Наперекор

Ивану Дергунову бригадир дал наряд: с утра привести из лесу дров председателю колхоза, а потом заниматься своей постоянной работой обеспечивать фуражом свиноферму.
-Обязательно председателю! - поморщился Дергунов
- У него дров ещё на полгода хватит, а у бабки Семенихи ни палки (Семениха была соседкой Дергунова). Она чёрт-те когда дрова выписала, а транспорта никак не дождётся! У вас транспорт только по великому родству выпросишь.
- У кого «у вас»? – слегка психанул бригадир. – «У начальства.»
Дергунов всухую сплюнул, как сплёвывают прилипшую к зубам табачинку.
Была у Ивана такая дурная привычка – сплёвывать беспричинно. Каждую минуту только и слышишь: тьфу-тьфу-тьфу. – Если бы у нас было не выпросить, то я бы и сказал: «у нас», а не «у вас», - закончил он. – Привезёшь когда-нибудь и бабке, дело не смертное, - глядя куда-то в сторону, сказал бригадир. – Заладил: «У нас – у вас!» Тебе какое задание ни дай, знаю: пока не облялякаешь его языком, с места не тронешься! На вот председателево распоряжение, леснику отдашь. И делай, что велят, а не…
- Бригадир протянул Дергунову помятый листок.
- А грузить кто будет?
- Сам нагрузишь, дрова лёгкие, сосновые двух метровки. Иль председателя возьмёшь за грузчика?
- Не мешало бы. Полено у него из рук не вырвется! А вообще-то Митрошку бы откопать, он бы мигом нагрузил!
Митрошка был здоровенный, но слабоумный, недавно умерший мужик. Его всегда посылали или землю копать, или грузить что-нибудь тяжёлое.
- Митрошку бы откопать, - отозвался бригадир, - а кого закопать? Ладно, езжай. А магарыч председатель поставит, как и все. Без магарыча и чирей на заднице не вскочит, сам знаешь.
Дергунов поехал в лес. На лесосеке нашёл лесника, тот указал, из какого штабеля брать дрова.
Двухметровки и в самом деле были лёгкие (в этом году прореживали сосновый молодняк), и за полчаса Дергунов заполнил тележку доверху.
День - для зимы – был на редкость тёплым, ярко сияло предвесеннее солнце, снег, словно сплошь усыпанный мелкими кусочками стекла, ослепительно искрился и резал глаза. Трактор тянул легко. Дергунов привычно крутил баранку, поглядывая на знакомую с детства вилюжистую лесную дорогу. Думал: «Опять Семениха будет ныть, на жизнь жаловаться. Да и как не жаловаться, если сидит, считай, без дров, допаливает старый плетень».
Дергунов старался прогнать мысль о Семенихе, но она, мысль эта, застряла и вертелась в голове, не уходила, как не уходит иногда надоевший куплет какой-нибудь песни.
Уже при въезде в село Дергунов неожиданно решил отвезти председателевы дрова бабке Семенихе. «Будь, что будет, Степану Даниловичу после привезу. Найдётся время». От этого решения, а может, от слепящего сияния зимнего солнца и искристого блеска свежего снега ещё не старое горбоносое лицо тракториста засияло радостью, он даже запел громко и фальшиво:
- Прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас прокати…
Дергунов заехал во двор к Семенихе, занялся разгрузкой. Из крытой соломой хатёнки, довольно проворно на радостях, выскочила бабка, засуетилась вокруг Ивана, зашепелявила беззубым провалившимся ртом:
- Ванюшка, привёз – таки! Ах, господи, образумился – таки председатель! А то всё, когда ни попроси: нету транспорта, постой да погоди! Образумился… Ванюшка, я тебе счас подсоблю сгружать. - Бабка стала стаскивать с тележки двухметровку.
«Ага, образумился, - подтвердил Дергунов. – Вызвал меня в кабинет и говорит: В первую очередь привези дров бабке Семенихе. Она когда-то была лучшей свекловичницей колхоза. Ты, бабка, иди в хату и лезь на печь. Подсобляльщица! Как-нибудь без… обойдёмся, говорю, как-нибудь!»
Бабка отошла от тележки шага на два, однако не уходила, стояла в сторонке, прижав к груди сухонькие кулачки. Когда Дергунов справился с разгрузкой и хотел уже вскочить в кабину трактора, она проворно уцепила его за рукав:
- Пошли в хату, у меня там выпить есть… за труды.
- Никаких выпивок! – Зло гаркнул Дергунов. – Привыкли ставить за каждый чох бутылку! Борются с пьянкой, называется. Эх, бабы! Только и слышишь: мужики – пьяницы, мужики – алкоголики! А сами с пол литрами так и … И в магазинах водочных от вас отбою нету.
