Сложные гости. Фантастический рассказ

Вечеринка была в разгаре. Гости – человек пятнадцать – громко шумели, перекрикивая друг друга. На правах хозяина Филипп пытался в меру возможностей регулировать и направлять дискуссию. Сложнее всего, как обычно, было утихомирить дядю Антуана.

- Насчёт Наполеона ты неправ, Теодор, - начал дядя свою излюбленную тему, обращаясь к своему брату. – Именно он и никто другой сделал нашу страну великой.

- Он сделал её великой на короткий по историческим меркам срок, и он же опозорил её, - парировал Теодор. – Безграничная власть ослепляет безгранично; окружающий мир перестаёт быть источником знаний и превращается в объект манипуляций; это верный путь к паранойе, за которой неизбежно следует шизофрения. Это уже не политика – это психология. Скорее даже психиатрия. История человечества наполнена подобными примерами, но каждому властолюбцу кажется, что он – особенный вождь и не наступит на грабли предшественников. Ан нет, хлобысь – и граблями по башке. Именно это происходит сейчас в современной Франции.

- Стоп-стоп-стоп, - вмешался Филипп, - никаких скользких тем про актуальную политику, а то все переругаемся.

- Правильно, сынок, - похвалил Теодор. – Ты здесь главный.

- Ты просто слишком трезв, дорогой племянник! – добродушно пошутил дядя. – Плесни себе ещё вина!

- Отличная идея, Антуан!

Бутылка Бордо стояла рядом, и Филипп машинально потянулся к ней. И тут же одёрнулся, вспомнив о докторе Марселе. Тот сидел рядом и всё контролировал – неприметно, но педантично.

- Это уже третий бокал? – поинтересовался он полушёпотом.

Филиппу захотелось послать медика с таким вопросом куда подальше, но он сдержался и отреагировал дружелюбной шуткой, также вполголоса:

- Да, но первые два были совсем по чуть-чуть, в сумме меньше одного…

Доктор Марсель многозначительно промолчал, вытянул вперёд нижнюю губу и пожал плечами. На медицинском наречии это могло означать лишь одно: «Решайте сами, но я Вас предупредил».

Филиппу удалось подавить в себе природную антипатию к докторам, и он наполнил свой бокал.

- Это последний, док. – Он улыбнулся. Позитивные эмоции от общения плюс вино вернули ему вкус к жизни, настроение улучшалось с каждой минутой. Чтоб не испортить положительную динамику, Филипп отвернулся от доктора к гостям и уже в полный голос предложил: – Давайте лучше не о политике, а о чём-нибудь приятном – о любви, о женщинах, например.

- Отличная идея, братишка, - похвалил Жан, родной брат Филиппа, и перевёл взгляд на дядю. – Вот ты, Антуан, в молодости, говорят, был... – он замялся, явно подыскивая корректное слово, - дамским угодником, не так ли?

- Да, как истинный француз, я всегда был галантным кавалером, - гордо подняв голову, продекламировал дядя Антуан.

- Да бабником ты был, - возмутилась Франсуаза, мать Филиппа и Жана. – Самым обычным бабником, ни одну юбку не пропускал – даже ко мне клеиться пытался вначале!

Она строго посмотрела на деверя. Остальные гости, из приличия прикрывая ладонями рты, прыснули со смеху.

- Что-о-о? – почти прокричал Теодор. – Мой брат клеился к тебе?! И что ты сделала, дорогая?

- Дорогой, ты же прекрасно знаешь эту историю.

- Нет уж, ты уж расскажи, - нарочито строго попросил супруг, - пусть все-е-е знают, - протянул он.

- Да никому не интересно, - воспротивилась Франсуаза, хотя не очень убедительно.

- Интересно-интересно, - загомонили гости в один голос, словно никто никогда не слышал этот рассказ. – Ещё как интересно! Очень просим!

Филипп почувствовал волнение. Рассказ матери о знакомстве с отцом всегда казался ему романтичным, но именно сейчас какое-то интуитивное чутьё говорило ему, что мать растеребит и его душу, и души гостей.

Франсуаза обвела присутствующих наигранно-недовольным взглядом, откинулась на стуле.

- Ну, хорошо, слушайте, - начала она, кокетливо поправив причёску. – Было мне лет семнадцать, училась я в музыкальной школе по классу фортепьяно. Хорошо училась, хотя большого таланта не имела. И вот отправляют нас и учеников из других французских городов в Белград – выступать в разных школах перед детьми. Был сентябрь. Погода стояла довольно жаркая. Сербия только начала восстанавливаться после натовских бомбардировок, много руин лежало вокруг. Франция решила помочь людям и, в первую очередь, детям: поддержать их моральный дух и дать возможность немного отвлечься от ужасов войны. – Мать говорила тихо, и было очевидно, что воспоминания даются ей нелегко. – Подростки как известно мало что воспринимают близко к сердцу, и мы смотрели на разруху скорее с любопытством, чем с состраданием. Всю жизнь до этого я как и многие мои друзья прожила в абсолютной безопасности и полном благополучии, не интересовалась ничем, что выходило за рамки нашего городка и не могла себе представить, что совсем недалеко, всего в какой-то тысяче километров от нас, на том же самом континенте шла война, гибли люди, разрушались дома и рушились надежды. – Её взгляд погрустнел, глаза опустились вниз. Филиппу очень хотелось, чтобы матери хватило сил рассказать историю до конца. Словно почувствовав его желание, она взяла себя в руки и стала излагать дальше: – Поселились мы в небольшом студенческом общежитии, и в самый первый вечер по приезде прямо в коридоре столкнулась я с красивым парнем. – Франсуаза непроизвольно посмотрела на Антуана. – Стройный такой, с приятным голосом и благородными манерами, и к тому же на гитаре хорошо играл – мечта любой девчонки, особенно такой неопытной, как я.

Она сделала паузу, улыбнулась.

- Я нравился разным девушкам – и неопытным, и оп… – попытался сострить Антуан, но Франсуаза взглянула на него столь уничижительно, что он осёкся на полуслове.

