de omnibus dubitandum 96. 399

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ШЕСТАЯ (1857-1859)

Глава 96.399. ПОДИ СЮДА, Я, БОЛЬШЕ НЕ МОГУ…

    По пути домой мы с братом не проронили ни слова.

    С того дня я смотрела на детей и взрослых, на мужчин и женщин совершенно изменившимся взглядом. Мне было всего семь лет, однако моё половое созревание вдруг бурно пришло в движение. Это, должно быть, читалось в моих глазах, по выражению лица и губам, вероятно в самой походке моей сквозило подстрекательское приглашение схватить меня и опрокинуть навзничь. Только так могу я объяснить себе воздействие, которое уже в ту пору от меня исходило и, которое я впоследствии усовершенствовала. Оно, в конечном итоге, привело к тому, что незнакомые и, как мне кажется, рассудительные мужчины уже при первой же встрече со мной совершенно теряли голову и, напрочь, забывали всякую осторожность. Это воздействие я замечаю ещё и поныне, когда я уже немолода и некрасива, когда тело моё увяло, и следы моего былого образа жизни осязаемо дают знать о себе. Несмотря на это, есть мужчины, которые с первого взгляда на меня загораются пылом страсти и затем ведут себя в моём лоне как бешеные. Это воздействие, должно быть, активно проявлялось уже много раньше, когда я была ещё, в самом деле, невинной.

    Несколько дней спустя мы, дети, остались дома одни, и Николай начал выспрашивать Сергея, не знает ли, дескать, тот, откуда берутся дети и как их делают. На что Сергей насмешливо спросил:

    – Может, ты знаешь?

    Мы с Николаем засмеялись, и я извлекла его маленький стерженёк из прорехи его штанов, немного его погладила, в то время как Сергей с серьёзной миной наблюдал за тем, как Коля щекотал мою щелку. Затем мы с ним улеглись на кровать и со всем пылом принялись разыгрывать сцены, которым научились у Анны и Марка.

    Сергей не сказал ни слова, промолчал он и тогда, когда мы кончили, однако когда я подошла к нему и со словами: «Пойдём, теперь ты тоже можешь попробовать…» собралась, было, сунуть руку ему в штаны, он оттолкнул меня и нашему великому изумлению сказал:

    – Я уже давным-давно знаю о совокуплении. Вы, верно, думаете, что я дурнее вас? Но этого нельзя делать. Это тяжкий грех, это не целомудрие, и тот, кто совокупляется, попадёт в ад.

    Мы нисколько не испугались, и даже попытались опровергнуть подобное утверждение.

    – Может быть, ты, в конце концов, думаешь, – спросили мы его, – что и отец с матерью тоже попадут в ад?

    Он был твёрдо убеждён в этом, и именно потому мы отбросили от себя остатки страха и стали всячески насмехаться над ним. Однако Сергей пригрозил, что пожалуется на нас отцу и духовнику, и с той поры мы никогда больше не предавались нашим маленьким удовольствиям в его присутствии.

    Несмотря на это, он знал, что мы с Николаем, как ни в чём ни бывало, продолжали и дальше лежать друг на дружке, или возиться с другими детьми; но он уступил нам и хранил молчание.

    Мы часто бывали у Анны и Марка, и постоянно играли в одно и то же. Всегда сначала я совокуплялась с Марком, а Анна – с Николаем, затем Анна делала это со своим братом, а я со своим. Если мы не заставали друзей на месте, или должны были оставаться дома, мы совокуплялись без них. Но не проходило и дня, чтобы мы не полежали бы друг на дружке. Наши общие разговоры, однако, крутились исключительно вокруг одного желания: когда-нибудь получить возможность совершить это с кем-либо из старших. Анна и я хотели себе настоящего, взрослого мужчину, а Марк и Николай мечтали о соседке.

    Однажды, когда мы в очередной раз пришли к Анне, там оказались гости – их тринадцатилетняя кузина Мила и её брат Павел.

    Мила была симпатичной, уже вполне сформировавшейся девочкой, и её юные груди упругими круглыми холмиками стояли под тонкой блузкой.

    Речь, естественно, сразу зашла о том, что нас больше всего интересовало, и Павел похвастался, что у его сестры на лобке уже есть волосы. Он совершенно спокойно задрал ей платье, и мы почтительно воззрились на треугольные тёмные заросли, которые находились там, где мы были ещё абсолютно гладкими. Потом были обнажены груди Милы, которым мы все тоже дивились и гладили.

    Мила под влиянием этого приходила во всё более возбуждённое состояние. Она закрыла глаза, откинулась на спинку стула и протянула руки к Николаю и к своему брату. Каждый дал ей подержать то, что имел в штанах, а Марк встал у неё между ног и стержнем играл с её щелкой. В конце концов, она вскочила на ноги, торопливо подошла к кровати, бросилась навзничь на неё и крикнула:

    – Павел, поди сюда, я больше не могу.

    Её брат не заставил себя долго упрашивать и мигом запрыгнул на неё. А мы все обступили кровать и наблюдали за происходящим. В то время как Марк сунул в руку  распластавшейся в крайнем возбуждении Миле свой «перец», Николай доверил свой рукам Анны; я же с захватывающим интересом наблюдала за тем, как надо «совокупляться по-настоящему».