Дергунов осторожно стараясь не зацепить тележкой покосившиеся стояки ворот, выехал со двора. Семениха для чего-то пробежалась за трактором с десяток шагов и, запыхавшись, остановилась посреди улицы, стояла, не шевелясь, глядела вослед Дергунову, пока он не скрылся за угловым домом.
Дергунов был доволен: как-никак, сделал доброе дело. Вот только как отнесутся к этому доброму делу бригадир и председатель? Дергунов – мужик нахальный, однако бригадира и председателя побаивался, и его довольство несколько омрачалось предстоящим разговором с начальством. К тому же вспомнилось ему, как в прошлом году осенью «чинил» он у Семенихи электричество. И настроение его совсем упало. «Ваня, со светом чтой-то подеялось. Поднесу за труды, не без ентого», - причитала тогда бабка и тащила его в дом. Дергунов вывернул из патрона лампочку – сороковку, она была закопчёна изнутри, глянул: волоски перегорели. Дергунов для вида выкрутил пробки, сосредоточенно продул их, потом не спеша снял крышку выключателя, так же, для вида, потыкал в него отвёрткой и сокрушённо помотал головой:
- Тут, бабка, дело сложное! Тут делов невпроворот!
- И что, прямо ничего нельзя сделать? – испугалась Семениха.
- Можно. Но это же не то что, скажем, кастрюлю почистить или суп сварить. Это же - электричество! Может так шарахнуть – костей не соберёшь! Котелок золы останется, как после крематория! Конечно, если ум приложить, то…
- Ванюша, приложи ум-то, ради Бога приложи! Ить пятый день без света живу. Лампа керосиновая есть, но от ламп этих мы уже отвыкли, да и керосину в сельпо давно нету. Ты уже постарайся, Ваня, не обижу.
- Само собой, об чём разговор, - с готовностью согласился Дергунов. Он ещё с десяток минут «тянул резину»: медленно заворачивал пробки, закреплял крышку выключателя, щёлкал им сосредоточенно.
- Лампочка новая есть? Старая слегка подносилась. Семениха принесла новую лампочку – сотку, Дергунов ввинтил в патрон и щёлкнул выключателем. Бабка зажмурилась от яркого света: - Во мастер, Ванюша! Дельный мастер!
- Уметь надо! На это и всеобщее среднее образование в стране! – весело сказал Дергунов, подавая Семенихе сгоревшую лампочку.
- Возьми, будешь на ней чулки латать, в чулок засунешь и штопай. Удобно!
Обрадованная бабка поставила на стол бутылку водки, принесла из погреба тарелку капусты и пару яиц из чулана:
- Угощайся на здоровье!
Вспомнил Дергунов, как «чинил электричество», и ему не то чтобы нестерпимо стало как-то немножко не по себе, заскребло немножко в душе.
Перед вечером возле конторы Дергунова встретил бригадир, спросил:
- Ну, привёз дров голове?
- Кому? – притворился Дергунов.
- Ну, шефу?
- Не, - безмятежно ответил Дергунов, сосредоточенно разглядывая безоблачное небо. – Не привёз. Бабке Семенихе привёз.
- Я так и думал. Вижу, у бабки дрова появились. Значит, думаю, этот охламон шефу не привёз, а … А где распоряжение?
- У лесника. Он же без распоряжения товар не отпускает. А по бабкиной бумаге получим дрова председателю. Разницы никакой, пояснил Дергунов. И не сдержался, съехидничал:
- Увидел ты у бабки дрова, значит, и обрадовался? – Пошли к председателю! Сразу взял быка за рога бригадир.
- Он тебя обрадует! Вольёт за самоуправство! Распоясался совсем, махновец! Прямо жить нельзя!
Вошли в кабинет председателя.
- Вот, привёл охламона! – ещё с порога громко, будто его окружали глухие, закричал бригадир. – Я давал наряд дрова вам доставить, а он отвёз их бабке Семенихе! Разбирайтесь с ним сами. А я не то что разговаривать, видеть его не могу!
И сразу ушёл. Он всегда спешил, появлялся откуда-то неожиданно и так же неожиданно исчезал. Прямо – летучий Голландец! Разговорами не увлекался, берёг нервы, должно быть. Первым накричит, ему только вздумают своё слово ввернуть, а его уже нет, исчез по срочному делу.
У председателя было благодушное настроение. Его только что похвалило районное начальство за хорошие надои. А Степан Данилович был человеком настроения. Кое-кто пользовался этим. Под хорошее настроение выпрашивал что-нибудь или, узнав, например, что председатель поругался с женой, старался не попадаться ему на глаза.
Дергунов стоял в дверях, комкал в руках облезлую кроличью шапку.
- Так ты, значит, отвёз мои дрова Семенихе? – весело спросил председатель, не глядя на Ивана. Разговаривая, он перекладывал с места на место листы бумаги, искал что-то нужное. (Когда ни зайди в кабинет, начальники всегда копаются в бумагах.)
- Да ты присядь.
