И вечная игра
найти друг друга в прятках жизни…

Остров есть.
И мне туда пора.
Там край мой милый.
Там моя отчизна.


*  *  *
Киски вы киски,
радость моя!
Не различаю,
где — вы, где — я.


*  *  *
Безумной лучше будь,
оставь законы людям.
Любовь не позабудь –
любовь законы судит.


*  *  *
Яблок стук,
профиль твой — вот тот вечер.
Губ и рук
некасаемости встреча.
Счастья струг
на волнах грузинской речи
сквозь завесу дальних вьюг…

Краткой встречи вечный друг,
помнишь?


Час бытия
Я приду без стука
(не спасёт засов).
Я приду в час духов
и мохнатых сов.
Встреть меня объятьем
молчаливых рук.
Не сбылись заклятья:
я вошёл в твой круг.
Что случилось — фатум
и судьба твоя.
Время сов мохнатых —
время бытия.


*  *  *
Мне бы совою быть:
смотреть на всех бестактно, —
все дни и ночи на совиной вахте
на всех смотреть, запомнить  чтоб навек!
Ведь смертен я и всякий человек.


*  *  *
Ночка бесстыжая
с месяцем рдяным…
Ах, моя рыжая,
я тобой пьяный!

Как я люблю тебя —
песней не скажешь.
Глаз твоих лютики
ажио-тажны!

Я, тебя вспомнив,
разум теряю.
Боже, за что мне, —
не понимаю.


*  *  *
Стихи возникают случайно.
Слова, что охотятся стайно
за образом жизни прекрасным,
смиряют вдруг бег громогласный;
фонемы и семы теряя,
словес распадается стая.
Охоту доводит лишь слово,
что дальше трудиться готово.


Отражение
Я и Бог шли на юг к весне.
Ты стояла у зеркала.
И мгновенья хватило мне,
чтоб вокруг всё померкло вдруг.
Бог был волен забрать Своё,
ведь на то Он и Бог Велик.
Я Ему не препятствие,
я Ему только червь в пыли.

Он унёс тебя в вышние
на двух крыльях тифоновых, ;
но я понял, что вышло всё
по суду соломонову;
я тебя, в этом зеркале
отраженьем стоящую,
афродическим зелием
превратил в настоящую.


*  *  *
Дорога моя раскатана,
дорога моя разбита.
По ней в золотой час заката
шла девушка, афродита.

Пласты кайнозойских и прочих эр
господь cмешал в тигле странном
затем, чтоб из масс Даш, Наташ и Лер
взялось чудо девы Анны!

У ней на плече цветок-тату,
губы её любовны.
Заточены под её красоту
Стрельцы, Водолеи, Овны.

О, если б знать ей, какой пожар
во мне близ неё пылает!
и как теряю вдруг речи дар!
Впрочем, она всё знает.


Кретовой М.
Будь со мной!
Не хочешь?

Что же тут поделать?
Помертвели очи
на лице из мела,
опустились плечи,
голова повисла,
смутны стали речи,
тёмны стали мысли.

Путь любви священен,
и его не судят…
Попрошу прощенья,
да пойду безлюдьем.
За глухою дверцей
вековой разлуки
отстрадает сердце,
отпылают муки.


Наши коты
Наши с тобой коты
неписаной красоты,
невиданной красоты
наши с тобой коты.

Это коты мечты —
наши с тобой коты.
Наши с тобой коты —
это коты мечты.

Глаза у котов чисты —
как око ночной звезды.
Как око ночной звезды —
глаза у котов чисты.

А шёрстки котов густы —
как райские сады.
Как райские сады —
шёрстки котов густы.

Если уедешь ты,
расстанутся наши коты,
расстанутся наши коты,
если уедешь ты.

Их судьбы будут пусты,
как озеро без воды,
как радость в кольце беды
и как без могил кресты.


Стервомахия
Две пошлости будут биться
на телеканале «Раша»:
вселенски известны обе,
и обе насквозь блондинки
с миз;рным крысячьим мозгом.
Их любит быдлоид русский
за плоскость банальных мыслей,
какими он им тожествен,
за выпер грудей холёных,
бесстыдство мясистых бёдер
и блеск драгоценных цацек
на смачной дебелой плоти, ;
короче, за жадность к деньгам,
к которым быдлоид рвётся,
ведомый сих дур беспутством.

Я вот что подумал нынче:
почили бы обе, что ли,
зарыли бы их поглубже ;
и псы, пробегая мимо,
на них бы нужду справляли.


Осень
Мельтешит мирозданье, сыплется,
обрушается всеми залами…
Ох, не нужно Багам и Ибицы,
когда осень льёт крови алые!
Погрузись всем своим дыханием,
жадно пей благовонья смертные —
и наполнишься тайным знанием
листопадными ты трансфертами,
и распухнешь отрадой пухлою
до туманов астральной млечности.

