Стрельцы. Глава семнадцатая. Царская воля

Глава   семнадцатая.  Царская воля.

Царь Пётр уже сутки ехал по своей территории, внимательно рассматривая  встреченные деревушки и города, живущих в них заросших, неприветливых  и неулыбчивых людей в длинных, тёмных, неудобных одеждах; злоба и ненависть к русскому быту захватывала его всё больше и больше.
В Москву прибыл в конце августа раздражённым и решительным. Сразу проехал в Немецкую слободу, пробыл там до глубокой ночи и, как не просили его остаться, отправился к себе, в Преображенское, где обдумывал дальнейшие  шаги: не хотел видеть Кремль и бородатых бояр, жену, домашних дворян, неуклюжих и угождающих.
Размышляя, Пётр пришёл к выводу, что ему не удастся выполнить задуманное  и провести преобразования в России на европейский лад, пока не сломит хребет старому, закостенелому  русскому быту, которого придерживалась значительная часть бояр и дворянства, церкви и старой армии, других слоёв общества. 
«Они не хотят изменений, они мечтают о спокойной, размеренной, полусонной жизни. А стрельцы - это только орудие в их руках. Нет, виной всему сестра Софья и её окружение, жаждущее власти, сохранения старорусских ненужных традиций и славянской вольности» - метался  он в думах по комнате.
«С корнем вырву этот нарыв, за волосы вытащу Россию из вонючего болота! Порушу и заставлю исполнить царскую волю!» - царь облегчённо вздохнул, приняв для себя важное решение и наметив дальнейшие действия на несколько десятилетий вперёд.
Пётр понимал и видел, что среди народной массы уже имеются ростки нового, выразителями которого являются молодые люди, его союзники и единомышленники: бояре, дворяне, купцы, покоряющие европейские рынки, солдаты преображенцы, семёновцы  и даже молодые ратники среди стрельцов, представители церкви, одиночки, увлечённые наукой и творчеством.   
«На них нужно опираться, идти прямиком и безбоязненно! Крови будет много пущено, но как без этого убедить народ и вести его за собой? Пока только страхом, болью, кровью да царской волей!» - возбуждение прошло и Пётр, не раздеваясь, бросился на кровать. Он понимал, что встретит  много противников своего дела, с которыми придётся расправляться решительно и жёстко. Эта мысль ещё некоторое время томила его, но сон  взял своё.
Утро было солнечное и шумное. Конец августа дышал жарой, а деревянный Преображенский царский дворец был переполнен людьми: Пётр всегда принимал в нём запросто всех своих подданных и иностранных гостей. Здесь же располагался Преображенский приказ, который занимался  политическим сыском  бунтовщиков  и обеспечивал охрану Москвы.
Сейчас, завтракая, он слышал гул голосов и ухмыльнулся: «Погодите, у меня….»
Крикнул в сторону денщиков:
         - Алексашка, ножницы готовьте. Все выходы закрыть и никого с дворца не выпускать!
Боярская дума с нетерпением  ждала царя: полтора года он провёл в европейских странах. Может, образумил и оставил свои жёстокие шалости и нетерпимость, но приобрёл спокойствие и уважение к своим подданным – свойства, полагающие ему по царскому чину?
Пётр легко ступил в комнату; высокий, похудевший и жилистый,  острым и жёстким взглядом повёл по боярам. Увидел их вспотевшие лица, всклоченные бороды и страх в глазах…. Отрывисто спросил:
- Почему не довели сыск стрельцов - бунтовщиков до конца?
Зло посмотрел на Ромодановского и Шеина:
- Рассказывайте.
У Ромодановского мелко затряслись ноги и руки. Успокоился, доложил о результатах:
        - Государь, все зачинщики были сысканы и наказаны: 56 стрельцов повешено,  74 беглеца-челобитчика доставлено в Москву и находятся в подвалах, остальные биты кнутами да разосланы по городам и монастырям.
Пётр смолчал, поиграл желваками и повернулся к думному дьяку:
        - Пиши Федька,- и продиктовал  указ о возобновлении дела и новом розыске по стрелецкому бунту.
Все молчали, слушая диктовку Петра и скрип пера.
         Пётр подошёл к боярину Алексею Шеину почти вплотную, внимательно рассмотрел его и, устремив взгляд на бороду, крикнул:
       - Алексашка! Где ты застрял…неси ножницы…подровняю генералиссимусу бороду!
Ухватил его левой рукой за бороду и ножницами начал состригать до подбородка. Шеин непроизвольно попятился, стал понимать руки к лицу.
      - Не балуй! - И бросил быстро Менщикову:
      - Алексашка, держи ему руки, чтобы беды не было.   
