В Краснодоне у Ковалева

Уже стоял сентябрь, а жара всё никак не спадала. Солнце жарило по-июльски беспощадно, без всякого преувеличения. Совершив дневной переход через степь по солнцепеку и к вечеру добравшись до Краснодона, Виктор поймал себя на том, что ещё не помнит на своём веку такой жары не то что осенью, но даже в августе. А ему уже минуло 18 лет.
 
За напряженными буднями подпольной работы он забыл про собственный день рождения и не заметил, как пролетело время. В прежние годы в этот день обычно стояла мягкая тёплая погода, а иногда шёл дождь и было приятно свежо.
 
И вот, изнемогая от жажды, он добрался, наконец, до "Шанхая" к ранним сумеркам. Только теперь, когда село солнце, стало легче дышать, но назвать воздух свежим было бы преувеличением. Цикады в траве уже бурно ликовали, приветствуя наступление долгожданной ночи.

Виктор шёл мимо знакомых хат и огородов. Собаки из подворотен  брехали лениво, как бы нехотя - они тоже умаялись за день от зноя. Как же милы его сердцу были даже эти собачьи голоса! Он узнавал на слух каждый и невольно радовался, что животина жива и здорова.  А ведь некоторых из них он знал с самого своего приезда сюда, и тогда, в детстве, честно сказать, не на шутку боялся их подстерегающих под заборами клыков, хоть, конечно, и не подавал вида.

 И снова Виктор удивлялся тому, как быстро пролетело время - весь он прожил в Ворошиловграде уже целый год! Однако как же это всё-таки хорошо, что немцы считают "Шанхай" логовом грязных дикарей и не суются сюда, как сообщил Виктору в прошлый его визит Володя Лукьянченко. Да и полицаи, видимо, заглядывают редко.

 Виктор чувствовал себя несравнимо свободнее, чем в Ворошиловграде, где его не покидало ощущение ,будто он постоянно ходит по острию.

 На этот раз он решил сначала заглянуть к Толе Ковалёву, если только тот не на службе. На Толины успехи он возлагал определенные надежды.

 У Ковалёвых собаки во дворе не было, а калитка открывалась легко, стоило просто просунуть руку между досками и отодвинуть щеколду. Виктор тихонько постучал в стекло приоткрытого окна и позвал Анатолия по имени. И вот окошко распахнулась шире, и в нём показалось знакомое круглое лицо.

- Это я, Виктор, - подсказал он, чтобы другу не пришлось долго разглядывать его в сумерках.

- Я сейчас! - живо отозвался Ковалёв.
 Они сидели на скамейке между двух абрикосовых деревьев и разговаривали полушёпотом, так чтобы ни слова нельзя было расслышать из соседнего огорода. Впрочем, спасибо  цикадам, чьё пение было сейчас очень кстати.

- В полицаях мы с Мишей недолго продержались, ты уж извини, - тяжело вздохнув, сообщил Анатолий. - Выгнали нас оттуда. За прогул. Но по правде-то мы сами ушли. То есть не вышли на работу. Ты сказал, что нужно продержаться, сколько сможем. Вот мы и держались. Надолго нас не хватило. Участвовать в таких гнусностях, знаешь ли...

 Анатолий замолчал и отвернулся в сторону. Виктор терпеливо ждал.

- Они шахту запустить вздумали, твари, - снова заговорил Ковалёв с болью в голосе. - Наши перед оккупацией все шахты, конечно, взорвали, вывели из строя. А в городе шахтёры остались. И вот, представь, у начальника полиции с утра на столе полный список фамилий всех коммунистов и передовиков, а к вечеру все они уже арестованы за отказ работать на немцев, и вся эта полицейская сволочь над ними измывается. И спасти их нельзя, понимаешь? А нам с Мишей там и так доверия не было, с первого дня смотрели на нас косо. Словом, тут как бы самим не загреметь. А ведь зазря было бы вдвойне обидно. Вот и получается, что опозориться опозорились на весь Краснодон, а толку...

 Анатолий опять тяжело замолчал и ссутулил свои широкие плечи.

- Это моя вина, - отозвался Виктор, не поднимая на него глаз. - Будто я не знал, что ты не умеешь притворяться! Но уж очень нужен был мне там свой человек, кто мог бы хоть краем глаза заглянуть в их канцелярию. Особенно в папки регистраций.  Скажи, ты совсем ничего не успел выяснить о коммунистах, добровольно вставших на учет в Краснодоне и Первомайске? Может быть, ты что-то слышал о Гайдученко?

