Верхняя, 63

ВЕРХНЯЯ,  63
Рассказ

Как-то раз, не так давно, ехал я в командировку в Воронеж.  На одном из заводов стояло наше опытное оборудование,  в котором они никак не могли разобраться без нашей квалификационной помощи. За неполных два года чуть ли уже не всё наше КБ перебывало там,  и теперь пришла,  наконец- то,  моя очередь
На месте мне надлежало быть в понедельник,  а поскольку от Москвы туда езды всего одна ночь,  то лучше всего было бы выехать в воскресенье.  Но стоял благодатный июль,  полчища сумасшедших отпускников осаждали билетные кассы,  так что,  когда мне случайно подвернулся билет на субботу,  то я обрадовался этому необыкновенно – подумаешь,  один лишний день проведу в командировке!
Поезд отходил поздно вечером,  так что меня никто не провожал.  Езжу я редко,  к дороге я не привык,  а потому,  боясь опоздать,  уже за час до отхода был на Казанском вокзале.  Я позвонил домой,  пожелал всем спокойной ночи и,  подхватив свою нетяжёлую дорожную сумку,  вышел прогуляться на улицу.
Уже совсем стемнело,  моросил тёплый дождик,  и по мокрому асфальту широкой Комсомольской площади сновали туда сюда светлые и длинные лучи автомобильных фар. К вокзальному подъезду подкатывали такси,  высаживая пассажиров,  отягощённых чемоданами,  рюкзаками,  а то и просто авоськами со столичной провизией.
Из одной машины вылез высокий крупный мужчина лет сорока,  сорока пяти,  одетый в молодёжную курточку и джинсы,  с модной сумкой,  перекинутой через плечо,  на которой красовался ковбой,  и было написано не по-нашему что-то загадочно-влекущее.  Он галантно протянул руку в раскрытую дверцу и помог высадиться из такси высокой стройной девушке,  такой же модной,  как и он,  но только в два раза моложе.
- Спасибо!  До свидания! – попрощался он с водителем.
- Счастливо доехать!  Спасибо! – крикнул тот в ответ,  и по его вежливому тону,  столь непривычному для гордых водителей такси,  я понял,  что пассажир изрядно отвалил ему сверх положенной нормы.
Мужчина посмотрел на часы и,  взяв под-руку свою спутницу,  направился в здание вокзала.  Когда они проходили мимо меня,  я услышал,  как он сказал ей:
- Лёлечка,  лапонька,  ты иди,  уже поздно,  я буду беспокоиться.
- Нет,  нет,  Коля,  я хочу посадить тебя на поезд.  Ты не волнуйся,  мне же только выйти из метро и я уже дома.
Когда она назвала его Колей,  Я был несколько озадачен,  если не сказать больше,  потому что по первому впечатлению они походили на отца с дочерью.
Постояв немного на улице,  надышавшись свежего воздуха,  я вернулся на вокзал и снова увидел их.  Ни на кого не обращая внимания,  как будто в огромном зале ожидания кроме них никого не было,  они ходили взад-вперёд,  нежно обнявшись о чём-то влюбленно воркуя.  Остальные пассажиры с любопытством разглядывали их – некоторые с ухмылочкой,  другие же с явным недоброжелательством и осуждением.  Одна толстая восточная женщина,  которая сидела,  растопырившись,  на своих чемоданах,  говорила возмущённо,  глядя им вслед:
- Тьфу ты,  какая гадость!  И чего только в вашей Москве не увидишь!
Сидевший напротив молодой парень в защитного цвета робе и с многочисленными надписями на спине,  говорившими о явной его принадлежности к студенческим стройотрядам,  возразил ей:
- Ну,  это вы зря,  мамаша!  По двум отщепенцам  ещё нельзя судить о всей Москве.  Есть ещё Москва комсомольская,  Москва студенческая.  Вот вы бы побывали на молодёжных вечерах в нашем институте!
Походив немного туда,  сюда,  возмутитель спокойствия оставил свою юную спутницу возле газетного киоска,  а сам широким шагом направился в сторону туалета.  Расставаясь даже на эти несколько коротких минут,  они обменялись воздушным поцелуем,  что дало повод восточной женщине снова проворчать:
- О-хо-хо!  Ну и ну!
Потом я встал в очередь к буфетной стойке и потерял их из виду – наверное,  он всё-таки уговорил её возвратиться домой,  потому что было уже поздно.
Когда я вошёл в своё купе  то, прежде всего, увидел его.  Он сидел,  всё ещё не снимая с плеча своей модной сумки с ковбоем,  и каким-то тоскующим взглядом смотрел за окно.  Здесь же находились ещё дед с бабкой,  так что с моим приходом купе заполнилось полностью.  Я поздоровался и сел на свободное место рядом с бабкой.
- Сынок, - обратилась она ко мне, - ты не уступишь местечко моему старику,  а то ему наверх не забраться.
- Глафира,  обратно встреваешь! – строгим голосом сказал дед, - Вот возьму и назло тебе наверх полезу.
- О!  О!  О!  Больно напужал! – насмешливо закудахтала бабка.
Дабы прекратить семейный спор и не дать ему разрастись в дорожное происшествие,  я поспешил сказать,  обращаясь к деду:
- Ну,  конечно,  оставайтесь внизу,  я наверху даже больше люблю ездить.
- Ну,  спасибо тебе,  сынок,  выручил! – обрадовалась бабка, - И ведь куда только смотрела билетёрша,  когда билет выписывала!  Из человека,  можно сказать,  уже песок сыплется,  а она его на голубятню загоняет!
- Глафира! – снова проговорил строгим голосом дед.