А наутро с листвой пожухлою
растворишься дождями вечности.


Буржуазная антикризисная
Жизнь меня, жизнь меня
переделала в коня;
я ношусь целый день,
громко мыслями звеня.
А они всем гуртом
мыслят только лишь о том,
как скорее мне стать
Абрамови-
чом.

Я хочу, как и он,
жить, блин, в городе Лонд;н
и весь кризис иметь
как смешной нелепый сон;
и дефолтной порой,
потеряв мильярд-другой,
я хочу лишь зевать —
и ни в зуб но-
гой.
О, дорогая,
я обещаю:
жди — и я буду
богат, как Крёз.
Так что не вешай
нос.

Мы на яхте вдвоём
через море поплывём,
и любой олигарх
для нас будет лишь нулём.
А когда в час ночной
звёзды вспыхнут над волной —
то охватит любовь
вдруг нас с то-
бой.

Доплывём мы до США
абсолютно не спеша,
по Бродвею пройдём,
чтоб потешилась душа.
Нас Обама возьмёт
в Белый Дом на табльдот,
и пойдёт у нас речь
про товарообо-
рот.

О, дорогая,
я обещаю:
жди — и я буду
богат, как Крёз.
Так что не вешай
нос.

А пока я — агент
по продаже клейких лент,
и всего мне важней,
чтоб окучен был клиент,
чтобы он покупал
лент на целый самосвал
и начальник чтоб мне
повышенье дал.
А пока я ношусь,
и кручусь, и верчусь,
и клянусь, что вот-вот
в списки «Форбса» пробьюсь.
А пока я коплю
по копеечке к рублю
и клянусь, что вот-вот
весь мир — ку-
плю!

О, дорогая,
я обещаю:
жди — и я буду
богат, как Крёз.
Так что не вешай
нос.


А. Г.
Вавилонских красот кумир
замешал обольщений марево.
Но вдруг ты — победила мир,
в чёрно-чёрном став перед камерой,
чёрно-чёрным перечеркнув
суеты карнавал заносчивый,
обновления дух в вдохнув
в зачерствелое тесто Сочива.

Ты — за гранью добра и зла
в непреложном нецветье истины.
Чёрно-чёрные два крыла
откровеньем небес оттиснуты!

Самый яркий свет — что в ночи
(кому дадено — тот воспримет).
Александра  не без причин
Александрово  носит имя.


«NN без лифчика» (С. Гандлевскому)
Вершка не дотянул, и ночь берёт своё.
Умру — полюбите. А то я вас не знаю.
С. Гандлевский

Умрёшь — полюбит Бог…
Но, может, не полюбит:
Он, Всемогущий, делает что хочет.
А люди… Что с них взять?
Они всего лишь люди,
рыгают пивом и летают в Сочи.

«NN без лифчика»
всегда царица бала,
пиши  вблизи  в альбом
сам А. С. Пушкин.
Голгофа  ноосферно показала,
что  Слово стоит менее полушки.
Прими же «ночь»
в молчаньи королевском,
как лифт молчит,
упавши в «стиле Прадо».
Пусть вспомнит дева:
«Был поэт Гандлевский…» —
иных «exegi monument» не надо.


Алиса в стране чудес
Алисе неймётся в уюте,
Алисе школа до фени.
Она — на волшебном маршруте
туда, где сомкнутся звенья,
туда, где мечты танцуют
в таинственных бликах ночи,
где мальчик о ней тоскует
(хорошенький очень-очень)!
и где без неё, Алисы,
ничто не пойдёт как надо…
Алиса вперёд стремится,
весь мир её ждёт в награду.


*  *  *
Сидела девочка, почти что не дыша,
и в синем космосе плыла её душа.
Там где-то есть волшебный райский лес…
там дружат бог и самый злобный бес…
там волк не ест ягнёнка, а милует…
там принц о ней вздыхает и тоскует.
Потом садится принц на космолёт —
и к ней стремит любовный свой полёт…


*  *  *
Однажды превзойти неправду
и там, за гранями её,
найти безмерную награду ;
себя как бытиё.


Кошачьи инь и ян
— Котя-Котя! Видишь речку?
Побежим купаться?
— Нет, пойдём с тобой на печку,
будем миловаться.

— Котя-Котя! Видишь горы?
Там простор, там воля!
— Нет, мне нравится наш город,
мы живём здесь в холе.

— Котя-Котя! Светит месяц,
он зовёт и манит!
— Нет, на месяц нету лестниц,
месяц нас обманет.

 — Котя-Котя! Ты прекрасна,
ты мне всех милее!
— Да, вот с этим я согласна…
Обними скорее!


*  *  *
Идёт, идёт! как Афродита!
из вод на брег, миф за спиною.

А дальше — участь, что отлита
из праха скудостью земною?
А дальше — годы странствий дольних,
земных рутин круговороты?
Как было ярко и как вольно!
И вдруг темноты да тесноты…

Что: повернуть в бессмертье мифов?
Но как Земле без идеала?
Пусть труд и будет труд Сизифов —
шаг сделан…
Ты земною стала.