– Пригласил меня на ужин в местное кафе, – продолжила она, – много рассказывал о себе, и я почувствовала большую симпатию к нему. Но в номер с ним не пошла, хотя он всячески зазывал. – Она многозначительно посмотрела на своего мужа, тот одобрительно закивал. – И вот на следующее утро собираемся мы в концертном зале школы. Начинают подходить зрители, рассаживаются по местам. Мы, артисты, волнуемся, ждём начала представления. Вдруг через открытые из-за жары окна – кондиционеров там и в помине не было – слышим с улицы детский плач, всхлипывания. И чем дальше, тем сильнее. Все как по команде подбегают к окнам – благо, в зале их было много. Замечаем на улице группу ребятишек лет по восемь-девять, не больше. Их ведёт в школу пожилая женщина. Одна из девочек упирается и явно не хочет идти. Воспитательница видимо пытается её уговорить – нам слышно плохо и непонятно на сербском, но девчушка брыкается и заходится в плаче всё сильнее. «Это из детского приюта ребята», слышу я рядом голос нашего организатора, серба лет семидесяти. Он вполне неплохо говорил по-французски и был нашим переводчиком. «На концерт к нам идут. Мы пригласили...» На секунду он умолкает, и его молчание лишь усиливает наше любопытство. «Их родители погибли во время бомбардировок. Девчушку, которая плачет, зовут Миляна. В их дом попал снаряд, почти всё разрушил. Отец погиб под развалинами сразу, мать несколько недель пролежала в больнице и недавно скончалась. Уцелела только Миляна». Он вздохнул и добавил: «Представляете, за минуту до взрыва мать отправила её в подвал за банкой солений. Девочку откопали спасатели. Ни одной царапины. Судьба…» Старик говорил негромко, но в зале воцарилась такая тишина, что его слова были слышны всем. Стало страшно. И даже мы, подростки, неожиданно для себя осознали, ЧТО такое война. Именно тогда я впервые поняла, что СМЕРТЬ СУЩЕСТВУЕТ, что она реальна и вовсе не так уж далека. У меня внутри всё похолодело. Захотелось скорее домой, к родителям. Внезапно слышу настойчивый голос: «Пропустите! Позвольте подойти! Пропустите!». То, что произошло дальше, было самым невероятным, самым незабываемым событием моей жизни. – Франсуаза замолчала. Все в напряжении ждали продолжения. Она набрала воздуха, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами, выдохнула. – Смотрю и не могу поверить: какой-то мальчик, мой ровесник, настойчиво отодвигает всех от одного из огромных окон, распахивает его настежь и ловко взбирается на широченный подоконник. Все решили, что он хочет прыгнуть, заохали: как-никак, второй этаж, метров пять до земли. Я тоже испугалась за него. В этот момент все замечают, что в руках он держит скрипку. «Миляна», кричит он, и та поворачивается к нему, «это для тебя». Старик-организатор громко переводит на сербский. Миляна перестаёт плакать, широко раскрывает свои глазёны и вместе с остальными малышами как зачарованная смотрит вверх на распахнутое окно школы. И тут происходит… волшебство. Стоя на подоконнике, мальчик начинает играть. Сложнейшее произведение – «Caprice №24 Ля Минор Николо Паганини». Звуки скрипки буквально пронзают всех и каждого; они цепляют каждую мельчайшую клеточку, каждый твой нерв, скручивают их в один комок и начинают гонять по всему телу с головы до пят и обратно, не давая дышать; тело начинает дрожать, словно входит в транс; душа переносится в сказочный мир, безгрешный и просветлённый. – Франсуаза в очередной раз сделала паузу, закрыла глаза. Лица гостей выглядели одухотворёнными, у некоторых появились слёзы. Когда она подняла веки, её глаза буквально светились. – Я смотрела на этого мальчика, на его стремительные руки, на его склонённую голову, на его вибрирующее тело, и мне казалось, что он – воплощение всего самого прекрасного, что есть на Земле: красоты, любви, молодости, здоровья, счастья, таланта, вдохновения и даже… и даже бессмертия. – Она остановилась. Филипп посмотрел на отца: тот глядел на жену не моргая, не дыша. Она глядела на него. В этот миг их взгляды был средоточием всей нежности мира. Сыну показалось, что мать не может больше говорить, но было ясно, что рассказ не завершён. – Когда… он… закончил… играть, – заговорила она прерывающимся голосом, – то опустил скрипку и смычок, поднял голову и случайно посмотрел на меня. Я заметила волнение в его взгляде, будто он не был уверен в том, что его спонтанное выступление кому-то понравилось. В моём ответном взгляде, как мне кажется, обнажились все мои чувства: восхищение, сострадание, любовь… – Она посмотрела на мужа, тот молча кивнул – ему, судя по всему, не менее тяжело было вспоминать тот день. Франсуаза заговорила после небольшой паузы: – С минуту стояла тишина. Замерло всё вокруг: ветер, звуки города, голоса людей. Думаю, на какое-то мгновение люди на всей нашей планете остановились и задумались над своими поступками... И вдруг Миляна, крохотное создание, широко улыбнулась и начала хлопать. Через секунду просто цунами аплодисментов накрыло этот ничтожный клочок земли: хлопал зал, хлопали дети на улице, хлопали десятки случайных прохожих, которые невольно остановились в своём ежедневном беге и заворожённо взирали на концерт в школьном окне. Мне показалось, что звуковые волны этого цунами понеслись дальше, за пределы Земли, в бесконечную Вселенную. Более пронзительных эмоций в моей жизни не было – ни до, ни после. И, вероятно, не только в моей…

Последние слова она произнесла почти шёпотом – дрожащие губы еле слушались. Капельки слёз, до того державшиеся в её глазах, покатились вниз, оставляя на щеках красные бороздки.

Филипп сделал большой глоток вина, чтобы прогнать комок, подкативший к горлу. На душе было сумбурно – какая-то смесь мрака и света, словно и он присутствовал в том самом месте, в тот самый миг…

Некоторые из гостей, особенно женщины, тихонько всхлипывали. Филипп чувствовал себя на пределе – ещё чуть-чуть, и эмоции возьмут верх над самообладанием.

- Я играл с ошибками, - виновато признался его отец, - поэтому и переживал.

Мать была не в силах больше говорить. Она отрицательно замотала головой и сильно сжала губы, чтобы не разреветься окончательно.

- Этого никто не заметил, брат, - пришёл ей на выручку Антуан. Филипп с удивлением обнаружил, что даже его дядя, этот старый ловелас, порядком растрогался – его глаза на мгновение увлажнились.

- И что же было дальше? Та девочка пришла на концерт? – поинтересовался Огюст – друг семьи и единственный, кто не знал этой истории, поскольку недавно присоединился к общей компании.

- И в тот день, и во всю неделю, что мы гастролировали по Белграду, Миляна была с нами и сидела как загипнотизированная на каждом выступлении, - ответил Антуан. – Порой возникало ощущение, что все музыканты играют исключительно для неё. – Он перевёл взгляд на брата с женой. – А Теодор и Франсуаза с тех пор стали неразлучны.

Филиппу стало тяжело – мышцы затекли от неподвижности, но сердце билось учащённо; дышать было сложно – воздуха не хватало. Он начал озираться по сторонам, но, заметив доктора Марселя, немного успокоился.

- Какая трогательная история! – утирая слёзы, прокомментировала Сильвия, супруга Жана. Она далеко не впервые слышала это семейное предание, но каждый раз её трепетная натура не могла сдержать эмоций. – Давайте выпьем за любовь!

- Отличный тост, милая, - похвалил её муж, - и за любовь мы выпьем обязательно чуть позже, а сначала надо выпить за моего брата Филиппа – ведь сегодня его день рождения!

- Не вижу противоречия, Жан, - весело заметил дядя Антуан. – Ведь любовь Теодора и Франсуазы произвела на свет Филиппа.

Гости рассмеялись.

- Сначала на свет появился я! – Жан возмутился словно обиженный ребёнок – настолько искренне, что улыбки гостей перешли в дружный хохот.

- Конечно-конечно, сынок, ты был первым, - примирительно сказал отец, - но дядя Антуан прав: сегодня – день Филиппа. – Теодор уже окончательно пришёл в себя после душещипательного рассказа, затем перевёл взгляд на младшего сына и после небольшой паузы добавил: – Сегодня твой юбилей, малыш, тебе исполнилось…

- Стоп-стоп-стоп, - Филипп снова ощутил себя хозяином и тамадой. – Не надо конкретики, папа, все и так знают, что я далеко не юноша.

- Помню, ты был маленьким…

- Ну вот, началось. – Сын сделал недовольный вид. – Да, был. И вырос.

- Помню ты был маленьким, - словно не слыша его, продолжал отец, - и однажды жутко напугал бабушку…

- Пап, не надо об этом, - взмолился Филипп.

- У нас же сегодня вечер воспоминаний, ты разве не за этим нас собрал?
Филипп хотел было возразить отцу, но прикусил губу. Он огляделся по сторонам – все согласно кивали, и даже доктор Марсель одобрительно закачался вперёд-назад.

- Давайте, может, лучше о политике? – предпринял Филипп робкую попытку сменить тему.

- Нет, мы пока слишком трезвы, дорогой племянник! - отшутился дядя Антуан.

- Да-да, мы хотим услышать про случай с бабушкой! – подхватила Изабель, жена Филиппа. – Ведь так, дорогие гости?

- Да, да! Конечно! – загудел народ, который и эту историю слышал не раз.

- А что это за история? – спросил всё тот же ничего не знающий Огюст.

- Эта история о том, как благодаря голубю в нашем городе появился новый мэр, - интригующе ответила Франсуаза. – Расскажешь, сынок? Ну, пожалуйста!