Я незаметно подмигнул своему  «знакомому»,  сидящему напротив,  на что он совершенно не прореагировал – наверное,  разлука со своей юной подругой подействовала на него удручающе,  и всё на свете было ему теперь абсолютно безразлично.  Только сейчас рассмотрев его как следует,  я неожиданно обратил внимание,  что брови у него изрядно подкрашены.  В сочетании с остальными аномалиями,  которые я ещё раньше в нём подметил,  это дало мне основание заподозрить в нём артиста.
До отхода поезда оставалось ещё минут пятнадцать-двадцать.
Артист посмотрел на часы и вдруг,  вскочив с места,  куда-то убежал,  оставив на наше попечение свою ковбойскую сумку.  Едва за ним закрылась дверь,  бабка сказала,  обращаясь к нам,  то есть ко мне и своему деду:
- Видать артист – вишь,  раскрашенный-то,  как яйцо на Пасху.
- Нонче все красятся,  и артисты и трактористы, - резонно возразил дед.
- Так то молодёжь,  а этому сычу,  небось,  уже под пятьдесят.
- Так уж и пятьдесят! – опять возразил дед, - Да он не старше нашего Гришки.
- Ха-ха-ха! – насмешливо покачала головой бабка, - Да Гришка перед ним ещё огурчик.
- Гришка за нашей Манькой никаких забот не знает,  да и ты ещё у них в прислугах всю жизнь проходила,  вот он и смотрится моложавее своих лет.  А у этого,  видать,  жизнь покруче была,  оттого и морщин поболе.
Наверное,  мои попутчики ещё долго спорили бы на эту тему,  но тут вернулся и сам герой этого спора,  держа в каждой руке по два пломбира.  Он поставил их на столик и сказал,  обращаясь к нам всем:
- Угощайтесь!
- Да ты чего это,  сынок,  надумал! – сказала для приличия бабка.
- Ладно тебе,  Глафира! – вставил дед, - Не назад же ему теперь несть.  Так что поблагодарствуй и ешь на здоровье.
С этими словами дед первым взял со столика своё мороженое,  а потом уж и мы с  доброжелательством и в благодарность за мороженое сочли своим долгом развлечь его приятной беседой.
- Вишь,  ты,  дождик с утра заладил, - сказала она,  обращаясь как будто бы к нам ко всем,  но, глядя при этом исключительно только на артиста,  который с прежним скучающим видом смотрел за окно и грыз своё мороженое.
Тот,  как и следовало ожидать,  ничего не ответил,  и бабка продолжила на свой страх и риск:
- А так-то лето нонче доброе,  яблоки,  должно,  вызреют отменные.
Тут как раз поезд тронулся,  и мы трое – дед,  бабка и я – заговорили о погоде,  об урожае и о прочих дорожных вещах.  И только артист сидел по-прежнему ко всему равнодушный и не принимал в нашей беседе никакого участия,  хотя бабка,  державшая нить разговора в своих руках,  не спускала с него глаз и обращалась преимущественно к нему.
Покончив со своим мороженым,  бабка обтёрла губы концом цветастой,  но давно уже полинявшей,  косынки и сказала,  обращаясь уже прямо к артисту:
- Ну, спасибо,  сынок,  угодил!
Тот в ответ слегка улыбнулся,  обнажив при этом на редкость белые и ровные зубы,  как мне показалось,  явно искусственного происхождения.  Эта его полуулыбка вдохновила бабку на интимность,  и она спросила:
- Сынок,  а ты,  чай,  артист будешь?
- Да,  я актёр,- оживлённо ответил наш попутчик и назвал один из московских театров,  в котором он работает.
Бабка восхищённо покачала головой,  немного помолчала и снова решилась спросить:
- Трудно,  небось,  артистом быть?
- Адский труд! – ответил тот,  для пущей выразительности закатывая глаза и явно радуясь тому,  что его здесь понимают, - Прежде всего, наш труд труден с физической точки зрения:  утром репетиции,  вечером спектакли.  Случается,  что с утра до вечера проходишь голодный,  а когда возвращаешься домой,  то вообще уже не до еды,  думаешь только о том,  как бы побыстрее до постели добраться…  А сколько трудностей чисто в творческом плане!  Мучительное вживание в роль,  бесконечная потребность перевоплощения.  Подчас приходится играть роли,  совершенно не соответствующие твоему амплуа.  Эта несовместимость совершенно убивает,  парализует.  Но играть ты всё равно должен,  потому что ты актёр…  А извечный конфликт между актёром и режиссёром!..  Наконец,  творческая неудовлетворённость самим собой,  когда хочется всё бросить и переквалифицироваться в домоуправа,  как говорил Остап Бендер…
Артист сопровождал свою речь профессиональными жестами и мимикой,  достигая при этом того поразительного эффекта,  что каждому из нас начинало казаться,  будто он обращается к нему одному,  хотя на самом деле он обращался ко всем сразу.  Совершенно неожиданно он поднялся с места и,  извинившись за то,  что прервал свой рассказ,  вышел из купе.
Через пару минут он вернулся и сказал раздражённо:
- Безобразие!  До сих пор туалет закрыт.
- Откроют,  дай срок, - успокоила его бабка.
И действительно,  сразу вслед за этим из тамбура послышался насмешливый голос проводницы:
- Кому там невтерпёж?  Идите – открыла.
Артист снова покинул нас.  Бабка,  уважительно глядя ему вслед,  сказала:
- Надо бы его фамилию спросить,  может по телевизору покажут.
- Покажут,  тогда и узнаем, - заметил в ответ дед, - А зазря нечего в душу лезть.