    Мила и её брат, которому было всего двенадцать лет, объяснили нам, что умеют делать это точно так же, как взрослые. Я с изумлением увидела, как Павел целовал сестру в губы. Потому что до сих пор я даже не предполагала, что поцелуи тоже имеют к этому отношение. Кроме того, я также увидела, как, лёжа на Миле, Павел сжимает ладонью обе её груди и периодически ласково их поглаживает, и обратила внимание, что её соски от этого прикосновения твердеют набухая. Я увидела, как стержень Павла целиком исчез в зарослях чёрных волос сестры, и даже потрогала его, дабы удостовериться, что тот действительно вошел в её лоно.

    И внезапно я сама страшно разволновалась, ощутив собственными руками, как стержень Павла, который, впрочем, был гораздо крупнее, нежели у Николая и Марка, глубоко, до самого основания, проникает в тело Милы, опять выходит наружу и снова погружается внутрь. Она же двигала бедрами навстречу брату, совершала горячие толчки, сучила ногами в воздухе, учащённо дышала и непрерывно стонала, так, что я, было, решила, что ей, вероятно, ужасно больно. Но потом я поняла, что на самом деле всё совершенно иначе, когда, с трудом переводя дыхание, она раз за разом стала отрывисто выкрикивать:

    – Сильнее! Сильнее! Ещё сильнее, так, так, хорошо, хорошо, хорошо, а-а-а!

    Едва Павел успел извлечь свой «перец» наружу и спуститься с кровати, как к ней протиснулись Марк с Николаем. Мила по-прежнему лежала с широко раздвинутыми ногами, с голыми бёдрами и обнажённой грудью. Она с улыбкой наблюдала за тем, как Марк и Николай препирались между собой, кому из них первому обладать ею, и как раз тогда, когда выражение лиц обоих уже явно говорило о том, что они вот-вот готовы подраться, она положила спору конец тем, что схватила моего брата и объявила:

    – Пусть сначала малыш!

    Николай бросился на Милу. Однако начал тереть её, таким образом, как привык делать это со мной и с Анной. Мила приостановила его движения, поймала его кончик и ловко вставила в щель. Николай был основательно озадачен произошедшим и, совсем перестал шевелиться. Вид у него был такой, будто он только своим хоботком чувствует, где находится. Однако Миле эта пассивность мигом наскучила. Она принялась дергаться под ним, нанося контрудары, и «перчик» Николая тут же выскользнул из неё и потом долго не мог найти дорогу обратно.

    Тогда я пришла на помощь. Протянув руку, я всякий раз, когда он собирался выскальзывать, подхватывала его и наставляла на верный путь. Тут, однако, возникло новое затруднение, поскольку Миле очень хотелось, чтобы Николай непременно играл её грудями. Но когда он брал их в руки, щекотал и ласкал их, то тут же, напрочь, забывал о своей главной обязанности, а когда Мила затем снова требовала от него заняться совокуплением, он забывал о её груди. Он никак не мог совместить эти манипуляции и справиться с ними одновременно, и Мила с тяжёлым вздохом посетовала:

    – Жаль, он ещё совсем ничего не умеет!

    Тогда Марк, нетерпеливо, переминавшийся рядом с ноги на ногу, завладел бугорками Милы, сжимал их и целовал соски с такой страстью, что они снова высоко набухли, и тем самым взял на себя половину работы Николая. Николай стал производить быстрые и равномерные толчки, что, безусловно, очень понравилось Миле. Она стонала, причитала, причмокивала и поддавала бедрами высоко вверх, при этом говоря нам:

    – Ах, как здорово, ах, как здорово, маленький хоботок такой хороший!

    Едва она кончила, как Марк с изготовленным к бою копьём наперевес, не выпуская при этом из рук грудь Милы, сбоку перемахнул на кровать и устроился в лоне между ее ног, которое с жадностью приняло его. И Марку я тоже помогла правильно найти отверстие, и развлекалась тем, что держала пальцы на его мошонке, благодаря чему я каждый раз точно чувствовала, когда его «хобот» до конца проникал в Милу.

    Марк сразу, чуть только первый раз соскользнул внутрь, возвестил со знанием дела:

    – Совершенно так же, как у соседки.

    И он показал себя таким проворным и умелым в «бурении, толкании и оттачивании», что кровать под обоими ходуном заходила, а Мила начала громко и учащённо дышать. Когда же оба кончили, Анна и я тоже захотели получить свою долю.

    Мила встала с постели смеющаяся и свежая, как будто ровным счётом ничего особенного не произошло. А между тем она трижды, один за другим, приняла в себя три разных перца и выдержала настоящую трёпку, которая продолжалась, должно быть, не менее часа. Она немного привела подол платья в порядок, однако груди оставила неприкрытыми и заявила, что теперь сама хотела бы посмотреть.

    Анна без промедления бросилась на кровать и позвала Павла, который, похоже, ей вообще очень понравился. Однако Павел вновь занялся бугорками своей сестры. Он поджимал их вверх кулаками, крепко сдавливал и брал соски в рот.

    Мила прижалась спиной к шкафу, с упоением отдаваясь ласкам брата и в ответ, обрабатывая руками его «стержень». Анна лежала на кровати в тщетном ожидании, потому что через несколько минут Павел задрал юбку сестре и при её активном содействии снова воткнул свою лозу в её почву. Оба совокуплялись стоя с такой горячей стремительностью, что шкаф шатался и грохотал.