- Ладно, - нехотя согласился Филипп. Ему самому очень нравилось рассказывать про тот случай, но хотелось немного собраться с мыслями и слегка размяться. Он покрутил головой, скрестил в замок пальцы и вытянул вперёд руки. Послышался хруст суставов. – Итак, было мне лет двенадцать, - начал он повествование, расправив плечи. – Гуляли мы с ребятами в парке недалеко от дома и вдруг увидели голубя с повреждённым крылом. Белый такой, красивый. Похож на голубя мира с картинок. Наверное, кошка поранила. Жалко мне его стало, решил домой взять, чтоб накормить, напоить и подлечить. Прихожу с ним на кухню, озираюсь. И не придумал ничего лучше, как поместить его в раковину. Смотрю, на дне раковины тушка курицы лежит. Удивился, откуда она? Но удивился несильно – мысли голубем заняты были, настоящим героем-спасателем себя чувствовал. Короче, вынимаю курицу, кладу в сторонке, на стол. Голубя опускаю в раковину, перевязываю ему скотчем крыло. Он почти не шевелится, бедолага. Затыкаю пробку, наливаю немного воды. «Пусть, думаю, попьёт. И вода близко, и не выпрыгнет». Вдруг раздаётся телефонный звонок. Домашний телефон в прихожей стоял, бегу к нему. Оказалось, мама звонит. Решила узнать, приехала ли бабушка. Я бабушку не видел, поэтому ответить не смог. Но тут почему-то вспомнил про курицу. И только я про неё вспомнил, как слышу крик или, точнее, вопль. Жуткий. Я такой никогда раньше не слышал. Даже мама в трубке испугалась. И вслед за воплем – грохот и падение то ли стула, то ли стола, то ли того и другого… Как потом выяснилось, бабушка приехала к нам, пока я гулял. Привезла курицу и собиралась её приготовить. Отлучилась в туалет, а в это время я подоспел с голубем. Теперь представьте себе на мгновение, - он сделал небольшую паузу, - маленькую безобидную старушку, которая всех любит и никому не желает и уж тем более не делает зла. Приходит это милое создание на кухню своей дочки с самым мирным намерением – приготовить еду внукам. Подходит со своим плохим зрением к раковине, берёт в руки потрошёную курицу, которую за несколько минут до этого она сама туда и положила… а курица ка-а-ак встрепенётся, ка-ак начнёт махать крыльями, клеваться, громко шипеть и верещать, ка-ак набросится на божий одуванчик…

Воспоминания нахлынули на Филиппа. Он словно перенёсся в прошлое, и ему стало значительно легче.

- Когда я услышал вопль, - продолжил он, - то бросил трубку и помчался на кухню. То, что я увидел дальше, напугало и рассмешило меня одновременно. Вижу такую картину: бабушка лежит на обеденном столе на животе, юбка задрана так, что видны панталоны; ноги старушки свисают вниз и хаотично дёргаются; она явно пытается слезть со стола, но из-за низенького роста не достаёт ногами до пола; рядом валяется стул – судя по всему, она вскочила на него, чтоб запрыгнуть на стол в попытке спастись от дикого зверя, но стул опрокинулся. Смотрю на бабушку: руки обхватили голову, волосы растрёпаны, рот открыт; изо рта доносится что-то несуразное – то ли хрипы, то ли стоны; глаза выпучены и наполнены ужасом; нос сопит; а по бабушкиной спине… скачет не менее обезумевший голубь. Я подбегаю, пытаюсь стащить его с бабушкиной спины. Он ускользает от меня и перепрыгивает к ней на голову; она с испугу разжимает пальцы, сжимавшие затылок, и голубь увязает когтистыми лапами в её седой и густой шевелюре.

Рассказывая, Филипп начал активно жестикулировать. Кровь забегала, мышцы налились, стало приятно во всём теле. Он понял, что рассказывание доставляет ему не только моральное, но и физическое удовлетворение.

- И тут бабушка, окончательно обезумев, каким-то молодецким движением отжимается от стола и спрыгивает на пол. – Произнеся эту фразу, Филипп упёрся руками в стол и резко оттолкнулся. Стол при этом слегка качнулся, бокал вина накренился, но Филипп вовремя среагировал и схватил его. Доктор Марсель одобрительно кивнул. Рассказчик выдохнул и вернулся к повествованию. – Затем, ничего не видя, с голубем на голове она летит на меня и сшибает с ног. Я падаю, бабушка с криком выбегает на улицу. И вот тут начинается просто кошмар.

- Не просто кошмар, а исторический кошмар, - поправила Франсуаза своего сына.

- То есть до этого момента всё было вполне привычно, не так ли? – сострил Огюст.

- Да, ход истории поменялся в тот день, - согласился Филипп, не обращая внимания на его иронию. – Но об этом – чуть позже. А пока напомню всем, что жили мы тогда в центре, возле ратушной площади. Город готовился к выборам мэра. Кандидатов было два: действующий мэр, мадам Сесиль Ля Гош, и новый претендент, месье Жиль Кастэр.

- А ты за кого был? – спросил Огюст.

- Да я-то ребёнком был, не понимал ничего, - ответил Филипп. – Помню только, что взрослые очень возмущались этой мадам Ля Гош. Там у нас небольшой сквер был в центре города, его все очень любили, а она под торговый комплекс эту территорию отдала. Многие сильно удивились и возмутились, когда там стали резать деревья и вбивать сваи. Говорили про какую-то коррупцию. Я тогда не знал, что это такое, и представлял себе эту коррупцию в виде жирной тётки, которая всё у всех отбирает. – Он сделал небольшую паузу. – Но не будем отвлекаться. Как я уже сказал, город готовился к выборам. На ратушной площади соорудили небольшую сцену с предвыборными плакатами. Как раз в тот день после обеда мадам Ля Гош должна была выступать там и отвечать на вопросы жителей. Выборы планировались через день. Шансы мадам оценивались высоко – она пользовалась поддержкой у простого народа, хотя думающие горожане понимали, что она нечиста на руку. До выступления оставалось ещё больше часа, и людей пока было немного. Погода стояла отменная: голубое небо, яркое солнышко, белые облачка, лёгкий ветерок… Вдали виднелось море, мелькали паруса яхт, слышались гудки пароходов. Городок у нас, как вы знаете, небольшой, курортный. Кругом – безмятежность и загорелые отпускники в цветастых одеждах, панамах и тёмных очках. В основном старички со старушками. Бродят – кто парами, кто группами, – смотрят витрины, сидят в ресторанах, тратят накопленные в своих холодных мрачных городах деньги. Вот какая-то группа японских туристов замерла, слушая гида и рассматривая ратушу. Женщины-японки стоят под зонтиками и обмахивают себя веерами. Размеренность и умиротворённость царят вокруг. И тут, откуда ни возьмись… прям на них вылетает моя бабушка. Лохматый ужас с задранной юбкой и беснующимся голубем на голове. За доли секунды их японские глаза стали европейскими. Они что-то заголосили на своём мягком певучем языке и шарахнулись в разные стороны, давая ей пробежать сквозь их кучку. Одна из них - довольно молодая и симпатичная японка - отбежала с испугу слишком далеко, споткнулась. Сделала ещё пару шагов и, не удержав равновесие, налетела на «живую статую» – уличного актёра-мима, изображавшего Мефистофеля. Знаете, стоят там такие все раскрашенные?

- Да-да, представляем, - ответил дядя Антуан за всех.

- В общем, жуть жуткая и даже потусторонняя. Бедная туристка буквально плюхнулась на этого мима; тот неуклюже повалился на спину, расставив ноги; она оказалась на нём сверху, меж его ног, уткнувшись своим лицом в лицо красно-чёрного дьявола с горбатым носом, торчащими волосами, загнутыми рОжками и глазами навыкате. Он ещё и рот раскрыл от неожиданности, а там – вставные жёлтые клыки. Японка вскрикнула, побелела и… застыла.

Филипп замолчал, перестав активно жестикулировать и создавая напряжение. Все знали продолжение этой истории, и только Огюст испуганно удивился:

- Надо же – красавица на чудовище… Она хоть жива осталась?