Артист быстро вернулся и продолжал:
А ведь в детстве я и не помышлял об актёрской карьере.  В школе моим любимым предметом была математика.  Я лучше всех в классе решал задачи и даже не сомневался,  что из меня выйдет большой учёный…
- Ах ты,  Господи! – не удержалась бабка,  не спуская с него глаз.
- Но,  как назло, - продолжал рассказчик, - в седьмом классе к нам перевёлся из другой школы один мальчишка.  Он тоже очень любил математику и решал задачки не хуже меня,  хотя,  конечно,  и не лучше…  и,  представляете себе,  через какое-то время это соперничество меня доконало.  Я рассудил,  что если уж в нашем классе нашёлся такой,  который ни в чём мне не уступает,  то сколько же таких доморощенных гениев бродит по белу свету!  Так что я совершенно забросил свою мечту,  решив стать кем угодно,  только не математиком.
- Ах ты,  Господи! – сочувственно вздохнула бабка.
- Всяко в жизни бывает, - отозвался дед, - Мне в молодые годы тоже один перешёл дорогу.
- Это ты кого же имеешь в виду? – настороженно взвилась бабка, - Уж не Володьку ли Колоскова?  Царство ему небесное!
- А хотя бы и его! – как-то чересчур уж лихо и неосторожно ответил дед и,  тут же уже жалел о сказанном,  с некоторой опаской поглядел на подругу своей жизни.
И действительно,  услышав его ответ,  бабка презрительно засмеялась и поглядела на нас с артистом,  как бы призывая нас в свидетели.  А затем сказала с явной обидой и возмущением в голосе:
- И - эх!  Дожил до таких лет,  а ума не набрался!  Да ежели бы он тебе уступил эту кикимору,  тебя бы сейчас и в живых-то не было.  Ведь она опосля его ещё двух уходила,  а уж на что здоровые мужики были – не чета тебе!
- Да это я так сказал,  к примеру, - ответил дед каким-то непривычным для себя виноватым голосом.
- К примеру!  Знаю я тебя,  старый селадон! – всё никак не могла успокоиться бабка, - А ежели она ещё хоть раз курей своих запустит ко мне в огород,  всем головы поотрываю!  Так и передай своей кикиморе.
В купе вошла проводница и,  пристроившись с краю рядом с бабкой,  стала собирать у нас билеты и рассовывать по кармашкам своей сумки.
- До Воронежа едете? – спросила она у меня и,  получила утвердительный ответ,  обратилась к артисту: - И вы до Воронежа?
- Так точно! – ответил он,  пожирая взглядом молоденькую проводницу, - Помните картину  «Возвращение блудного сына»?  Так это я,  с той лишь разницей…
- Это вы своей жене рассказывайте всякие побасенки.  А мне некогда вас слушать,  я на работе нахожусь, - сердито перебила его проводница и спросила у деда с бабкой: - А вы до Мичуринска?
- До Мичуринска,  милая,  до Мичуринска, - торопливо проговорила бабка, - Ты нас тогда разбудишь,  ежели ненароком соснём?
- Разбужу,  бабуся,  не волнуйтесь,  спите спокойно,  ответила проводница и,  собрав у нас билеты,  ушла.
- Ну,  дед,  давай на боковую, - сказала бабка и стала укладываться.
Артист,  почувствовав,  наверное,  что мы мешаем старикам,  достал пачку   «Явы» и какую-то диковинную зажигалку и спросил у меня:
- Не желаете составить мне компанию?
Я согласно кивнул,  и мы пошли курить в тамбур.  Вообще-то я не курю,  так только балуюсь от случая к случаю,  когда делать нечего.  Одно время начал,  было,  всерьёз,  но тут как раз подвернулась мне статья о вреде курения,  и я,  устрашившись,  бросил.
В тамбуре было так же жарко,  как и в купе,  так что я приоткрыл окно.
- А вы сами воронежский? – поинтересовался я.
- Был когда-то, - ответил он,  вздыхая, - А сейчас еду туда отдохнуть от этой суеты сует.  Так вышло,  что подряд пять вечеров я не занят в спектаклях,  и главреж отпустил меня на пару деньков…
В этот момент из туалета,  вблизи которого мы курили,  вышла молодая женщина в дорожном брючном костюме с перекинутым через руку платьем.  Артист проводил её долгим оценивающим взглядом и поспешил в освободившийся туалет.
- Проклятая слабость,  не могу долго терпеть, - сказал он,  выходя оттуда и виновато улыбаясь, - Если бы ни это,  я,  возможно,  давно бы уже стал вторым Смоктуновским.  Мне не раз предлагали заглавные роли,  но я не в состоянии выстоять на сцене больше пятнадцати минут.  А ведь зритель не станет ждать,  пока Гамлет или Отелло побегут за сцену помочиться.
Он сожалеюще улыбнулся,  затянулся сигаретой и стал смотреть в окно,  где наплывали из темноты подмосковные поля и леса.  Здесь дождя не было,  и небо стояло чистым и звёздным.
- Рассказать анекдот? – спросил он и,  не дожидаясь моего согласия, принялся рассказывать один за другим.
Когда мы вернулись в купе,  старики уже спали.  Дед разбросался во сне и скинул на пол одеяло.  Артист подобрал его и бережно укрыл старика.  Мы разделись,  залезли на свои верхние полки и пожелали друг другу спокойной ночи.
Проснулся я оттого,  что мне что-то брызнуло в лицо.  Я подумал,  что,  наверное,  окно прикрыто неплотно,  а на улице дождь.  Но оказалось,  что окно закрыто хорошо,  а небо по-прежнему было чистым,  усеянным звёздами.  Поезд стоял на станции,  и наш вагон находился как раз напротив здания вокзала,  где вверху крупными буквами было написано  «Мичуринск».