Даос спиритке о смысле жизни
В чём смысл жизни, золотая?
Я не знаю, ты не знаешь.
И от этого у нас
мысли лезут в свистопляс.
У тебя — в мистичность далей,
в бестиарий, в Третий Рейх,
и в готические залы,
и в напевы лорелей.
У меня немного проще:
мне бы женщину найти
и в дубовой, скажем, роще,
отыскать в неё пути .
Я-то знаю: в ней секреты!
не в Делёзе и не в По!..
О, единственная, где ты?
Ты в которой из эпох?


Г-же  N
Ваши взоры заткали туманы,
и в них странствует девочка Анна.

Там она, в немоте полусвета,
свои хрупкие прячет секреты.

Прячет нежность эдемской повадки,
на которую скверна так падка.

Прячет радость доверчивой лани,
что судьба усмирит и изранит.

Прячет грёзы свои и мечтанья,
у каких неземные названья…

От всего, где любовь мало значит,
она тихо любовь свою прячет.


*  *  *
За стужей вослед
весна настаёт.
И ты улыбаешься вновь.

И в мир, захмелевший
от тысяч забот,
вступает неслышно
любовь.


Исповедь Козерожки
Не слушала я маму,
Влюбилась я в Вампира.
Потом влюбилась также
в Двурогого Сатира.
Влюбляясь, мы похожи
на тех, кого мы любим.
Поэтому я тоже
была с рогами, люди.
И я перелюбилась
Тогда в Единорога…
Вот так и получилось,
что я с одним лишь рогом.


*  *  *
Я чистый лист, я чистый лист,
не чтоб на мне писали.
Я чистый лист, я чистый лист,
чтоб в сердце не читали.
Ведь только повод малый дать —
и вломятся без спроса.
Куда как лучше пребывать
для всех большим вопросом.


Собаке Траяну
Боже, как тебя люблю,
мой ты забияка!
Где ты был, в каком краю,
милый мой собако?
Больше, знай, не отпущу
ни на шаг тебя я.
Без тебя я так грущу —
как душа без рая.


Люди
В нашей жизни пусто, как в могиле.
В наших душах стыло, как во льду.
Мы притворщики из рода «милых».
Вероятно, нам гореть в аду.


Любовная истерия
Если уйдёшь —
не выдержу.
Это как нож,
или же
распад в хромосомы.
Милая!
Я люблю тебя,
не вгоняй меня в кому!

Бог сказал,
ты мне пара.
Ты мой причал:
Аврааму ; Сарра,
или Адаму ; Ева?
Чушь, словеса,
пустое;
попросту рвутся нервы…
Я любви ;
стою!
Страсть моя безобразна,
твердишь,
бесформенна?
О, она не для глаз
людских
и их органов!
Знай, она вне форматов,
сверхъбеспредельная!
Люцифер её потерял когда-то,
после чего стал демоном.

Я люблю тебя,
как Бог истину.
(Истина в Ницше — женщина).
Я могу жить лишь близ тебя:
не согласен на меньшее.


*  *  *
В одиночестве одиноко
и деревья бредут, и люди.
Хоть молчи, хоть кричи сорокой —
но ответа тебе не будет.

Будет  масок  шум-гам в соц. сети:
аватары, логины, ники.
Ты с рождения ходишь в нетях
с полумёртвым фальшивым ликом.

Одиночества суть двояка:
есть у каждого «клён опавший».
Потому да святится всякий,
хоть копейку тебе подавший.


*  *  *
Истерзайся в огне отчаянья,
разорви своё сердце скорбями!
Ты попала во тьму нечаянно
или с пред-начертанным ордером?

Ты сгоришь до последней клеточки,
пепел твой разнесётся вихрями…
Дорогая Россия-деточка,
а тогда в тебе бури стихнут ли?

Нет, пожар начался с рождением,
он зажжён был грозой предвечною.
Нескончаемы потрясения…
Бог с тобою, моя сердечная.


Судьба
Властно входит в бессонную ночь
всё, что сбылось со мной и не сбылось,
чтобы прошлое в мыслях толочь,
истощая последние силы.

Где вы, радость начального дня
и восторги, подобные крыльям?
Жизнь, гром;вым величьем маня,
пузырём тихо лопнула мыльным.

Как люблю я истёртость страниц,
мной прочитанных в поисках счастья!
В череде исчезающих лиц
было несколько лиц настоящих.

Я уйду в листопад ветровой,
обрывая последние звенья.
И мой мир удалится со мной
в край безмолвия, тьмы и забвенья.


*  *  *
Голову выше!
Вместе идём!
Что суждено нам ;
то ещё светит!
то ещё ждёт нас в радостях лета
под грозоносным
ярым дождём!