Но Шеин уже и сам понял бесполезность своей защиты и обреченно затих.
По рядам думцем пронёсся возглас возмущённого удивления: открыв рты, они смотрели на бесчестие, творимое с уважаемым боярином, чувствуя и царскую решительность, и растерянность Шеина.
Пётр, совершив задуманное, развеселился, прижал боярина к себе и вложил ему в ладонь клок бороды:
       -Вот теперь ты настоящий генералиссимус, ровня европейцам и чтобы всегда был с бритыми щеками.   
Повернулся к князю Ивану Федоровичу Ромодановскому, возглавляющему Преображенский тайный приказ, шутливо позвал:
- Подходи ко мне ближе «дяденька», не бойся. Помоги ему Алексашка.
Но помощь не потребовалась – все думные бояре поняли, что быть им с сегодняшнего дня безбородыми. Так и произошло: царь с шутками и прибаутками состриг им бороды и вручил каждому по клоку волос, а закончив, распустил всех по домам, наказав, чтобы впредь появлялись перед ним гладко выбритые, так же как он.
Не тронул Пётр только старых бояр Стрешнева да Черкаского, оставил им бороды, посчитался с их возрастом и заслугами перед государством.
Через несколько дней, 29 августа  царь подписал указа о бороде, на основании которого на праздновании Нового года 1 сентября 1698 года, в доме генералиссимуса Шеина, в присутствии Петра, с бородатыми вельможами уже потешался царский шут, превращая обрезание бород в весёлое  представление и глумление над боярами.
А с 5 сентября был введён новый налог, который уже длительное время существовал в большинстве европейских государств – налог на бороды. Кроме этого в оборот ввели и бородовой знак – специальный металлический жетон, наличием которого носитель бороды подтверждал уплату денег за её ношение.   
         Российское государство закипело: оглашение царского указа и народная молва вызвали бурное недовольство и возмущение всех слоёв общества от крестьян до бояр. Появились ярые противники, которые называли Петра царственным еретиком, так как брадобритие было официально запрещено правилами  Вселенского Собора - церковь считала бритьё бород грехом и не благословляла безбородых.
Вызов древней России был брошен; царь взбаламутил народ своими действиями в отношении бояр и первым указом о ношении бороды подданными, а потом, не давая передышки, начал заливать русскую землю кровью, пытками, болью.
Про стрельцов уже забыли: братья Андрей с Наумом, их друзья Кондратий с Иваном да другие стрельцы – челобитчики,  пытанные и ломанные, сидели в подвалах Вознесенского монастыря впроголодь, но жили. После завершения сыска их, покалеченных, сначала отправили в Москву, но на следующий день вернули – поступило указание  Ромодановского вернуть в монастырь до особого распоряжения.
За два месяца раны успокоились, боль притупилась или к ней просто привыкли, ходячие стрельцы вместе с монахами помогали лежачим, кормились из одного котла, поддерживая и помогая друг другу. А несколько человек успокоились на века.
В один из сентябрьских дней монастырь всколыхнулся топотом десятков ног: в подвал шумно спустились бравые солдаты – преображенцы с подьячим Тайного приказа, который зачитал царский указ о возобновлении расследования и доставлении беглецов в Москву. После чего, немедля подняли стрельцов на монастырскую площадь: кто-то шёл сам или вели под руки, а кого-то тащили на себе и, от движения в подвалах поднялся смрад и запах от гнилых и немытых тел; солдаты передвигались по подземелью и непроизвольно прикрывались ладонью.
17 сентября, как раз на именины Софьи, стрельцов с  Воскресенского монастыря прямо с дороги доставили в Преображенское, в пыточные застенки, где жёстко пытали. И стрельцы не выдержали, сломались, рассказали о своих челобитных и полученном ответном письме из Новодевичьего монастыря от царевны Софьи.
Андрея с братом пытали рядом и они, жалостливо переглянувшись и избегая  последующих увечий, рассказали дьяку о письме, которое перед переправой через реку Двину зачитывал  стрелец Артемий Маслов и призывал идти на Москву, о планах стрельцов – выборщиков засесть в Туле и Серпухове и призвать товарищей с Белгорода, Севска и Азова.
Кинулись искать Артемия, добились от него рассказа о чтении письма от Софьи; пытать стали ещё безжалостнее и злобнее. Добыли признание о письме, полученном в Москве от стрелецких жёнок и женщин из окружения Софьи и Марфы и доставленном в Великие Луки. Но письма не нашли.
Царь Пётр сам допрашивал сестёр Софью да Марфу; они сразу всё отрицали. Хотя, позднее Марфа призналась, что были стрельцы в монастыре и просили Софью вернуться на царство, но письма не было.