Я посмотрел вниз и увидел бабку.  Дед вместе с вещами уже ушёл,  а она ещё на минутку задержалась.  Она держала в руках какую-то бутылочку и,  поливая себе на ладонь,  брызгала на артиста,  который спал,  повернувшись к стене.  Эти брызги и попали мне в лицо.
Со сна я не сразу сообразил,  зачем она это делает,  а когда догадался,  её уже и след простыл.  Бабка кропила своего кумира святой водой,  которую,  наверное,  всегда держала при себе на всякий случай.  Она верила,  что это священнодействие предохранит артиста от возможного сглаза,  болезней и всех прочих напастей.
Когда я проснулся утром,  артист сидел уже одетый на нижней полке и смотрел в окно.
- Смотрите,  уже Графская! – сказал он восхищённо,  узнавая родные места.
Я оделся,  мы с ним покурили,  и всю оставшуюся дорогу он мне рассказывал анекдоты,  которых знал видимо-невидимо.  Правда,  некоторые были из вчерашнего цикла,  но я,  чтобы не обидеть его,  старался не замечать этого.
В Воронеже я никогда не был,  а потому прощаясь со своим спутником,  спросил:
- Где тут гостиница?
- У нас их много, - ответил он и в свою очередь спросил удивлённо: - А вы разве не в Воронеже живёте?
Узнав,  что я впервые в этом городе,  он сочувственно покачал головой:
- Боюсь,  вам туго придётся.  Сейчас лето,  все гостиницы переполнены.  А,  тем более,  сегодня воскресенье.
Это я и без него знал.  Конечно,  завтра завод,  куда я приехал,  позаботится о моём жилье.  Но сегодня мне наверняка не удастся устроиться и,  скорее всего,  придётся провести эту ночь в гостиничном холле или даже на вокзале,  что,  в общем-то,  одно и то же.  Артист посмотрел на меня задумчиво и вдруг предложил:
- Пойдёмте со мной.  Там свой дом,  так что места всем хватит. 
- А вы к родителям приехали? – спросил я.
- Да нет,  родителей у меня уже нет в живых.  Это…  Это мои очень хорошие друзья.
Мне было не совсем удобно принимать его предложение,  но перспектива провести ночь на стуле тоже была из малоприятных,  так что я не стал спорить.  Прежде,  чем мы вышли из вокзала,  он,  конечно же,  забежал в туалет и вышел оттуда каким-то неузнаваемым,  каким-то новым.  Я пригляделся и понял,  что он смыл краску с бровей.
- Ну,  я готов!- сказал он с такой радостью,  как будто бы,  освободившись от бровей,  он тем самым освободился ото всех тягот жизни, - Если вы не против,  давайте немного пройдёмся пешком,  как раз посмотрите наш город.  А потом сядем на автобус.
Я согласился,  и мы неторопливо пошли центром города.
По короткой и прямой улице Мира мы вышли на главную улицу Воронежа,  Проспект Революции.  Стояло ещё раннее утро,  и прохожих было мало.  Артист впивался взглядом в каждого из них,  очевидно,  ожидая встретить кого-нибудь из своих прежних знакомых.  Когда,  пройдя по всему Проспекту и так никого и не встретив,  мы сели в автобус,  он сказал мне,  печально ухмыльнувшись:
- Так меня всегда тянет в Воронеж,  а приеду – грустно становится.  Бывало идёшь по улице и на каждом шагу знакомых встречаешь,  а сейчас никого,  чужой город!
Он нахмурился,  отвернулся и,  уставившись безжизненным взглядом в окно,  больше уже за всю дорогу не сказал ни слова.
После центральной части города с её современной архитектурой даже не верилось,  что в Воронеже могли сохраниться районы сельского типа.  Проехав всего минут пятнадцать – двадцать,  мы вышли из автобуса и оказались среди приземистых деревянных домишек,  огороженных ненадёжными досчатыми заборчиками,  за которыми цвели яблони и вишни,  и слышался собачий лай.
- Этот район раньше назывался  «Чижовкой» и славился своим хулиганьём, - пояснил артист и,  закрыв глаза и остановившись,  принялся с наслаждением вдыхать чистый ароматный воздух,  совсем не такой,  как в центре.
Он повёл меня куда-то вниз,  потом вверх – как мне показалось,  по каким-то буеракам и оврагам,  по которым я не хаживал уже давным  давно,  хотя на самом деле это была самая обычная улица,  каких тысячи и тысячи по всей России.  Беспокойно кудахтая,  нам перебежала дорогу курица,  и артист,  подражая ей,  тоже весело закудахтал,  да причём с такой удивительной точностью и мастерством,  что курица в ответ разразилась целой руладой,  озираясь по сторонам в поисках своей товарки. 
Скоро мы подошли к чистенькому  домику,  видно,  недавно отштукатуренному,  который стоял на пригорке.
- Здесь, - сказал мой спутник,  останавливаясь перед калиткой.  А затем,  улыбнувшись какой-то прямо по-детски счастливой улыбкой,  прочитал шёпотом,  как заклинание,  адрес,  выведенный на стене чётко и крупно оранжевой охрой: - Верхняя,  63.
Он осторожно заглянул сквозь щель в калитке и,  увидев там кого-то,  разулыбался,  раскраснелся,  стал поправлять воротничок рубашки.  Повернувшись ко мне,  он приложил палец к губам,  давая таким образом понять,  чтобы до поры до времени я не выдавал нашего присутствия,  а затем сам наклонил мою голову к щели.  Во дворе возле дома средних лет женщина стирала бельё,  поставив корыто на две табуретки.  Была она крепко сбитой,  прочной,  в домашнем сарафане,  который открывал сильные налитые руки.  Возле неё крутились два мальчика,  лет десяти, семи.  Они бегали вокруг матери за маленькой дворовой собачкой,  грозясь опрокинуть стирку.
