4. Рассказ. Силабога. Эромистицизм. Глава четвёрта

   4-СИЛАБОГА.
   ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ.

   4-1

   На следующий день я был занят допоздна, но, как только освободился, то немедленно помчался в дом к Шиляеву и рассказал Ксении о вчерашнем нашем видении. Ксюха на меня тогда как-то странно и долго посмотрела. Лицо её совсем округлилось, глаза – тут же высохли, и приобрели сразу и хищное, и отрешённое выражение. Не проронив в ответ ни слова, и, сгруппировавшись на своём диванчике, приняв, по-кошачьи переминаясь, позу на четвереньках, она выгнула спину, и прямо из этого положения внезапно вдруг выпрыгнула на стол. На лету человеческое тело её уменьшилось. Одежда легко слетела с неё, и беззвучно опала на ковёр. Всё произошло настолько быстро, что я просто не успел опомниться, но теперь прямо передо мной сидела уже не Ксения Курцева, а маленькая серая кошечка. Глаза у неё остались всё так же перламутровые и вразлёт, однако зрачки превратились в пронзительно-жёлтые и с голубым окоёмом.

   Она посмотрела на меня спокойным беспристрастным взглядом и опять вся собралась как пружина. Следующим движением кошка уже перелетела на окно, и, соскользнув в форточку, исчезла на улице. Под воздействием впечатления от её внезапной метаморфозы, я нашёл себя опрокинутым на диван, где и полулежал долго и тупо глядя в одно место, не признавая происшедшего. Когда же опомнился, то сразу понял куда моя оборотница направилась, и потому сам скорее побежал к Маковецкому. Клим был дома, и я увлёк его в лабораторию, где стояла клеть с носатым приматом.

   Внутрь лаборатории я Клима предусмотрительно не впустил, чтобы не спугнуть наших оборотней. Маковецкий, однако, разобравшись что к чему, потащил меня по лестнице вверх, и мы с ним принялись подглядывать в окошко над закрытой дверью, которая вела с уровня второго этажа на антресоль того зала, где стояла клеть с приматом. (Был у Клима в лаборатории специальный такой верхний балкон удобный для обзора его  подвижных скульптур.)

   Клеть стояла в середине залы, как на ладони. Кошка уже была там. Русская Голубая, – рассмотрел я – изящное животное с тёмной, голубовато-дымчатой и серебристым отливом шерсткой, грациозным телом и маленькой головой с большими острыми ушами торчком. Оборотница грациозно выхаживала вокруг Носача, петляя туда-сюда змейкой сквозь прутья клети. А какие она бросала на него взгляды! Нам с Маковецким, хоть и далеко мы затаились, но и от туда видна была ласковая в кошачих глазах Ксюши-оборотня, игривая искорка. Носатый обезьян, как изваяние стоял на всех четырёх лапах в середине клети, задрав высоко хвост, и тоже не сводил с кошки глаз. Уж столько было в движениях этой маленькой зверюшки пикантной ласки и неги – заворожит не только обезьяна!

   Однако, то, что предстало потом нашим глазам не помещалось, по-моему, ни в какие рамки приличия. И, хотя подглядывать не следовало бы, но мы всё же не ушли, и досмотрели эту сцену всю до конца. Да, в общем, у нас и не было особого выбора, учитывая наше желание помочь, для чего требовалось, хотя бы не потерять их из виду.
А случилось далее вот что. Кошка, грациозно нагулявшись, и дав обезьяну к себе привыкнуть, решительно подошла, и стала теперь петлять и тереться между четырёх его лап. Носач, следил за нею неотрывно. Тело его, погодя, стало слегка подрагивать, а шерсть по всему корпусу, на голове и вокруг лица поднялась ёршиком, словно, наэлектризованная.

   Вдруг кошка неожиданно отпрыгнула в сторону, и, вскочив на первую низкую перекладину, переметнулась выше, и потом – ещё выше, а оттуда, бросившись на носача с самой верхней перекладины, столкнула его всеми четырьмя лапами в плечо. Примат мягко и податливо с охотой повалился на бок, ничуть не возмущаясь таким к нему бесчинством, а, напротив, перекатившись более на спину, и растопырив в стороны лапы, остался лежать неподвижно, как кукла, отслеживая свою даму лишь стылым взглядом чёрных, выпуклых, блестящих зенок. Мы же с Климом Маковецким теперь только увидели, вновь восставшее, его огромное мужское достоинство.

