de omnibus dubitandum 98. 219

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ВОСЬМАЯ (1863-1865)

Глава 98.219. КРАСНОРЕЧИВАЯ УЛЫБКА…

    Дедушка Александр Тихонович был уже немолодым мужчиной, лет приблизительно шестидесяти, но чем он занимался я, собственно говоря, даже не знаю. Он много времени проводил дома, сидел у себя в кабинете или болтал с нашей матерью, а когда все уходили, я нередко оставалась наедине с ним.

    Поскольку у него была большая окладистая борода, то меня часто занимала мысль о том, сколько же у него в таком случае могло быть волос между ног. Однако когда я однажды в воскресенье случайно увидела, как он моется в душе в саду, и к своему немалому удивлению обнаружила, что и вся грудь у него заросла волосами, то в некоторой степени испугалась его, что, впрочем, нисколько не умалило моего любопытства.

    Он с самого начала обращался со мною приветливо, гладил по волосам, брал меня за подбородок, и я ласково льнула к нему, когда с ним здоровалась.

    И вот однажды, когда мы в очередной раз остались одни, мной овладело неизбывное сладострастие, ибо мне пришло в голову, что сейчас можно было бы спокойно всё сделать.

    Я вошла к нему в кабинет, снова позволила ему погладить себя и сама коснулась ладонями его пышной бороды, что привело меня в ещё большее возбуждение.

    И, должно быть, в моём взгляде опять проскользнуло нечто такое, что привело его чувства в смятение. Он вдруг плавно провел ладонью у меня по платью, прямо в критическом месте. Я стояла перед ним, он располагался в кресле, и таким образом движение его руки пришлось на нижнюю, часть моего тела. Это могло случиться абсолютно непреднамеренно. Если б я ничего не предвосхищала, сей факт даже не привлёк бы моего внимания. Но я улыбнулась ему, и улыбка моя, видимо, была очень красноречивой. Ибо теперь он коснулся меня уже чуть сильнее, но по-прежнему через одежду.

    Я сделала шаг вперёд и встала между его раздвинутых коленей, не противясь его прикосновениям, и только продолжала улыбаться. Тогда лицо его внезапно побагровело, он привлёк меня к себе и начал страстно целовать, подняв мне при этом юбку и перебирая пальцами у меня в промежности.

    Однако это была совсем другая игра, чем та, что я до сих пор знала. Я не могу сказать, играл ли он одним пальцем или всеми пятью, но у меня родилось ощущение, будто меня имеют, будто он проник глубоко в меня, хотя он этого, разумеется, не делал. И тогда, припав к его груди, я тоже начала медленно его ласкать.

    Он взял мою руку, повёл её вниз, и вот я уже сжимала его стержень.
Он был таким огромным, что я не могла полностью его обхватить. Я тотчас же принялась двигать ладонью вверх и вниз по этому большому, пылающему жезлу, а дедушка играл со мной и целовал. Так мы некоторое время ласкали друг друга, пока у него не ударил фонтан. Я почувствовала, как мою руку обдало чем-то очень тёплым, и услыхала звук тяжёлых капель, глухо падающих на пол, При этом у меня тоже подкатило, ибо, брызгая, он удесятерил интенсивность движения своих пальцев.

    Когда всё было позади, он сидел в оцепенении, а потом заключил меня в крепкие объятия и прошептал на ухо:

    – Ты никому не скажешь?

    Я отрицательно покачала головой. Тогда он поцеловал меня, поднялся с кресла и ушёл.

    В течение нескольких дней я видела его только мельком. Он избегал моих взглядов, и, казалось, стыдился меня. Это странным образом отразилось на мне, так что я, всегда убегала, стоило ему появиться. Но спустя неделю, когда я с сестрами резвилась внизу во дворе – матери дома не было – я увидела, как он пришёл и поднимается по лестнице.

    Через некоторое время я юркнула следом.

    Когда я вошла в кабинет, сердце у меня колотилось. Он стремительно схватил меня, с жадной страстью, и руки, как я хорошо заметила, у него дрожали. Я бросилась в его объятия и тотчас же снова испытала наслаждение от движений его пальцев. Мы уселись рядышком, и он пустил мои руки к своему стержню. Сегодня я смогла обстоятельнее его рассмотреть. Он был вдвое длиннее и вдвое толще, чем у дяди Николая, и сильно загнут вверх.

    Нынче, когда за свою жизнь я передержала в руках и во всех отверстиях своего тела не одну тысячу этих инструментов любви, я могу задним числом с уверенностью утверждать, что то был чрезвычайно красивый и славный экземпляр, который совершенно иначе порадовал бы меня, будь только я в ту пору на несколько лет постарше.