- Владик,  кому я сказала?  Хватит! – ругалась мать, - Мишка,  сейчас по заднице надаю!..  Жучка,  пошла отсюда,  а то сейчас у меня схлопочешь!
Но хотя она говорила всё это как будто бы очень сердитым голосом,  выражение её круглого лица оставалось неизменно добродушным,  а потому ни дети,  ни даже Жучка,  совершенно не боялись её,  продолжая резвиться в своё удовольствие.  Артист взирал на всё это с восторженным умилением и ежесекундно,  поглядывая на меня,  как бы призывая меня разделить с ним этот восторг.
- Знаете что, - сказал он,  наконец, - Войдите первым и спросите:  Коля Емельянов здесь живёт?
- А кто это? – не сразу догадался я.

- Так это я и есть!- ответил он,  как будто бы даже несколько обиженный тем,  что никогда не слышал этой фамилии.
Я послушно взялся за ручку калитки,  собираясь выполнить эту нехитрую просьбу,  но он меня вдруг остановил.
- Нет,  так они сразу догадаются,   что я здесь.  Лучше спросите,  не сдаётся ли мол,  здесь комната?
Я опять было сделал  шаг вперёд,  но он меня снова остановил:
- Подождите!  Лучше сделаем по-другому.
Он снял с плеча свою сумку и достал оттуда две детских карнавальных маски,  одна из которых изображала медведя,  а другая – крокодила.   «Медведя»  он надел себе на голову,  а  «Крокодила»  протянул мне: 
- Надевайте!
Мне,  по правде сказать,  не очень хотелось дурачиться перед незнакомыми людьми,  но для него вся эта нелепая комедия имела,  видимо,  какой-то непостижимый для меня смысл,  а потому было неловко отказывать ему.   Молча надел маску и застыл в ожидании дальнейших распоряжений.
- Ну,  пошли! – прошептал он,  подталкивая меня вперёд.  Но в последний момент его что-то снова остановило,  и он торопливо схватил меня за рукав: - Подождите!  Давайте поменяемся масками.
- А не всё ли равно! – сказал я,  начиная уже испытывать явную антипатию к своему спутнику и благодетелю.
- Я вам потом объясню, - ответил он,  смущённо и заискивающе улыбнувшись.
Я раздражённо пожал плечами,  и мы с ним поменялись масками,  а,  следовательно,  и ролями,  после чего он,  наконец-то распахнул калитку.  Забывая,  что он уже не медведь, а крокодил,  артист угрожающе заревел басом и,  по-медвежьи переваливаясь с боку на бок,  пошёл на обитателей дома.  Жучка испуганно отскочила на безопасное расстояние и оттуда принялась облаивать нас.   Но её хозяева оказались более проницательными и сразу догадались,  кто перед ними.
- Папа Коля! – радостно взвизгнул Мишка,  младший,  бросаясь навстречу артисту.
- Папа Коля! – так же радостно вскрикнул его брат,  делая то же самое.
Они оба повисли на артисте,  стянули с него маску,  и он,  увешанный ими,  как Лаокоон змеями,  пошёл навстречу хозяйке дома.
Она оторвалась от стирки,  распрямилась и,  радостно улыбаясь,  поспешно поправляла растрепавшиеся волосы.  Они расцеловались,  и артист представил меня:
- Мария,  знакомься,  это мой попутчик и друг.
Пока мы с хозяйкой представлялись друг другу,  Владик,  старший,  успел залезть к артисту в сумку и,  не обнаружив там ничего интересного,  спросил с некоторой тревогой в голосе:
- Папа Коля,  а что ты нам привёз?
- А вот…  маски, - ответил тот несколько смущённо.
- И всё? – разочарованно протянул мальчик.  Артист виновато развёл руками:
- Увы,  я сейчас не при деньгах.
- Да ну тебя!  Всегда ты не при деньгах! – притворяясь рассерженным, махнул рукой Владик.
Тем временем его брат,  завладев двумя масками,  бросился в дом,  оглашая его радостными криками:
- Папка!  Нинка!  Смотрите,  что нам папа Коля привёз!
Из дома выбежала девушка лет шестнадцати и,  восторженно взвизгнув,  бросилась навстречу гостю.  За ней показался в дверях хозяин дома,  своей солидной комплекцией,  а так же и добродушием,  очень похожий на жену.  Он вышел в одних трусах,  но завидев постороннего,  постеснялся показываться на глаза в таком виде и снова скрылся за дверью.  Через пару минут он вышел уже одетый,  застёгивая на ходу брючные пуговицы.  Они с артистом обнялись,  а потом долго хлопали друг друга по спине и дружески толкались,  как бы не в силах оторваться один  от другого.
- Папа Коля, - спросил Владик, - А вы с папкой будете сегодня играть?
Этот вопрос навёл младшего брата на ту же мысль,  и он спросил то же самое:
- Папа Коля,  а вы с папкой будете сегодня играть представление?
- Ладно уж,  сыграем,  раз вам так хочется, - охотно согласился артист и обратился к хозяину дома: - Сыграем,  Лёша?
- Обязательно! – радостно ответил тот, - А ты чего привёз?
- «Гамлета»  привёз, - сказал артист каким-то особенно торжественным голосом.