 Ковалёв молчал, и молчание его сгущалось; напряжение чувствовалось в воздухе. Казалось, он мучительно пытается вспомнить что-то, но оно остаётся смутным и ускользает.

- Гайдученко, - произнес он наконец вдумчиво, слегка растягивая гласные и словно пытаясь взвесить каждый слог на невидимых весах. - Подожди-подожди! Вроде, слышал я в полиции эту фамилию. Как будто не читал, а именно слышал. Вроде как из числа завербованных, которые на них работают.

- Толя! - Виктор стиснул руки в замок, и в голосе его зазвенели умоляющие нотки. - Толя, пожалуйста, вспомни точно. Это очень, очень важно. Понимаешь?

- Конечно, понимаю, -  отозвался Анатолий уже уверенно, как будто в голове у него внезапно прояснилось. - Ведь этого Гайдученко наши работать в подполье оставили,  а его на испуг взяли - и готово! Я, Виктор, своими ушами это слышал. Видно, всё же не совсем зря репутацию испортил, в полицаях побывал, раз это для тебя так важно! Как раз в первый день нашей с Мишей службы из Первомайска заявился к ним сюда один хлыщ, и был разговор про этого самого Гайдученко. Хлыщ тот раньше был начальником роно, а теперь вот на фрицев работать в полицию подался. Он Гайдученко этого хорошо знает, и как только того к нему привели, сразу ему расстрелом пригрозил, если только тот не расскажет всё, что знает. Ну, и подписал Гайдученко бумагу о сотрудничестве с фрицами. "Все б такие коммунисты были!" - хохотал начальник полиции. Я это хорошо помню, как ржали полицаи. А мы только отворачивались. И думали, как бы никто не заметил, что нам не смешно. Хотелось их всех передушить, но мы только губы кусали.

 Виктор, не мигая, вглядывался в черноту древесных крон и с ужасом понимал, что совсем не удивлён. Он как будто уже знал это. Откуда? Необъяснимо, но факт. А теперь он может с чистой совестью озвучить своё знание. Разве не за этим посылала его в Краснодон Надежда Фесенко? Теперь он даст ясный ответ на роковой вопрос. Тот самый случай, когда выполненное задание не приносит облегчения! Ведь с этим теперь надо жить и что-то делать дальше.

- Спасибо, Толя. Ты даже себе не представляешь, как важно то, что ты сейчас мне рассказал.

 Анатолий стал звать Виктора к себе в хату ночевать, но тот наотрез отказался. Попросил только напиться воды, не преминув справиться, дома ли мать Ковалёва.

- Дома. Спит, - ответил Анатолий. - Она сегодня рано легла.

- Вот и хорошо. А я тут, на улице, чуток вздремну до обратно пойду, пока солнце не встало. Ты только никому не говори, что я заходил, ни матери своей, ни Мише. Никому. Никто не должен знать, что я был в Краснодоне.

 Заботливый Толя немного смутился.
- Ну ладно, не скажу. Вот только ночевать на земле - это ты зря. Погоди, я тебе хоть плащ вынесу подстелить.

 В конце концов, оставшись один под звездным небом у Анатолия в огороде, изможденный дневным переходом, он провалился в сон, а когда очнулся, было уже совсем свежо, и ярко сияла над землёй лунная половина. При её свете вполне можно было различить дорогу. Ему хотелось идти, не теряя времени.

Идти было лучше чем лежать, смотреть на Луну и думать. Но и на ходу мысли догоняли его, роились, не давая покоя.

 Как же так? И в отряд, по словам Светланы, затесался предатель, и этот Гайдученко оказался подлецом и трусом. Откуда их столько берётся, этих продажных ничтожеств?  Вопрос не давал Виктору покоя с самого первого дня оккупации. Казалось невероятным, что многие, кто прежде выглядел вполне достойными людьми, просто притворялись. Особенно больно было осознавать, что такие люди сумели затесаться в партию и даже сделать в ней успешную карьеру. Конечно, трудно сказать заранее, на что ты способен, а на что нет, но самое страшное, это когда человек становится оборотнем - ведь тогда он перестаёт быть человеком.

 Впрочем, куда важнее то, что Гайдученко имел список тех, кого обком комсомола оставил для работы в оккупированном городе и области.