Тем временем в городе готовились к казням, строили и расставляли виселицы по всей Москве: у Новодевичьего  монастыря и в Стрелецких слободах у съезжих полковых изб бунтовавших четырёх стрелецких полков, у Покровских ворот, по всем улицам и перекрёсткам.
Через две недели, в последний день сентября, начались массовые казни – вешали  сразу десятки  и сотни стрельцов. На казнь их везли в телегах подвое, с зажженными в руках свечами; за прощальной процессией бежали жёны и дети стрельцов, все голосили и кричали вразнобой, кричали громко и страшно. Присутствие царя усиливало вой и плач женщин и детей. Две сотни стрельцов повесили  у Покровских ворот, две сотни перед Новодевичьим монастырём, а несколько человек висело прямо у окон кельи Софьи. Вся Москва была заставлена более тысячей виселиц, на которых почти полгода качались тела тех, которые желали продолжения старых традиций, старой веры, старой стрелецкой вольницы.
Братьев Андрея и Наума, их товарищей Кондратия и Ивана и других беглецов – челобитчиков пока не трогали. Они рассказали всё, что им было известно и дожидались своей участи в тёмных подвалах монастыря. Стрельцам стало понятно, что жизнь скоро закончится: они готовились принять смерть достойно, как истинные  православные христиане, исповедовались монахам, друг другу.  Между обречёнными, как-то само собой установились тёплые, братские  отношение.
Фёдор, после поездки в Речь Посполитую  и случайной встречи у пана Ярослава с царём Петром Алексеевичем и Менщиковым сразу же отправился домой, а затем, прихватив с собой Нечайко, в Москву. Он был опытным купцом, знающим светскую жизнь, деловые обычаи и действующие законы: царскую волю и прихоти, какими бы они не были, нужно исполнять безотлагательно. Поэтому, посетив московские приказы и выполнив царское указание, он жил в ожидании грамоты на оптовую торговлю сибирскими мехами за пределами России да лицензии на строительство пороховой фабрики. 
Фёдору было уже почти три десятка лет, а спутницу он себе пока не подобрал, всё время посвящал купеческому делу, многое достиг. Но всегда помнил о родственниках и заботился о родных младших братьях – стрельцах Андрее и Науме, Матвее и Семёне, да сестрёнке Галине. Сведения о братьях и их семьях он давно не имел, это беспокоило его.
Заканчивалась первая половина октября. Золотая московская осень завершала своё шествие по городу, столица готовился к Покровским праздникам.
Утро было солнечным, мороз ещё не укрепился, но уже выдавал своё присутствие паром при дыхании, дымными столбами над трубами домов.
Завтрак Фёдора прервал раскрасневшийся от торопливости и возбуждения Нечайко:
- Фёдор, у нас плохие вести…. Еле дождался утра, хотел ночью бежать к тебе…. Вчера допоздна  был у сестёр Ольги и Степаниды, да их детишек…. Андрей да Наумка были в слободе тайно в марте, потом ушли в полк, в Торопец…. Безголовые…. Жизнь загубили….  Сейчас их привезли в Преображенское, в подвалах держат….
Замолчал. Тишина в комнате зависла надолго.
- А где Матвей с Семёном? – осторожно спросил Фёдор.
- Как началась заварушка, к сотенному капитану Ярыгину в деревню отправились вместе со своим  десятником. Капитан на излечении находится. А, дьяк тайного приказа Троекуров Фома Самуилович приказал им, чтобы пока сидели в деревне и носа не показывали в Москве.
- Садись, перекуси, - пригласил Фёдор и напрягся в поисках возможного варианта спасения братьев. Сидел опустошённый, потом произнёс вслух:
- Старший я брат, Нечайко, почитай отец. Надо выручать братьёв да их семьи.
Собирался недолго, забил карманы серебром да золотом, надел перстни с камнями, крикнул:
- Распорядись, чтоб коней запрягали. И сам собирайся, где подсобишь, может. Едем в Преображенское.
Фёдор всё взвесил и направился к Менщикову, с которым у него сложились приятельские отношения. Его он перехватил в царской конюшне: Александр распекал  конюхов за упущения связанные с содержанием сбруи. Подошёл, встал в стороне, поклонился. Менщиков увидел его, но вида не подал. Закончил свою воспитательную речь, отпустив конюхов, поманил его к себе, спросил:
- Что тебе, купец? Всё сделал, как сговорились с государем Петром Алексеевичем?