   Кошка же, как ни в чём не бывало, вспрыгнула всеми четырьмя лапами ему на живот, и начала с урчанием топтаться, переминаясь, поверх обезьяна. Она месила его живот подушечками лапок своих, словно тесто. Носач не сопротивлялся. Он, как загипнотизированный, продолжал неподвижно лежать, не переменяя позы, и только всё смотрел на неё неотрывно.

   Оборотница же, прильнула к его груди животом, аккурат зажав под телом огромный Уй, и стала, вдруг, шершавым языком своим быстро вылизывать ему красный и увесистый оголовок. Тут обезьян застонал по человечьи, и, откинув назад голову, томно сощурился и облизнулся, глядя куда-то вбок, словно бы не интересуясь нисколько происходящим. Передние лапы он держал перед собой полусогнув, а задние разбросал в стороны, застыв от удовольствия, как это обычно делают псы, которым чешут животик. Достоинство его увеличилось ещё пуще, и приняло вовсе неимоверные размеры. Тела обоих оборотней – и кошки, и носача – теперь заметно било крупной дрожью.

   Нализав ему огромный Приап, чертовка ползком продвинулась вперёд вдоль его груди и покусывая по дороге за сосцы и шею, добралась-таки до голой носатой человечьей образины. Тут она, обняв за лицо носача лапами. омыла ему языком и нос, и глаза и даже уши. Примат под ней всё более дрожал, и видно стало теперь, что дрожь, эта передаётся к нему от самки. Однако, всё такой же флегматичный с виду Обезьян, лишь изредка, отвечал ей то нежным толчком носа, словно целуя в ответ, то оправляя или будто поглаживая её на себе лапой.

   И на этом, конечно же, все у них, как вы понимаете, не закончилось! Как ни удивительно сие нам было, учитывая разность их размеров и животных видов, ласки привели-таки нашу странную пару к беспрецедентному с точки зрения природы акту.

   Да, да, да! Хотите верьте, хотите – нет, но кошка, сдвинув набок хвост и перебирая задними лапами, как обычно эти животные делают во время течки, и, пятясь задом, упёрлась в ту самую красную голову великого обезьяньего Жезла.

   Мы же с Климом Маковецким тогда и вовсе затаили дыхание и во все глаза, не отрываясь следили, что из этого-таки выйдет. Но, видно, то ли потому, что мы плохо понимали анатомические особенности и возможности кошек, то ли потому, что это были не совсем животные, а оборотни, но член обезьяны легко погрузился и начал мерно исчезать в бездонном кошачьем лоне.

   Пятясь с поднятым задом и утробно урча, самка по-особому нежно распласталась и сложила ему на грудь голову, и, обхватив передними лапами примата, мягкими толчками, дрожа, поглощала и, наконец, – прибрала в себя весь огромный член Носача. Это выглядело так, как будто бы удав полностью проглотил в себя крупную жертву. Со стороны теперь представлялось нам так, словно Приап примата стал у кошки вместо позвоночника. Она, тем временем, пронзительно воя и урча издавала целую гамму других всевозможных диких звуков, которые в наших ушах тогда заменили, наверное, все вопли джунглей. Мы с Климом Маковецким с удивлением лицезрели, как самка извивалась и дрожала на члене обезьяна, доставляя, видимо, ему и себе, превеликое наслаждение! Примат, однако, не выказывал долгое время никакого особого волнения, а всё так же, томно, закрыв глаза, преспокойно возлежал на спине, запрокинув свою носатую, ворсистую по-вокруг лица, рыжую голову. И лишь дрожь тела выдавала в нём возбуждение.

   4-2

   Тут, в какой-то нежданный момент, меж ними будто, что-то произошло, потому, как на минуту они вдруг оба замерли. И дрожать перестали. В комнате тотчас воцарилась небывалая тишина.