Мария с явным осуждением посмотрела на мужа и сказала сердито:
- Алексей!  Ну ладно ребята,  они ещё не разумные.  Но ты то взрослый человек,  а туда же!  Николай,  небось,  в своей Москве до смерти устал от этих представлений,  ему передохнуть надо…
- Ничего,  ничего,  мать,  я не устал, - успокоил её артист,  ласково обнимая за плечи, - Надо же потешить ребят.
Потоптавшись ещё немного во дворе,  мы все,  включая сюда и Жучку,  пошли в дом.  Причём,  Жучка,  чувствуя себя несколько виноватой за то,  что не сразу узнала дорогого гостя,  теперь не отходила от него,  беспрерывно виляя хвостом,  а он в ответ ласково трепал её по шерсти.
Через сени мы прошли в горницу со следами недавней уборки.  Подоконники украшали многочисленные плошки с растениями,  а стены были увешаны семейными портретами.  Я пригляделся и рассмотрел,  что по большей части это были изображения моего спутника в различных ролях.  А на двух или трёх фотографиях он был снят в компании с известными артистами.  Заметив,  что я рассматриваю фотографии,  ко мне подскочил Владик и сказал с гордостью:
- Это наш папа Коля.
Когда схлынула первая волна радости,  Алексей стал собираться в магазин.
- Лёшка,  да подожди ты со своим магазином,  успеешь ещё! – попробовал остановить его артист и даже попытался,  было,  удержать его силой,  потому что слова не действовали.  Но тот хоть и был ростом намного ниже артиста,  оказался намного сильнее.
Он повалил гостя на диван и,  не дожидаясь,  пока тот встанет,  выбежал из комнаты.
Ну,  мать,  Лёшка у тебя такой же здоровый! – улыбаясь,  сказал артист,  обращаясь к Марии.
-А что ему сделается! – весело махнула она в ответ, - С работы придёт,  на диван завалится – и дрыхать.  Таким лодырем стал,  даже не представляешь!  Раньше хоть на работе вкалывал,  а как бригадиром заделался,  то его и на работе ни черта не заставишь делать.  Мне уж ребята его жаловались:  ходит,  говорят,  по цеху,  как туз какой,  и только на других покрикивает…  Ну а ты,  Николай,  как?  Рассказывай.  Надолго к нам?
- Дня на три.
- Всего-то? – разочарованно протянула Мария,  - А чего так?
- Дела,  мать,  озабоченно вздохнул артист и вдруг добавил неожиданно: - Женюсь я.
- Как,  опять?! – изумлённо всплеснула руками и крикнула дочери,  которая что-то делала в смежной комнате: - Нина,  слыхала?  Иди-ка сюда.
- Сейчас,  я только переоденусь, - крикнула та в ответ.
- Наш папка опять женится, - сообщила ей мать,  не дожидаясь,  пока та выйдет.
- Ой,  правда?! – почему-то обрадовалась Нина и спросила уже у артиста: - А на ком же,  папа Коля?
- Сейчас покажу, - ответил он и,  подождав,  пока она вышла к нам,  нарядная,  с подведёнными глазами,  в скрипучих модных туфлях,  которые,  судя по всему,  надела первый раз,  достал из кармана фотографию той самой девушки,  которая провожала его в Москве.
- А что,  красивая! – одобрительно сказала Нина,  рассматривая фотографию.
Её мать,  вытерев о передник мокрые руки,  тоже потянулась к фотографии:
- Ну-ка,  дай погляжу.
Но едва только взглянув на фотографию,  она стала весело смеяться и долго не могла успокоиться.
Лёша,  иди-ка сюда! – крикнула она мужу,  который только что вернулся из магазина с полной сумкой продуктов,  из которой торчало несколько бутылочных головок, - На-ка погляди.
- Это кто же такая? – равнодушно спросил Лёша,  едва взглянув на фотографию.
- Невеста его! – с ехидным торжеством в голосе ответила Мария и снова стала смеяться.
- Маша,  ну чего ты ржёшь! – стал урезонивать её супруг, - Хорошая девушка.  Мне бы такую!
- Действительно,  мама,  папа прав,  я не понимаю,  что тут смешного? – Поддержала отца Нина.
- То-то и оно,  что ничего смешного, - сказала Мария неожиданно серьёзно и озабоченно, - Человеку пора жизнь свою устраивать,  не век же тра-ля-ля!  А он обратно какую-то финтифлюшку себе разыскал…
- Мария! – строгим голосом перебил её супруг - Да что Мария! – не успокаивалась она, - Эта же девчонка, небось,  не старше Нинки.
- Старше…  на три года, - возразил артист,  явно очень смущённый её нападками.
Лёша стал расставлять на столе бутылки,  консервные банки,  нарезал на тарелку сыру и сказал:
- Ну,  хватит спорить,  пора за стол садиться.  Маша,  картошка готова?
- Сейчас поспеет, - ответила та и,  снова возвращаясь к прежнему разговору,  сказала,  обращаясь к артисту: - Ей небось московская прописка понадобилась,  вот она тебя и охмуряет,  а ты и поразвесил уши!
- Наоборот!  Я у них буду жить, - ответил артист,  радуясь тому,  что у него,  наконец-то,  нашлось,  что возразить, - Она единственная дочка у родителей,  у них на троих три комнаты…
Артист немного помолчал,  но видя,  что Марию его слова всё равно не убедили,  добавил ещё:
- Знаешь,  мать,  надоело по частным квартирам всю жизнь мотаться,  хочется под старость лет свой угол заиметь.
Мариино лицо снова было передёрнулось саркастической ухмылкой.  Но, решив,  видимо пощадить самолюбие гостя,  она махнула рукой и сказала примирительно:
- А ладно,  делай,  как знаешь,  небось  не маленький!