- В тот момент мне не до них было, но, говорят, всё хорошо закончилось… ну или почти хорошо, - сообщил Филипп. – Реанимобиль приехал быстро, азиатку откачали. Правда, только через полчаса и только в больнице. «Мефистофель» её потом навещал. Ходили даже слухи, что они поженились и уехали в страну восходящего солнца.

Огюст выдохнул.

- Конец истории? – поинтересовался он.

- Нет, только середина, - ухмыльнулся Филипп. – Итак, бегу я за бабушкой, кричу ей, чтоб остановилась, но она ничего не слышит и никого не видит. Голубь – в не меньшем стрессе: машет крыльями, урчит, даже почти рычит и хрипит, жадно глотает воздух. Становится очевидно, что он сильно увяз в её волосах. – Филипп снова начал активно жестикулировать, изображая то бабушку, то голубя. – Люди оборачиваются, отбегают… Кто-то пугается, кто-то смеётся… Казалось, это какая-то фантасмагория. – Он сделал паузу, выдохнул. – А теперь, братишка, твой выход, - обратился Филипп к своему старшему брату Жану. – А то я уже вспотел. – Он вытер рукавом лоб.

- Точно, мой выход. – Жан покорно согласился. Улыбка сияла на его лице, но усилием воли он попытался её убрать. – Ну что ж, друзья, тот день был для меня особенным: я собирался сделать предложение девушке по имени Жаклин. Пригласил её в ресторан на ратушной площади, на летнюю террасу; колечко подобрал; сижу напротив неё, волнуюсь.

- Волнуешься, что откажет? – поинтересовался Огюст.

- Не совсем… Если честно, то подобное волнение, наверное, присутствовало, но оно точно не было главным. На первом месте была другая тревога: зачем мне вообще жениться? Я был так молод – мне всего двадцать тогда было. Жаклин была старше меня на четыре года, и ей, конечно же, хотелось замуж. Я чувствовал, что её родственники ожидают от меня этого поступка, и я как порядочный человек что-то кому-то должен. В общем, пошёл на поводу общественного мнения. Да, и ещё в тот момент я переживал, а подойдёт ли кольцо по размеру? Очень не хотелось опростоволоситься. Короче, сплошной стресс, но речь не об этом, - махнул рукой Жан. – Время было обеденное, заказали по бокалу шампанского и покушать. Я люблю суп буйабес, его и взял. Не удивляйтесь деталям – это важно. Колечко в кармане брюк лежит, я его периодически незаметно щупаю, словно боюсь – вдруг в кармане дырка и оно провалится? Ловлю момент, чтоб эффектно всё обставить. И вот, принесли заказ, мы как-то расслабились, и я чувствую – пора. «Жаклин», говорю, «мне нужно сказать тебе нечто важное». Гляжу, она мило улыбается. «Ах», жеманно говорит она, «этого не может быть!» Я плохо разбирался и в женщинах, и в людях, и вообще в человеческом поведении и мимике. Мне казалось, она невинно удивляется, но позже я понял, что она просто ждала, давно ждала предложения, и лицо её выражало не удивление, а иронию по типу «неужели ты, наконец, решился?» Незаметно запускаю руку в карман, начинаю доставать колечко. И тут мне приходит в голову мысль отвлечь её внимание на пару секунд, чтоб она отвернулась и не видела всю эту подготовку. Наугад указываю рукой в сторону и громко говорю ей: «Смотри, что это?» Она отворачивается, а я другой рукой преспокойно достаю кольцо и держу его перед собой. Но вместо того, чтоб вернуться взглядом ко мне, Жаклин продолжает смотреть в указанную сторону и медленно произносит: «Кажется, это твоя бабушка…» И тут до нас доносятся крики. Один громкий звук, похожий на непрерывный вой или даже сирену, и периодически отдельные взвизги. Я тоже поворачиваю голову и вижу… сюрреалистичную картину: люди вскрикивают, разбегаются, а мимо них трусцой ковыляет пожилая женщина с безумными глазами и… какой-то птицей на голове. И тут я узнаю свою бабушку. Мурашки по коже… От стыда просто немею. Птица машет крыльями, бабуля – руками. Я как увидел эту картину, так рот раскрыл. Пальцы одеревенели, мышцы ослабли и… колечко плюхнулось в тарелку. Я смотрю на непрозрачный суп и понимаю, что и кольцо вылавливать надо, и бабушку спасать. «Потом достану», решил я, вскочил и побежал за старушкой. Бегу. Про Жаклин уже забыл. Вижу, Филипп тоже бежит. Бабушка своей «сиреной» всех расталкивает, ей уступают, а нам только помехи создают. Братишка отстал, однако я – парень взрослый и спортивный. Просачиваюсь сквозь толпу, догоняю бабушку, хватаю её за руку и вдруг замечаю прямо перед нами парикмахерскую. И тут меня осеняет. «Бабуля!», кричу ей, «за мной!» Она оборачивается – взгляд бессмысленный: смотрит, вопит, жестикулирует, но меня вроде бы узнаёт. Я буквально вталкиваю её внутрь салона. И вот тут-то начинается самое интересное.

- Ну, наконец-то, а то всё скука унылая… – Огюст продолжал попытки сострить, и на этот раз несколько гостей улыбнулись.

Жан выдохнул, хитро посмотрел на окружающих и продолжил рассказ:
- В парикмахерской – релакс: по радио музычка приятная играет, вентилятор медленно работает – прохладу создаёт. Женщины в разных позах: кого стригут, кого красят, кто под сушуаром расслабляется; о чём-то неторопливо болтают, балдеют. Мы вдвоём влетаем, все замолкают, на нас таращатся. «Ножницы!» кричу я первому попавшемуся мастеру – молодой женщине, которая в тот момент как раз стригла клиентку. Указываю на голубя. «Режьте!» командую и вижу в её глазах испуг. Понимаю, что ерунду ляпнул. «В смысле, волосы отрежьте!» Та кивнула. Подбегает к бабуле. Я хватаю голубя, держу его, и парикмахерша начинает вырезать бабушке клок спутавшихся волос, чтоб освободить птицу. Внезапно голубь клюёт меня в кисть. «Ай, больно!» Крикнул я и инстинктивно отдёрнул руку. Голубь тут же встрепенулся, высвободился и… с этого момента началось светопреставление. – Жан настолько высоко поднял брови, что его мимика вызвала невольные смешки. – Первым делом голубь взлетел на вентилятор и покакал на него. Видимо, накопилось.

- Хорошо, не на бабушку, - пошутил Огюст, и эта его шутка понравилась уже многим гостям.

- Точно, - вставила Франсуаза. – Продолжай, сынок.

Жан согласно кивнул.

- Вонючая жижа начала разлетаться в разные стороны. Женщины заголосили, вскочили со своих мест и начали носиться по помещению, думая, что могут увернуться от гадких капель. Но дерьма было много. Даже удивительно для такой маленькой птички.

- И тебе досталось?

Жан недовольно скривился и немного дёрнулся, словно до сих пор не всё отмыл.

- Досталось всем. Но это были цветочки. Облегчившись, голубь начал просто бесноваться и бросаться на всё без разбора. На пол полетели краски, шампуни, дезодоранты, всевозможные склянки... Все женщины, то есть человек восемь – и клиентки, и мастера – перестали себя контролировать: кто под кресло полез, кто на пол лёг; некоторые стали бегать, наступать друг на друга и на упавшие пузырьки и баллоны; что-то лопалось, что-то шипело; образовалось месиво из разбитого стекла, луж и запахов; одна полная дама своими мощными ягодицами плюхнулась на приличный осколок и на мгновение её первобытный визг перекрыл общую какофонию; кто-то опрокинул графин с водой на тройник, розетки вспыхнули, в них что-то хлопнуло и пошёл дым; кто-то случайно переключил вентилятор, и тот закрутился с невероятной скоростью, окропляя окружающих последними вонючими брызгами и создавая тошнотворную взвесь из голубиного помёта.