   Мы с Климом Маковецким, тем не менее, ни на миг не отпускали от любовников, наших удивлённых глаз. В водворившемся беззвучии в зал разом нахлынули и вновь стали явны отдалённые городские шумы, вперемешку со щебетанием и цокотом ночных птиц, которые доселе мы совершенно перестали замечать.
 
Носач открыл глаза и внимательно посмотрел в стороны и вверх, и к ужасу нашему, как нам показалось, прямо на нас вперился. Но то был совсем другой взгляд. Осмысленность и, в то же время, недоумение проступило теперь в нём. Осмотревшись, он так же вдумчиво и долго поглядел на насаженную на свой член кошечку, медленно обвёл сквозь прутья своим новым умным взглядом лабораторию, и, приподнявшись сначала только на локтях, после решительно встал на задние лапы.

   Носач нам показался теперь крупнее. Он высился посреди клети, стоя прямо – совсем как человек. Мы увидели, как он бережно отделил от себя, обхватившую его всеми лапами Русскую Голубую, и внимательно, и пристально осмотрел себя – свои мохнатые конечности и всё тело. Казалось, мысленная ясность и понимание снова вернулись в его обезьянью голову. Он нашёл глазами огромную зеркальную поверхность отполированного корпуса скульптурного «броненосца» Маковецкого, и продолжал, медленно поворачиваясь, задумчиво разглядывать всего себя теперь в отражении: сначала с одной стороны, потом – так же с другой. Обратившись вниз, он взял в лапы, сидевшую подле него, и наблюдавшую за ним всё это время свою оборотницу, и, поднеся её мордочку к своей, посмотрел ей прямо в глаза. Казалось, он силится что-то сказать ей. (Примат широко раскрывал рот и издавал тихие нечленораздельные гортанные звуки.)

   Кошка потянулась и провела лапой по его морде и бакенбардам, словно поглаживая, и наконец прикоснулась губами к его выдающейся носяре. Он бережно снова отпустил её на пол, и тут, неожиданно, закрыл лицо руками. Да, именно руками! – так пронзительно эмоционален и человечен был его жест!

   Затем, словно опомнившись, и, видимо «взяв себя в руки», он подошёл к дверце клетки и без труда открыл сложный цифровой замок так, словно бы знал код. Распахнув дверцу, примат галантно пропустил перед собой свою партнёршу, затем вышел сам и прямым ходом, слегка покачиваясь, казалось, от непривычки пребывания в новом теле, словно и вправду перед нами переодетый в костюм зверя человек, вышел в зал.

   Мы бросились, было, вниз. Но задержались в нерешительности, не зная, как нам теперь перед ними объясняться. В этот момент на лестнице, глядя друг другу в глаза, мы с Климом готовы были поклясться, что вправду видели только что Шиляева, до того все движения и жесты приматовы походили на манеры нашего несчастного пропавшего сотоварища. Мы не сомневались тогда, что перед нами – наш друг в обезьяньем обличии, и, в то же время, не находили в себе сил в сием понятии окончательно увериться.

   4-3

   Тем временем, Носач и кошка решительно вышли на улицу, и растворились в вечерней темноте, исчезнув среди звериного шевеления ветвей ночных дерев и шерстистой листвы кустов.

   Что нам с Маковецким было делать?! Мы не стали препятствовать нашим оборотням. Мы были преступниками, только что подглядывавшими за ними. Я сам покинул Клима, тотчас же после выхода Шиляева с Ксенией, взяв с соучастника слово об открытии нашем молчать, дабы хоть этим оградить их от вреда молвы. Душа моя металась в безмолвном порыве предпринять хоть что-то. Но что? Чем теперь я мог помочь Шиляеву? В этот переломный момент осознания я, словно стоя в стороне от себя самого и, погружённый в безмолвие разума, присутствовал при обрушении моей обычной повседневной реальности. Осознавая мир, как и прежде, я, тем не менее, не мог  мыслить теперь прежним образом. Однако, оказавшись вне каких-либо практических знаний, я не в силах был сразу признать реальность нового моего ведения. Тогда я не нашёл ничего лучшего для себя, кроме как вернуться к себе домой, что и претворил в жизнь; а придя восвояси, – немедленно повалился на кровать, как был – одетым, да и забылся глубоким и беспокойным сном потерянного человека.