Они с Лёшей и Ниной собрали на стол,  и мы стали рассаживаться.  Позвали и ребят,  которым отец по случаю приезда гостя купил пару бутылок лимонада.  Они всё никак не могли поделить между собой маски – как оказалось обоих почему-то больше тянуло к  «крокодилу»,  как будто медведи в изобилии водились в их городе и уже не представляли для них никакого интереса.  Но при виде пышного застолья они сразу перестали спорить,  удовлетворённые лимонадом и конфетами  «Гусиные лапки».
- Коля, - незаметно от жены шепнул артисту хозяин дома, - А когда начнём?
- Да можно сегодня, - ответил тот.
- Правда,  давай сегодня!  Прямо пообедаем и начнём! – с необычайной радостью в голосе отозвался Лёша и,  презрев возможное недовольство супруги,  объявил громко и торжествующе,  глядя на ребят: - Ну,  пацаны,  радуйтесь!  Сейчас мы с папой Колей пообедаем и будем давать  «Гамлета»!
Мария неодобрительно покачала головой,  но всё же промолчала,  решив очевидно,  что на сегодняшний день и так уж сказала достаточно.
Выпив рюмку сухого вина,  которое специально купил для неё отец,  Нина вдруг как-то помрачнела и вышла из комнаты,  а затем,  просунув в дверь голову,  позвала негромко:
- Папа Коля,  можно тебя на минутку?
Он пожал плечами и встал из-за стола,  Мария осуждающе поглядела ему вслед и сказала,  вздыхая:
- Вечно у них какие-то секреты!  Не насекретничаются!
- Это Нинка из-за этой девчонки расстроилась, - отозвался Лёша.
- А ей-то чего расстраиваться! – удивилась Мария.
Лёша огорчённо цокнул языком и сказал,  тяжело вздыхая:
- Эх,  Маша,  Маша,  ну ничего ты не понимаешь!  Никакой в тебе тонкости!
- Ты-то больно тонкий! – презрительно ухмыльнулась Мария.
Через некоторое время артист с Нинкой вернулись к столу.  Я обратил внимание,  что глаза у неё слегка покраснели – видно,  плакала и тёрла их.
Мы посидели ещё немного,  выпили,  закусили,  и артист,  виновато улыбнувшись,  встал из-за стола.  Я догадался,  что ему понадобилось в уборную.  Нина немного подождала и вышла вслед за ним.  Мать рассерженно хлопнула ладонью по столу и в поисках выхода для своего раздражения стала кричать на ребят,  которые залили скатерть своим лимонадом.  Лёша,  поглядев в сторону окна,  за которым слышались приглушённые голоса Нины и артиста,  сказал мне с какой-то прямо болью в голосе:
- Если бы не эта болезнь,  он бы уже великим артистом стал,  вторым этим…  как его?
- Смоктуновским, - подсказал я.
- Во,  во,  Смоктуновским! – обрадовался мой собеседник,  несколько удивившись моей осведомлённости, - И ведь подумать только,  из-за какой ерунды пропадает талант!  Из-за мочевого пузыря!
Когда Нина в сопровождении артиста вернулась к столу,  я заметил,  что у неё снова покраснели глаза.  Но,  видимо,  на этот раз артисту удалось её в чём-то убедить и успокоить,  потому что она выглядела уже весёлой и жизнерадостной.
После обеда мы втроём – артист,  Лёша и я – вышли покурить.  В глубине двора виднелась беседка,  увитая плющом,  и мы неторопливым шагом направились туда.  Солнце светило уже во всю,  было жарко,  так что всем нам предоставлялось очень приятно посидеть в тени.
- Может,  ещё бутылочку раздавим? – спросил Лёша и,  не дожидаясь нашего согласия,  встал и пошёл к дому,  оставив нас одних.
- Николай, - сказал я, - А почему дети тебя папой Колей зовут?  Ты им крёстный?
- Отец я им, - ответил он, - Мария моя первая жена,  а это мои дети.  То есть Нинка моя родная дочь,  а пацаны уже от Лёшки.  Но вообще я между ними разницы никакой не делаю,  все трое мои…
Он помолчал немного и добавил ещё:
- А вообще это для меня самые близкие в мире люди.  Не будь их у меня,  я не знаю,  как бы жил.  Наверное,  повесился бы.  А так,  если становится совсем невмоготу,  я сразу вспоминаю о них обо всех и сам себе шепчу адрес этого дома:  Верхняя,  63…  Верхняя,  63.  И вот не поверишь,  сразу становится легче…
Минут через пять хозяин дома вернулся в сопровождении супруги.  Мария несла тарелку с салатом и рюмки,  а Лёша держал в одной руке бутылку портвейна,  а в другой – пьесы Шекспира,  собранные под красивой голубой обложкой с изображением Отелло.
- Разыскал всё-таки! – улыбнулся артист.
- Её и искать-то нечего было,  сверху лежала, - ответил Лёша.
- Ври больше! – вставила Мария, - Да он из-за этого Гамлета (она ткнула пальцем в изображение Отелло на обложке) всю твою сумку вверх дном вывернул.  Но,  правда,  нет худа без добра:  я у тебя там рубашку нашла без двух пуговиц,  и майка уже дырявая.  Сейчас приберу посуду и починю.
Прежде чем уйти,  она сделала последнюю попытку сорвать представление и,  потянувшись к Шекспиру с явным намерением забрать его с собой,  сказала мужу;
- Алексей,  ну поимей совесть,  дай людям отдохнуть с дороги,  искупаться.
- Ничего,  Мария,  мы не устали, - сказал артист, - Отыграем спектакль,  а тогда и искупаемся.  А ты мне к тому времени как раз бельё починишь,  а то,  что же я в рваное оденусь!..  Между прочим,   там ещё трусы синие с дыркой,  почини уж заодно.