Фёдор рассказал, где и у кого побывал в приказах, о лицензии на устройство пороховой фабрики и торговле сибирским мехом в Европе. После чего, просящим голосом произнёс:
- Беда у меня, Александр Данилович. Братья младшие попали по безголовости в заваруху: стрельцы они у меня, бегали в Москву к жёнкам, а попали в подвалы. Хотел бы забрать их в семью да возместить зло, которое они причинили.
  Менщиков  осторожно огляделся вокруг, тихо произнёс:
- Пойдём, Фёдор на волю.
Долго беседовали о предстоящих делах, а в конце Менщиков произнёс:
- Тяжело помочь…. Невозможно, Фёдор. Я могу устроить тебе прощание с братьями, обещать смерь им лёгкую. Сразу. Всё! Семьи их забирай к себе, искать никто не будет. Но это много стоит….
Фёдор понял, передал  серебро да золото, снял перстень  с самым большим камнем. Менщиков посмотрел на его руки, сглотнул и мотнул головой. Фёдор снял с пальца ещё  перстень с камушком, протянул:
       - Помоги Христа ради,  Александр Данилович.
       - Нет, Фёдор. Этот дьяку отдашь сейчас, я скажу ему. Пойдём, не откладывая, а то не успеешь попрощаться с братьями.
Втроём, в сопровождении солдат, они спустились в подземные комнаты, прошли мимо пыточный, откуда доносился крик и стон какого-то бедолаги, прошли в конец сводного коридора.
Фёдор увидел братьев сразу, хотя их узнать было трудно: когда-то стройные, крепкие да ладные они стали серыми тенями среди бледных призраков.
В подземелье смердело, все были закутаны в  рваные остатки  рубах и кафтанов. 
Андрей и Наум сидели с товарищами на полу у выщербленной стены, когда смотритель открыл зарешеченную дверь и вызвал их; стрельцы насторожились в сторону посетителей. Менщиков, сопровождающие его дьяк и солдаты посмотрели, запоминая братьев и, отошли, оставив с Фёдором наедине.
- Прощайся, Фёдор, с братьями. Времени нет у нас. Ждём рядом,- Александр резким жестом руки сопроводил свои слова.
Встреча оказалась трудной и молчаливой. Заглянули друг другу в глаза, всё поняли без слов: больше так не увидятся. Фёдор в парике, чистый и ухоженный, выбритый, в яркой одежде на западный лад, обнял и прижал к груди своих братьев, пропавших смрадом, вспоминая их совместные детские игры на Порошинской заимке, походы на реку и озеро; слёзы навернулись, а комок в горле закрыл все слова, которые хотелось сказать на прощание.    Но только тихо произнёс:
  - О жёнках да детках не беспокойтесь, увезу их от беды. Простите меня, не уберёг я вас.
Братья тяжело вздохнули:
- И ты нас прости,- утёрлись, отошли на шаг, низко поклонились брату.
Следующим утром из стрелецкой слободы выехали две лёгкие повозки и устремились  на запад, оставляя в Москве две открытые избы со всем скарбом, как будто хозяева вышли на минуту по какой-то нужде во двор и вот-вот вернутся;  через некоторое время они примкнули к пяти подобным повозкам, заполненным московскими товарами.
          В это время в Преображенском готовились к казни: стрельцов вывели из подземелья, разместили под солдатской охраной на пожухшей, осенней, подмёрзшей траве. Рядом на площадку подвезли на телегах заготовленные триста тридцать плах, колод и топоров, которые оставили ожидать своего часа.
Утро обещалось быть  солнечным;  первые лучи уже весело отражались на стенах.
Возле площадки стали собираться любопытные зеваки, а по приказу Петра подходили и подъезжали исполнители роли палачей: бояре, сенаторы, думные, дьяки – члены государственного совета, другие служивые дворяне, все взволнованные и напуганные  предстоящей работой. Появился царь Пётр верхом на белом коне, распорядился. Площадка пришла в движение, загудела. Стрельцов подняли, объявили царский указ, направили выбирать себе плаху, расставили  в ряды и шеренги. 
Андрей и Наум тяжело ступая огляделись,  хотели остаться там же, где стояли, но подошёл солдат, бывший вчера в подвале с братом, показал им место; за ними рядом встали их товарищи Кондратий с Иваном. 
Обречённые стрельцы осенили себя  двуперстием  широким размашистым крестом, обнялись, прощаясь, поклонились друг другу и встали на колени, положив головы на плахи и вытянув шеи. Рядом, приткнувшись к плахам стояли топоры.
Нависла тишина…, но вскоре её нарушили отрывистые команды, прощальные выкрики, удары топоров и площадку залили кровью, заполнили триста тридцатью расчлененными, обезглавленными телами, откатившимися от своих тел головами….