- Ну, а бабушка, а бабушка-то что? – Огюст просто сгорал от любопытства.

- Бабушка с выдранным клоком волос спряталась под каким-то столом, обхватила голову руками и осталась так сидеть – похожим образом дети прячутся в выдуманном «домике». Ситуация ухудшалась с каждой секундой, и при этом каждую секунду казалось, что вот он – апофеоз, ведь хуже некуда. Но последующее мгновение опровергало это ощущение, чётко сигнализируя: хуже есть куда. Электричество начало творить чудеса: розетки искрили, что-то вспыхивало, появился едкий запах оплётки. Какая-то дама в красном платье, сушившая до этого волосы под сушуаром, вдруг закричала нечеловеческим голосом – из-под колбы пошёл дым. Пока она вылезала из-под неё, я схватил огнетушитель со стены. И тут я увидел, что передо мной – наш мэр, мадам Сесиль Ля Гош. Её бигуди сильно дымились. Она кричала и таращилась на меня. Я вырвал чеку, как нас учили в школе, нажал рычаг, и пена хлынула из сопла... прямо на мадам. От неожиданности я сам испугался и сделал шаг назад, наступил на чьё-то тело, споткнулся и непроизвольно вскинул руки, чуть баллон не выронил. Пена полетела вокруг, в стороны и вверх, в том числе и на крутящийся вентилятор. В тот миг даже я пришёл в ужас. Вентилятор вращался как взбешённый, пена стала разлетаться мелкими частичками по салону, не давая огню вспыхнуть. Возможно, на этом бы всё и закончилось, но тот самый белый голубь – раненый и измученный – тоже испугался пены. Из последних сил он попытался взлететь, но не смог, а лишь врезался в лицо мадам Ля Гош. У неё просто крышу снесло: не разбирая дороги, она как лунатик рванула к выходу. То, что произошло дальше, изменило ход истории нашего города.

Жан повернулся к своему брату Филиппу.

- Передаю эстафету. Ведь ты, брательник, был на улице и видел всё гораздо лучше, чем я из окна парикмахерской.

- Ох, и смех, и грех, и смак, и мрак, - запричитал Филипп и закачался всем телом, хаотично размахивая руками. – Да уж, более знаменательного дня, по-моему, в моей жизни с тех пор больше не было. – Он замотал головой. – Итак, мадам Ля Гош с дымящейся головой выскочила на улицу, а там – какой-то мужчина собачку выгуливал. Собачка начала громко лаять на мэра – от испуга, наверное. Мадам Ля Гош, с пеной на голове и ничего не видя, метнулась от собачки на проезжую часть, но оступилась и распласталась на мостовой. - Он резко развёл руки, показывая её положение, и при этом случайно ударил доктора Марселя костяшками пальцев, но даже не заметил этого. Тот потёр себе висок. - Люди вокруг громко ахнули. Хозяин собачки хотел подбежать к ней, но остановился: по дороге прямо на мэра мчался небольшой грузовик. «Сейчас переедет её», решил я и от страха руками глаза прикрыл. Но сквозь пальцы подглядываю – интересно. Водитель – по тормозам, руль – резко влево. И дальше – как в замедленном кино: грузовик пересекает встречку, врезается в столб, его левые колёса отрываются от мостовой, он вздымается вверх и с лязгом опрокидывается на правый бок… Все приходят в ужас… Но ненадолго, потому что буквально через мгновение все осознают, ЧТО же грузовичок вёз в кузове… И у всех наступает новый шок, сильнее прежнего…

Он замолчал, Огюст нервно грыз ногти от сопереживания и желания как можно скорее узнать окончание истории.

- Ну что? Что там было внутри? – нетерпеливо спросил он.

Филипп молчал как партизан на допросе. Выждав внушительную паузу, он заговорил прерывающимся голосом:
- Доламывая покорёженную конструкцию кузова и разрывая тент… с грохотом и скрежетом… на свободу… из кузова… вылезает… огромный… чёрный… бык… с красно-жёлтыми глазами, пышущими от злости ноздрями и острыми-преострыми рогами… Как потом выяснилось, его на корриду в Испанию везли. Мы смотрим на него, он смотрит вокруг и вдруг останавливает свой взгляд на женщине в красном платье. Мышцы зверя аж вибрируют от напряжения и переливаются на солнце. Мадам Ля Гош сквозь пену на лице тоже замечает его… Бык наклоняет голову, направляет свои рога прямо на неё… затем нервно начинает бить копытом о мостовую. «БЕГИ!!!» Заорал хозяин собачки. После этого крика наступила тишина – только прибой где-то вдалеке шумел и сопенье быка из ноздрей вырывалось. Люди стояли в оцепенении. Затишье длилось всего несколько секунд, и вот уже мадам Ля Гош, не молодая и не худая женщина, явно непривыкшая бегать, начала отползать на четвереньках сначала медленно, затем ускорилась, скинула туфли, вскочила на ноги и побежала, как могла. Бык постоял ещё немного, словно давая жертве фору, и ломанулся за ней. Видимо из-за того, что долго ехал в машине, бык передвигался не быстро, иначе бы у мадам шансов не было. – Филипп снова сделал паузу, глотнул вина, покрутил головой. – Ратушная площадь в нашем городе не очень большая, и так случилось, что мадам Ля Гош понеслась к той самой сцене, на которой вскоре должна была выступать. Возможно, подсознательно решила, что эта конструкция защитит её или что бык не поднимется по ступенькам. На заднем плане сцены были закреплены рекламные баннеры предстоящих выборов. «Все проблемы – одной левой», было написано на одном из них. Это был главный лозунг рекламной кампании мадам Ля Гош. На втором баннере тоже что-то было нарисовано и написано, но я не видел издалека. На подмостках резвилась детвора, человек десять. Они весело бегали по сцене, играли. Какая-то девочка пела песню. Те, кто наблюдал за падением и последующим бегством мадам Ля Гош, раньше других осознали опасность для малышни и начали кричать. Расстояние было небольшое, метров сто, но их крик не долетал до сцены, растворяясь в общем гуле голосов, машин, ветра и моря. Многие, в том числе и я, побежали в ту сторону. Японские туристы первыми заметили женщину в красном, убегающую от чёрного разъярённого быка. Их глаза, лишь недавно вернувшиеся к прежнему разрезу, снова округлились. Возможно, навсегда. Они побросали свои зонтики и веера и стали разбегаться. Вслед за ними опасность заметили остальные. Родители стали кричать детям на сцене, поднялся страшный ор. Народ бросился врассыпную, дети стали спрыгивать вниз. Спрыгнули все, кроме одной маленькой девочки в фиолетовом костюме феи. Совсем малышка, лет шесть от силы. Маска на лице мешала ей видеть, а наушники в ушах – слышать. Девочке кричали, но она продолжала громко напевать какую-то песенку. Она беззаботно кружилась с волшебной палочкой и остановилась, лишь когда мадам Ля Гош взбежала по ступенькам на помост. В тот же миг бык врезался в конструкцию сцены. Подмостки содрогнулись, ребёнок и мадам Ля Гош качнулись и упали. Женщина тут же вскочила на ноги, девочка тоже попыталась встать, но вскрикнула от боли и осталась лежать. Мадам Ля Гош посмотрела на малышку – та лежала и стонала. Её нога попала в щель между двумя досками, и ребёнок просто не мог её вытащить. Бык начал крушить хлипкую конструкцию, пробираясь в центр помоста – туда, где находились эти двое. В воздух летели доски, щепки. Какой-то мужик схватил отлетевшую деревяшку и стал дубасить зверя по заду, но тот ничего не чувствовал, никого не видел. Надвигалась трагедия. Секунда на раздумье, и… мадам Ля Гош побежала прочь, спасая себя и оставив девочку на произвол судьбы. Кто-то истерично заорал. Огромный бык продолжал бесноваться и крушить подиум; каким-то непонятным образом он даже начал взбираться наверх. Маска у малышки съехала и мешала ей видеть. Она вытянула вперёд дрожащие ручонки, словно могла ими остановить зверя. Ещё несколько мгновений, и конструкция рухнет, ребёнок окажется внизу, и разъярённое животное просто растопчет её.