Дергунов сел в углу возле двери.
– Поближе сядь.
Дергунов нехотя исполнил приказание: подвинул стул к самому председательскому столу и сел теперь уже совсем близко от него.
- Почему именно Семенихе отвёз? Хотел председателя позлить?
- Да нет. Просто старуху жалко.
- Тебе… жалко?! – удивился Степан Данилович. Он знал Дергунова с пелёнок первый драчун на селе и разбойник! А тут – «жалко».
- Непонятно всё это как-то. Значит, тобой, как говорят, обуяла жалость?
- Не знаю, «обуяла» или как, а взял и отвёз, - обиженно заговорил Иван, почувствовав издёвку в голосе председателя.
- Не всегда же сначала начальству, а прочим, особенно старухам в последнюю очередь.
- Прямо-таки старухам в последнюю? Недавно Авдотье Павловне привезли, бывшей свинарке, она ведь не молодица.
- Павловна - бригадирова двоюродная сестра.
- А себе-то привёз? – председатель хотел спросить равнодушно, а получилось опять с ехидцей.
- Пока нет. Себе всегда успею, - со вздохом сказал Иван.
- Вот мы всё шумим: забота о людях, забота о людях! А на деле – забота хреновенькая…
Степан Данилович задумался, глядел на Дергунова с неподдельным интересом, словно видел его впервые. Задел его этот чёртов горбоносик за живое.
«Что правда, то правда, трезвоним: ближе к людям, ближе к народу! Н-да. А что трезвонить? Делать надо!»
Степан Данилович вспомнил, как вчера хромой Пантелей Зыков просил у него старый, отобранный в тридцатом году у кулака амбар, давно стоявший без крыши на задах зернотока, - решил человек свинарник себе сделать. Ведь плёвое дело – отдать бы сразу. Нет, не отдал! Сказал: подожди, подумаю. А что думать? Колхозу он ни к чёрту не нужен, разве на топку, а Зыков, глядишь свинарник бы сварганил.
Степан Данилович вытащил из ящика стола пачку «Опала», одну сигарету закурил сам, вторую протянул Дергунову:
- Кури.
Дергунов нерешительно взял сигарету: председатель обычно курил в своём кабинете один, другим не разрешалось. Задымили.
- А детишки-то у тебя уже большие. Вера в седьмом? – неожиданно спросил Степан Данилович. Неизвестно, почему спросил, может, разговор хотел переменить.
- Какая Вера? Надя в техникуме кондитерском, на первом курсе, - пояснил Иван.
- Растут дети. Как грибы растут, - немного смутившись, сказал Степан Данилович. – Учатся…Скоро доучатся, телят некому будет пасти. А почему ты дочь на кондитера учишь? Деревенская девка, надо бы на агронома её учить или на ветеринара. Смену нужно готовить.
- Захотелось ей на кондитера. Сладкоежка она. Ваш сын ведь тоже деревенский, а учится не в сельскохозяйственном, а в авиационном. Сменит кого-нибудь, только не в деревне, а на заводе.
- М-да, - сконфузился Степан Данилович, - выходит, нас обоих менять некому.
- Не хватает людей, - охотно согласился Дергунов. – уходит молодёжь. Её призывают оставаться, а она уходит. Может, агитируем не так. – Дергунов улыбнулся одними глазами и продолжил с нескрываемой иронией:
- Осенью был я на собрании передовиков в райцентре. Начальники выступали с трибуны чередой, призывали: надо оставлять молодёжь в селе, надо в школе агитировать своих детей не уезжать в город, надо создать молодёжи условия. Только не понятно, почему я должен эти условия создавать? У молодёжи что, рук нету? Есть! Сейчас детишки поздоровее, послевоенных. Так всё тяжко переживали на том районном собрании, прямо со слезами на глазах, что колхозы обезлюдели. Я хотел встать и спросить: послал ли хоть один агитатор своего сына или дочь на ферму скотником или дояркой? Не стал спрашивать. Знаю: вряд ли кто послал!
Всё, о чём говорил Дергунов, Степану Даниловичу было хорошо известно, но теперь, когда разговор шёл не на собрании, а в беседе (Степан Данилович давно уже не говорил так доверительно с людьми, больше командовал, давал разгон), приобретало большую ясность и конкретность, заставляло размышлять по-новому.
Уже ночь наступила. На улице темно и ветрено. Большими хлопьями повалил снег. Хлопья, как стая белых шмелей, неистово кружили вокруг лампочки, освещавшей порог колхозной конторы.
Уборщица тётя Груня вымыла полы почти во всех кабинетах – благо никто не мешал, подошла очередь председательского. Она открыла дверь и застыла в изумлении: в кабинете в густом табачном дыму сидели Степан Данилович и горбоносик Ванька Дергунов. Говорили о чём-то, не заметили её даже. И тётя Груня тихонько прикрыла дверь.