- Ну?! – удивилась Мария, - А я их вроде осмотрела,  никакой дырки не заметила.
- С правой стороны там.  Посмотри -  увидишь.
Мария выпила с нами рюмочку вина и ушла.
- Владика с Мишкой зови,  сейчас начинаем, - крикнул ей вдогонку супруг.
- Вот не терпится-то тебе! – улыбнулся артист.
- А то,  как в тот раз получится:  укатил на следующий день,  и ничего не успели сыграть, - оправдательно произнёс хозяин дома.
Через пару минут прибежали ребята.  Отец усадил их в беседку рядом со мной,  а сам с книжкой в руках вышел,  и словно на сцену,  и встал перед нами.  Артист,  дабы сосредоточиться и настроить себя,  походил вокруг беседки и,  наконец,  обратился к своему партнёру по сцене,  который в ожидании его листал книжку:
- Ну что ж,  Алексей,  начнём,  пожалуй.
Лёшка откашлялся и начал читать по книжке:
- Гамлет.  Перевод М. Лозинского.  Действующие лица:  Клавдий,  король Датский;  Гамлет,  сын покойного и племянник царствующего короля;  Фортинбрас,  принц Норвежский…
Как оказалось,  артист исполнял роль Гамлета,  а Лёша всё остальное.  К моему удивлению,  артист знал свою роль наизусть и играл без запиночки,  по всем правилам актёрского искусства.  Лёша,  насколько мог,  тоже старался читать с выражением и при этом отчаянно жестикулировал своими большими мозолистыми руками.  Дети,  впившись в них жадным взглядом,  сидели не шелохнувшись.  Один раз,  правда,  Мишка некстати засмеялся,  но Владик тут же его утихомирил,  дав подзатыльник.  Иногда,  Лёша по инерции начинал читать и роль Гамлета,  ему не принадлежащую.  Это вызывало у артиста бурную реакцию,  и он набрасывался на своего партнёра:
- Ты что,  спятил?!  Кто здесь Гамлет – ты или я?
- Проскочил нечаянно,- смущённо оправдывался Лёша и через пару страниц повторял ту же самую ошибку.
Спустя некоторое время,  к нам в беседку бесшумно проскользнула Нина и села рядом со мной.
- Скоро у них перерыв-то будет? – шёпотом спросила она у меня.
- Наверное,  скоро будет, - ответил я.
В руках у Нины был сборник задач по математике с заложенной в него тетрадью.  Ещё из учебника торчала фотография пресловутой невесты артиста.  В ожидании перерыва Нина взяла в руки эту фотографию и стала рассматривать,  совершенно не обращая внимания на продолжающийся спектакль.  Я покосился на неё и заметил,  как она,  склонившись над фотографией,  ощупывает свой нос,  как будто сравнивает себя с этой незнакомой девушкой.
Скоро закончился первый акт,  и мы стали аплодировать.  Нина,  похлопав вместе со всеми в ладоши,  вернула артисту фотографию и сказала,  протянув учебник:
- Папа Коля,  реши мне тут одну задачку.  Через месяц городская олимпиада,  а я с этой задачкой никак не справлюсь.
Артист взял учебник,  сел с ним в беседку и,  зажав ладонями виски,  погрузился в раздумья.
- Нашла тоже время со своей задачкой! – проворчал Лёша, - Мы Шекспира играем,  а ты с задачками лезешь!
- Да ладно тебе,  папка! – сказала Нина,  примирительно обняв его за плечи, - Для него же это раз плюнуть.
И действительно,  через пару минут артист отложил в сторону учебник и,  быстро написав в тетради несколько формул,  протянул её девушке.  Она вгляделась в написанное , и воскликнула,  схватившись за голову:
- Вон,  в чём дело!  А я никак не могла догадаться…  ну,  спасибо!
В благодарность за решённую задачу,  Нина поцеловала артиста и пошла.  Но,  пройдя  несколько шагов,  она обернулась и пальцем поманила его к себе.  Когда артист подошёл к ней,  она что-то шепнула ему.  Он,  сморщив лицо в пренебрежительной усмешке,  показал рукой над землёй,  как показывают чей-то рост.  Я догадался,  что Нина спросила у него,  какого роста его невеста,  и он,  чтобы  успокоить её,  показал где-то у неё под подбородком,  хотя на самом деле та девушка была выше его дочери.  Нина,  поцеловав его ещё раз,  ушла удовлетворённая.
Я вспомнил,  как в поезде артист рассказывал нам,  что в школе он увлекался математикой и лучше всех решал задачи.  Тогда я ему не поверил.  Но сейчас,  самолично убедился,  с какой лёгкостью он расправился с этой задачей,  видимо,  достаточно трудной,  я понял,  что он говорил правду.
- Николай, - сказал я, - А интересно,  что сталось с тем твоим одноклассником,  который тоже хорошо решал задачки?  Ну,  из-за которого  ты забросил математику…  Он то,  наверное,  кандидат наук,  а то и доктор.
- Доктор? – ухмыльнулся артист, - Выше бери.  Академик!
И он назвал фамилию математика,  известную всему учёному миру.
- Но я,  по правде сказать,  не очень в него верю, - продолжал он, - Ведь я ему не уступал.  А среди такого ничтожного количества человек,  сколько было в нашем классе,  не может быть сразу двух гениев.  Гении встречаются один на миллион или что-то в этом роде…  ну,  где они?  Зови их,  будем начинать, - сказал он,  переводя разговор на другую тему.
Лёша пошёл звать мальчиков,  которые на время антракта куда-то убежали,  и через несколько минут начался второй акт.

Конец