Филипп остановился, чтобы перевести дыхание. Он физически ощущал, как его кровь разгорячённо бегает по всему телу. Он возбудился так, словно все описываемые им события происходят прямо здесь и сейчас, и адреналин по-прежнему бурлит в организме. Он буквально взмок от напряжения.

- Нет, ну хватит молчать! – почти прокричал не менее взбудораженный Огюст. – Что, что случилось дальше?

- Мадам Ля Гош…

- Плевать на мадам Ля Гош! – заорал Огюст. – С девочкой-то что?

- Мадам Ля Гош, - повторил Филипп, не обращая внимание на реплику возмущённого гостя, - пробежала между двумя баннерами и не зная, что дальше помоста нет, плюхнулась вниз, на брусчатку, подвернув ногу. Она застонала, но в общем грохоте её крик был почти не слышен. Двое мужчин – скорее, старичков, потому что никого больше поблизости не оказалось – стали неумело карабкаться на помост, но их опередила какая-то более резвая девушка. Она подбежала к малышке и попыталась поднять доску, чтоб освободить девочке ногу. Я тоже подскочил к ним и стал помогать, но наших сил не хватало. Бык свирепствовал, конструкция раскачивалась, вот-вот готовая упасть… В какой-то миг я подумал, что это - конец…

- И? – Огюст просто дрожал.

- И – конец истории.

- В смысле?! – чуть не подпрыгнул Огюст. – Это что, шутка?!

Филипп громко рассмеялся.

- Разумеется.

- Ну не томи, дружище!

- Такое ощущение, что тебе интересно... – задумчиво-шутливо произнёс Филипп. – Ладно, не буду тебя мучить. – Он вдохнул воздуха. – И тут… появляется… Он.
Филипп снова остановился, чтобы перевести дыхание; доктор Марсель, наблюдавший за ним, выглядел озабоченным; Огюст ёрзал на стуле; Жан самодовольно ухмылялся; остальные гости сидели в немой позе покорных слушателей.

- Кто? Кто – Он? – не выдержал Огюст.

Филипп посмотрел в его сторону, но не на него, а будто сквозь него. И затем медленно перевёл взгляд на брата.

- Жан. Появляется Жан, мой брат. На огромной скорости, с разбега и со всей силой своих молодых накачанных мышц он просто взлетает на помост. Пару секунд буквально парит в воздухе. Мы с той девушкой с надеждой смотрим на него. В два прыжка он подлетает к нам, хватается за доску, и все вместе мы высвобождаем девочке ногу. Я понимаю, что пора тикать, и спрыгиваю первым. Оборачиваюсь, смотрю – мой брат хватает маленькую «фею» одной рукой, другой рукой увлекает за собой девушку прочь с помоста. Бык буквально в метре от них: машет головой, рогами разносит сцену. И в этот миг помост начинает рушиться. Девушка спрыгивает чуть раньше. Пытаясь сохранить равновесие на разваливающейся конструкции, Жан из последних сил делает ещё один шаг и вываливается за пределы сцены, причём в полёте успевает перевернуться – так, чтобы упасть не на ребёнка, а самому оказаться внизу.

Филипп замолчал. Напряжение среди гостей достигло апогея. Даже те, кто уже не раз слышал эту историю, сидели неподвижно и ловили каждое слово рассказчика. И только Жан непроизвольно потёр себе затылок и плечо, невольно вспомнив своё падение. Сильвия, его жена, бросила на мужа влюблённый взгляд.

- Ну? – лишь смог выдавить из себя Огюст.

- Ну, что скажешь – дальше случилось чудо. Всё происходящее до этого момента выглядит невероятно и местами даже ужасно, и в то же время как-то вписывается в логику событий. Однако дальше произошло то, чего не понял никто – бык замер. Он буквально застыл, словно окаменевший под взглядом медузы Горгоны. Затем он начал медленно валиться на бок, выбивая последние опоры подмостков и расшатывая рекламные плакаты предвыборной кампании мэра. Сама мадам Ля Гош в это время пыталась подняться на ноги, но из-за боли в лодыжке не смогла этого сделать и сидела за сценой, прямо на брусчатке. Бык рухнул, а вместе с ним рухнули баннеры. Мадам Ля Гош, видя, как на неё падают вертикальные конструкции, закричала и закрыла голову руками. Один из баннеров упал рядом с ней, второй накрыл сверху. Ткань на баннере, очевидно, была непрочной и порвалась. Когда пыль улеглась, окружающим предстала невообразимая картина: среди развалин сцены лежит чёрный обездвиженный бык, а неподалёку в середине продырявленного баннера в грязном разорванном платье, с дымящимися бигуди и остатками пены на растрёпанных волосах сидит наш мэр, мадам Ля Гош; и самое парадоксальное – на запылённом порванном баннере я замечаю фотографию смеющихся детей в окружении – кого бы Вы думали? – её, нашего мэра; подпись внизу гласит: «Дети – главная ценность нашего города».

Филипп замолчал. Повисла напряжённая тишина.

- Я так понимаю, на выборах эта дама не победила? – предположил Огюст после минуты молчания.

- Она сняла свою кандидатуру и даже из города уехала. Навсегда. Как известно, люди в маленьких городах отличаются хорошей памятью.

Огюст закивал. Множество вопросов вертелось у него на языке, и он не знал, с какого начать. Наконец, определился.

- Так, а что с быком-то приключилось? Его убили? Или у него разрыв сердца случился?

- Ни то, ни другое. Пока всё внимание было приковано к сцене, водитель грузовика выбрался из перевёрнутой машины, достал ветеринарное ружьё, подбежал поближе и выстрелил в быка дротиком с транквилизатором. Так делают, чтоб обездвижить зверя, - пояснил Филипп. – Потом ветеринары приехали, быка на другой грузовик погрузили и в Испанию дальше повезли. Говорят, он там много тореадоров завалил…

- А голубь? – задал очередной вопрос Огюст. – С ним-то что?

- Голубь оказался питомцем одной голубятни, что неподалёку находилась. Сам туда вернулся. К нему потом настоящее паломничество началось, ещё бы: знаменитостью стал, ход истории города поменял!

Огюст повернулся к Жану.

- А тебе, дружище, больно было?

- Очень. Но это было потом, там на месте я боли не чувствовал. Та девушка, с которой мы вместе ребёнка спасали, потом и меня спасла.

- Как это?

- Голову мне перевязала.

- Кровь у него так и хлестала, - добавила Сильвия.

- Так ты, Сильвия, и была той самой медсестрой?! – поразился Огюст.

- Точно, - ответил Жан вместо супруги. – Ей даже юбку пришлось ради меня порвать, чтоб голову перевязать.

Огюст одобрительно закивал.

- Кажется, я начинаю многое понимать из вашей семейной истории, - задумчиво проговорил он. – Очевидно, Изабель, сестра Сильвии, и есть та самая маленькая «фея», которую все спасали?

- Да, - подтвердила с улыбкой Изабель, - я хоть и маленькой была, но та прогулка с сестрой мне хорошо запомнилась.

Огюст задумался. У него явно оставались вопросы, но он не хотел ими утомлять остальных. Однако от одного вопроса он всё-таки не удержался.

- Кольцо! И эта, как её там? Жаклин! Что там с супом-то приключилось? – воскликнул он, хлопнув себя по лбу.