    Я с жаром принялась полировать его, прилагая всё умение, которому научилась у дяди Николая. Когда я приостанавливалась от усталости или когда забиралась поглубже, чтобы потрогать кустики мягких волос, выбивавшиеся из штанов, он шептал мне:

    – Продолжай, мой ангелочек, мышка моя, моё сладкое сокровище, моя маленькая возлюбленная, заклинаю тебя всеми святыми, продолжай, продолжай…

    Я растерялась от непривычных слов, с которыми он обращался ко мне, вообразила себе на эту тему, невесть что и продолжала трудиться, чтобы ему угодить, так старательно, что вскоре семя его ударило высоким фонтаном, едва не угодив мне в лицо, потому что я низко склонилась над его членом.

    Через несколько дней, когда мы снова смогли ублажить друг друга, он опять говорил мне: «маленькое сокровище, ангелочек, мышка, сердечко, возлюбленная», и тут – я как раз гладила его стержень особенно хорошо и при этом вертела попкой, потому что он обрабатывал мою кунку так, что на меня в любой момент могло накатить, – он внезапно прошептал мне:

    – О боже, если бы я только мог еться с тобой!..

    Я порывисто высвободилась из его рук, отпустила его, бросилась на кровать, широко раздвинув ноги и замерла в ожидании.

    Он подошёл ко мне, наклонился и, тяжело дыша, проговорил:

    – Но ничего не выйдет, ты ещё слишком маленькая…

    – Ничего страшного, дедушка, – ответила я ему, – ну идите же!
Он, ни живой, ни мёртвый от сладострастия, лёг на меня, подсунул мне под попку ладонь, чтобы меня приподнять, и начал растирать возбужденным стержнем мою кунку. При этом я крепко держала его за стержень и следила за тем, чтобы тот двигался по всей щелке. Он нанося толчки с такой быстротой, на какую был только способен, спросил:

    – Ты уже сношалась когда-нибудь?

    Я бы охотно поведала ему обо всём, – о двоюродных братьях Николае и, Сергее и дяде Николае, – но до сих пор не понимаю, что заставило меня сказать «нет».

    Он же продолжал:

    – Давай, ангелочек, признайся мне, тебе уже приходилось еться? Я ведь, разумеется, вижу, что приходилось… только скажи мне с кем? Часто? Хорошо было?

    Я работала попкой и уже тяжело дышала, ибо он лежал на моей груди, и кроме того чувствовала, как его стержень начал судорожно подрагивать. Однако я беззастенчиво врала дальше:

    – Нет, конечно же, нет… сегодня впервые…

    – Хорошо тебе?.. – продолжал он спрашивать.

    – Да, очень хорошо…

    В этот момент он излился и так обильно оросил мне живот, что мокрота стекла мне в пах.

    – Лежи так и не двигайся, – сказал он, встал на ноги и, достав носовой платок, насухо вытер меня. Затем продолжил меня расспрашивать: – Не делай вид, будто ты ещё совершенно ни о чём не знаешь, можешь не говорить мне это. Я и так уже обо всём догадался.

    А когда я продолжала упорствовать в своей лжи, он заметил:

    – Но в таком случае ты, может быть, когда-нибудь наблюдала за этим, что скажешь?

    Это показалось мне выходом из затруднительного положения. Я утвердительно кивнула.

    – И где же? – напирал он на меня.

    Я кивнула в сторону комнаты родителей.

    – Ах, вот как, у отца с матерью?

    – Да.

    Теперь он захотел от меня узнать подробности:

    – Как же они это делали?

    И он не отставал от меня до тех пор, пока я всё не рассказала ему. И когда я говорила, он снова поднял мне юбку и снова играл с моей кункой так, что на меня ещё раз накатило.

    Теперь я совершила это с взрослым, чем немало гордилась. Однако с дядей Николаем я хранила на эту тему молчание, и когда во время наших послеобеденных посиделок речь иной раз заходила о том, как всё это могло бы происходить с взрослым, я не подавала виду и всегда переводила разговор на соседку купчиху, потому что дядя Николай изо всех сил старался попасться этой женщине на глаза и, мечтал однажды оказать ей какую-нибудь услугу.

    С тех пор, как я вступила в интимную близость с дедушкой Александром Тихоновичем, я ещё больше стала засматриваться на взрослых мужчин, о каждом рисуя в своём воображении, как он посадил бы меня на колени, и радовалась тому, что отныне гляжу на них совершенно иными глазами.

    На улице нередко случалось, что мужчины, которых я пристально рассматривала, с удивлением оборачивались на меня. Иные даже останавливались, а один сделал мне знак рукой, однако я не рискнула за ним последовать, хотя и ощутила внезапный прилив сладострастия.

    Но с того момента, как этот незнакомец поманил меня, я начала часто уходить под вечер на Татарскую улицу рядом с Овчинниковскими и Руновским переулками, потому что место там было довольно уединённое, и я надеялась гораздо скорее встретить там второго дедушку Александра Тихоновича.