- Ах да, чуть не забыл, - согласился Филипп, активно жестикулируя. – На тот момент я был в ужасе – приехала скорая, увезла брата в больницу… Я по его поручению сначала сбегал за бабушкой в парикмахерскую – она как раз только в себя пришла, из-под стола вылезла; затем отвёл её домой, и после всего побежал в ресторан. Ни Жаклин, ни супа там, разумеется, уже не было. «В помойку вылили», ответил мне официант. «И ничего на дне тарелки не нашли?» Задал я тогда вопрос, о котором меня попросил брат, но пожилой подслеповатый дядечка в ответ лишь удивлённо пожал плечами и скривил губы. Вот, собственно, и вся история.

- Нет, - возмутился Огюст, - а как же Жаклин?

- О-о, Жаклин… - протянул Жан. – Пока я две недели в больнице лежал, она лишь один раз зашла – всё допытывалась, что же такое важное я ей сообщить хотел? Но я так и не сказал. Денег на новое кольцо у меня тогда не было, но и это не самое главное.

- А что самое главное?

- Самое главное, что благодаря тому случаю я встретил другую – как оказалось, настоящую любовь. Та девушка, – Жан ласковым взглядом посмотрел на свою жену Сильвию, – приходила ко мне в больницу каждый день и ухаживала больше, чем все медсёстры вместе взятые.

- Любовь с первого взгляда?

- Да, Огюст. Такое случается. – Жан улыбнулся. – Любовь всей моей жизни, с первого и до последнего взгляда.

- Похоже, самое время поднять бокал за любовь, друзья! – сказала Сильвия, окинув счастливым взглядом всех присутствующих. – Только за настоящую любовь, Любовь с большой буквы! Как бы банально это ни звучало, но Любовь не просто является смыслом жизни – она зачастую и есть сама жизнь.

Жан благодарно посмотрел на свою супругу, Филипп в свою очередь переглянулся с Изабель, его родители тоже обменялись влюблёнными взглядами. Все гости выглядели вполне счастливыми в этот момент, и только дядя Антуан поморщился и задумчиво проговорил:
- Красивые слова, Сильвия. Красивые, но пафосные и пустые.

- Ты что такое несёшь, Антуан?! – возмутилась Франсуаза.

- А что? – парировал деверь. – Не всем повезло так, как тебе или Сильвии. Встретить, как вы говорите, настоящую любовь – вопрос случая, удачи. Историю ваших знакомств мы сегодня услышали. А мне вот не повезло, ну и что? Я не один такой. Значит ли это, что я не жил или что моя жизнь не имела смысла?

- Нет, Антуан, не значит, - ответила за всех Сильвия. – Просто мне очень, очень жаль тех, кто не встретил любимого человека. Но без любви нельзя: таким людям приходится наполнять свою жизнь чем-то другим, каким-то другим смыслом: любовью к детям, к своему ближнему, к богу, к природе, к работе…

- К деньгам, - с ухмылкой подхватил дядя.

- Стоп! – Филипп поднял руку, вспомнив свою роль хозяина «бала». – О деньгах тоже не говорим, табу.

- Нет, а что такое? – возмутился дядя Антуан. – Где бы мы сейчас были, если б не наши деньги?!

- За городом – там же, где и сейчас, - вставил его брат Теодор. – Мы отсюда уже вряд ли когда-нибудь переедем.

Все как-то неловко и грустно улыбнулись.

- Ну ладно, не буду о деньгах, хотя очень хочется, - проскрежетал Антуан. – Меня пожалели, предполагая, будто моя жизнь без большой любви прошла бессмысленно. И я хочу спросить уважаемую Сильвию, - в его голосе послышалась издёвка, - а в чём, по-твоему, смысл жизни вообще?

- В служении добру. В самореализации. В творчестве. В науке. Просто в поддержании жизни, наконец.

- Ой, - сморщился дядя Антуан, - только давай без словоблудия и тривиальностей.

Сильвия раскрыла рот, чтоб поставить обидчика на место, но не успела.

- Смысл жизни – в добавленной ценности.

Говорившим оказался Огюст. Дядя Антуан резко обернулся.

- О-ля-ля! – пропел он. – Вот это уже становится интересно! Ты – человек новый в нашей компании, Огюст. Интересно будет тебя послушать. В добавленной ценности, говоришь? А поподробнее?

- Легко. Добавленная ценность – это не обязательно что-то положительное и не то, что можно измерить в деньгах, - Огюст смотрел на Антуана не моргая, - это то значительное, что человек успел сделать, создать, привнести в наш мир в течение жизни; то, чего не было до него и что останется после него хотя бы на некоторое время; то, что повлияло на других, изменило хоть что-нибудь в их жизни.

- Ну, типа, дети-дом-дерево? – взгляд Антуана излучал сарказм, но Огюст даже виду не подал, что задет.

- В том числе. Дети – продолжение жизни, дом – украшение Земли, дерево – вклад в экосистему. – Поскольку Антуан молчал, Огюст продолжил: - И неважно, какая у человека была цель и чего он хотел достичь, о чём мечтал и кем себя видел – важно, ЧТО УСПЕЛ к моменту смерти. Грубо говоря, оценивать будут не по плану, а по факту, ведь смысл – не замысел. У смысла жизни нет будущего времени – только прошедшее.

Наступила тишина. Было заметно, что многие пытаются переварить его слова. Филипп тоже очень напрягся, даже брови сдвинул, и доктор Марсель внимательно следил за ним. Тишину нарушила Сильвия:

- Ну, а если ребёнок умирает во младенчестве – в чём смысл его жизни? Он вообще есть, этот смысл?

Задав вопрос, она опустила взгляд. Каждый в этот момент почувствовал неловкость. Все знали, что Филипп и Изабель когда-то потеряли ребёнка, и так больше не смогли родить.

Но Огюста, похоже, невозможно было поставить в тупик. Он ответил так, словно заранее готовился к такому разговору:
- Сильвия, согласись, тема болезненная. Но парадокс в том, что смысл есть. – Огюст взял паузу, прекрасно понимая, что деликатность при выборе слов на подобную тему – задача номер один. – Смысл такой… маленькой, такой… крохотной жизни – в изменении психологии… точнее, мировосприятия, мышления родителей. – Огюст явно не спешил, давая окружающим время на осознание сказанного. – Это, во-первых; во-вторых, смысл – в науке, которая развивается на основе таких случаев; в-третьих, в мастерстве докторов, которое растёт при каждой новой попытке спасти умирающего малыша; в-четвёртых, в росте сострадания, эмпатии окружающих людей – всех, не только родителей… Те, кто соприкоснулся с трагедией подобного рода, становятся добрее, человечнее. – И, чтоб окончательно добить присутствующих своими нестандартными и спорными выводами, он добавил с ироничной улыбкой: – Смысл жизни есть у всех – даже у тех, кто целыми днями во что-нибудь играет или просто пялится в яркий экран.

- Неужели?

Антуан не удержался от иронии. Огюст, очевидно, только этого и ждал.

- Такие люди… такие люди побуждают остальных, не столь безнадёжных… побуждают к активности. И если человеку в конце жизни кажется, что его жизнь не имела смысла, никогда не поздно наверстать упущенное – даже незадолго перед уходом. – Он замолчал, подчёркнуто создавая интригу.

- Как? – спросил Филипп, прекрасно понимая замысел своего знакомого, но не в силах пропустить волнующий его вопрос. Он был единственным, кого по-настоящему интересовала эта тема, и все присутствующие знали об этом. Огюст и все остальные повернулись в его сторону.

- Например, завещать после смерти своё тело науке или свои органы – тем, кто в них нуждается. – На минуту повисла пауза. – Ну, а если и на это не решишься, - произнёс он, слегка разочарованный непонятной реакцией Филиппа, - ты всегда можешь утешить себя тем, что станешь удобрением для почвы. Небольшой, но всё-таки смысл.

Филипп грустно опустил глаза. Однако он не собирался так легко сдаваться.

- Но ведь… были и есть преступники, разрушители, откровенные злодеи… - Филипп говорил медленно, слегка запинаясь, словно выковыривая из памяти то, что осталось. – Герострат, Торквемада… из недавнего прошлого – Аль Капоне, Джек-потрошитель, Пол-Пот… Гитлер, наконец. Они создавали зло. Гитлер был воплощением зла всего мира. Зачем он вообще жил? Что, и в его жизни был смысл?

- Был, и очень великий. – Огюст высоко поднял голову как человек, готовый к нападкам. С разных сторон послышалось недовольное шушуканье, но это его не смутило. – Гитлер также, как и все остальные люди, был рождён от женщины. Его мать, Клара, очень любила маленького Адольфа – ведь до него она похоронила троих детей. Она буквально тряслась над своим чадом. Окажись ты рядом с ней в момент рождения юного Гитлера, ты бы посмел сказать, что в жизни её сына нет смысла?
Огюст открыто посмотрел на Филиппа, тот вытаращился на говорившего.

- Не знаю… – промямлил он, хотя в глубине души чётко знал ответ на этот вопрос.

- Само понятие «смысл» нейтрально, - продолжал Огюст. – Оно не тождественно слову «созидание» и не имеет коннотации. Если кто-то разрушает – значит, смысл его жизни в разрушении. А смысл жизни Гитлера оказался в том, чтобы явить миру моральное – точнее, аморальное – дно человека, Марианскую впадину человеческой сущности.

- Высокой ценой, однако… – робко вставил Филипп.

- Любой погибший человек – это чья-то трагедия. К слову сказать, Паула, сестра Гитлера, тоже переживала, когда её брат отравился. – Огюст ненадолго умолк, понимая, что подобные слова многих могут покоробить. – Это, с одной стороны. С другой, его смерть пресекла волну насилия, остановила процесс уничтожения человечества. Люди выжили как вид, стали больше взаимодействовать и создавать механизмы предупреждения зла. Именно поэтому ядерную войну так никто и не развязал до сих пор. Полученный иммунитет не бесконечен, но на какое-то время хватит.

- Что?! На какое-то время?! – возмущённо воскликнул Филипп. – А что потом? Новая прививка?

Огюст не отреагировал на его эмоции, лениво пожал плечами.

- Если не будет зла, то как добро узнает, что оно – добро? – он в упор посмотрел на собеседника, тот захлопал глазами.

- Ну, знаешь ли… - только и смог вымолвить потрясённый Филипп.

- Добро не способно существовать бесконечно не потому, что оно не нужно людям, а потому, что люди перестают его ценить, - отстранённо произнёс Огюст. – Только новые эмоции позволяют понять ценность утраченных. Не каждый индивид согласится с этим утверждением, но именно так люди устроены на коллективном уровне. По сути, добро и зло – это всего лишь эмоциональные волны. Корабль человечества идёт к новой волне зла вовсе не потому, что оно устало от добра.

Огюст замолчал.

- Тогда почему? – не выдержал Филипп.

- Зло всегда возникает на локальном уровне, и устранить его может не добро, а глобальное зло. Именно так 2-я мировая устранила местечковые распри в Европе. Гитлер нового века уже родился, но ещё не окреп. Но он обязательно проявит себя, вот увидите. Человечеству снова нужна инъекция зла, чтобы после этого выработать новый антидот добра ещё на какое-то время.

Молчание было долгим. Кто-то кивал, кто-то несогласно мотал головой. Филиппу показалось, что его мозг закипает. Он был не согласен, не хотел быть согласным, но не понимал, как аргументировать. Разговор оказался сложным – слишком сложным, и порядком вымотал его. Он почувствовал неимоверную усталость – усталость на грани истощения.

Доктор Марсель, наблюдая за ним, нахмурился и задумчиво вытянул губы. Филипп заёрзал в своём инвалидном кресле и умоляюще посмотрел на него. Тот кивнул, перевёл взгляд на экран перед собой и нажал какую-то клавишу. Гости исчезли. Доктор и пациент остались вдвоём в большом помещении с огромным столом и бутылкой вина.

- Спасибо, док, но как-то нехорошо получилось, - тихонько сказал Филипп. – Я с ними даже не попрощался.

- Вы переоцениваете генератор воспоминаний, – произнёс врач, повернувшись к пациенту. – Эта железяка не будет переживать из-за Вашей невежливости. – Правый угол его губ слегка дёрнулся вверх, глаза сузились.

- Я не понимаю, док… – Филипп схватился за голову, не обращая внимания на ухмылку врача. – Зачем всё так усложнять? Неужели людям действительно периодически нужна инъекция зла? Ведь мы все – все, кто ещё жив – всего лишь гости в этом мире… Зачем же тратить время и энергию на зло? Как Вы считаете?

- Я считаю, что Вам пора отправляться в Вашу палату и отдохнуть от болтовни покойных друзей и родственников, сгенерированной на основе схоластических процессов. Сегодняшний сеанс автобиографической мнемотерапии прошёл на 7% лучше, чем в прошлый раз. Вы уже на ноги почти встали и даже реакцию проявили, когда бокал словили. Моторика улучшилась, это хороший знак. Но определённые корректировки в алгоритмы воспоминаний всё-таки придётся внести.

Когда кресло с озадаченным пациентом отправилось по бесконечным коридорам клиники, доктор Марсель повернулся к своему экрану и задумчиво посмотрел на графические результаты психокоррекционной практики и рефлексивной работы с индивидуальными воспоминаниями.

«Итак», мысленно начал он свой привычный анализ, «общий индекс интеграции личности в прошлое 4,3 - это на 0,2 пункта лучше предыдущего показателя. Уровень сбалансированности души – 82 единицы из 100, не много и не мало – для мужчины в самый раз; функционирование слёзного аппарата можно усилить – эта жидкость весьма полезна отработанным особям. Соответственно, следует подключить больше ностальгии и наивной чистоты».

Он нажал на соответствующие клавиши, затем взглянул на следующий график.

«Мышечное стимулирование – уровень 64, можно немного добавить – для кровообращения полезно. Но не больше четырёх-пяти пунктов. Задача – лечить, а не вылечить. Клинике нужны пациенты», продолжал размышлять доктор Марсель. «А вот уровень нейроимульсов для стабилизации разума стоит убавить: коэффициент интеллекта у Филиппа был когда-то весьма неплохой – 118, но ведь он уже не молод. Зачем старику такой уровень? В 90 лет пора не о добре и зле думать, а о простых жизненных радостях. Посмеяться, поесть, попить - ну, может, даже выпить, успешно помочиться... Впрочем, о метафизическом дуализме вообще нет смысла думать – это слишком энергозатратно. Следует убавить нейроимпульсы на десять, а то и пятнадцать пунктов. Как говорит наш главврач, миссия клиники в том, чтобы пациенты жили долго и счастливо – не зря же она называется «Клиника гармонии души, тела и разума». Все три параметра мы сегодня простимулировали соответствующими нарративами. Эти параметры должны не только коррелировать между собой, но и индексироваться с учётом возраста. А это значит, что количество размышлений должно с годами снижаться – ведь разум мешает счастью. К тому же, на этот параметр проверяющие комиссии редко обращают внимание».

Сделав необходимые манипуляции, доктор Марсель взглянул на часы: ещё один пациент, и домой. Нажал клавишу с обозначением «следующий». На экране появилось изображение высохшей и почти лысой старушки. «Сесиль Ля Гош, 116 лет, IQ 87, палата 734, ярус 908, сектор Z», прочитал он вслух, уныло ухмыльнулся и нажал на клавишу «доставить».



*****

Другие произведения Андрея Захарова:

Рассказ "Простой мир" (фантастика) http://proza.ru/2021/03/01/1486

Рассказ "Дешёвая планета" (фантастика) http://proza.ru/2021/02/01/799

Рассказ "Лингвист" (фантастика) http://proza.ru/2021/01/28/1818

Повесть "Инопланетянка" (фантастика для детей) http://proza.ru/2022/04/21/1338

Хронология мореплавания "Капля" в море http://proza.ru/2021/03/02/826

Публицистика "Женщины как недооценённый ресурс" http://proza.ru/2022/08/31/200