Смотри, Нина, дракон! Повесть о военном детстве

                Маме моей, Нине Фёдоровне,посвящается.

1. Ещё до войны...


Деревня Кукуй была вытянута лентой вдоль проходящего тракта. Чтобы попасть от колхозного сада, пастбища, коровника на другой конец деревни, нужно было пройти мимо всех нестройно теснившихся друг к другу хат. Красивых, зажиточных дворов было мало. Чаще всего глаз проходившего натыкался на покосившиеся от старости хатки. Редко какая из них была свежо выбелена по весне.

Люди постарше, глядя на такие улицы, вспоминали годы гражданской войны -  отлетевшая глина, комки торчащей соломы... Но к осени всё преображалось: находилось время, чтобы подправить хатки, обмазать глиной и побелить. Мужиков дома не видно было всё лето, они работали кто в МТС, кто в конюшне, на пастбищах. Женщины же пропадали на ферме или колхозных огородах. Личное хозяйство, как всегда,   ждало своего часа.
Весь день детвора была предоставлена самим себе. Чем только ни занимались дети, свободные от занятий в школе: салки, горелки, прятки… . Но чаще всего иногда с восьми, а то и с шести лет дети,  справив домашние дела, уходили помогать родителям зарабатывать трудодни. Рано повзрослевшие, они всё равно дурачились, играли в весёлые задорные игры, делали набеги на колхозные сады и поля. А уж, как поспевал горох, ни один сторож, ни один объездчик не мог выследить малолетних воришек, лакомившихся сладкими стручками.

В это раннее утро маленькая Нина не могла понять, куда делся отец, почему он, всегда будивший её щекотливыми усами, ушёл, не подняв дочку. Мама всегда ругала его, что он будит девочку, но тот улыбался в ответ и шептал, что она сейчас опять заснёт. Как собственно и случалось.

Почему же сегодня Нина проснулась сама? Не от тихих ли маминых всхлипов?  Девочка привстала, опершись на локоть, и увидела, как мать с покрасневшим от слёз лицом собиралась в поле. Мария взяла белый, поредевший от стирки платок, расстелила его на выскобленном добела дощатом столе, положила посередине четыре картофелины, вытащенные из чугунка, притулившегося на лавке у печки.   Нина видела, как мать, задумавшись, стояла, глядя куда-то на стену, а потом, словно очнувшись, решительно взяла две самых крупных картофелины и положила назад в чугунок, прикрыв его крышкой и старой кофтой. Только после этого Мария взглянула на печь.

Заметив, что  Нина смотрит на неё, приложила палец к губам и прошептала:
- Поспи ещё.
Нина в ответ тоже прошептала:
- А папка где?

Мать вздрогнула и нехотя ответила:
- Спи, Нина, он очень  рано ушёл, дела у него, ты же знаешь.

Девочка кивнула, легла и затихла. Рядом на печи спали две её старших сестры Зина и Нюрка. Не боясь их разбудить, так как сёстры спали крепко, Нина продолжала наблюдать за матерью, лёжа на боку, подсунув руку под голову. Мать отрезала от каравая, испечённого вечером, небольшой кусочек. Она инстинктивно почувствовала, что дочка не уснула и ждёт, что мать угостит её. А Нина действительно ждала и  уже представляла,  как положит на язык корочку и будет держать её долго во рту, пока та не размокнет. Мария отрезала маленькую краюшку и протянула Нине.

- Возьми,  - тихо сказала она. – Скажи Зине, пусть разрежет хлеб, чтобы вам хватило на весь день.
Нина только кивнула в ответ. Она уже засунула драгоценный  кусочек в рот и наслаждалась его вкусом.

Мария положила и себе небольшой ломоть, завязала узелок, тяжело вздохнула и вышла из хаты, плотно прикрыв двери. Она понимала, что долго скрывать от дочек, что отец их, Фёдор, всё-таки бросил семью, и вчера, когда девчонки уже заснули, позвал её к погребу на огород. Он мялся, краснел и всё же сказал, что уходит к Глаше. К розовощёкой, молодой  красавице Глаше, не обременённой заботами о муже, о детях, живущей у родителей как у Христа за пазухой.

Вся деревня знала, что начальник милиции Фёдор Иванович давно заприметил девушку и сначала тайком, а потом, никого не стесняясь, стал захаживать в богатый дом. На днях Глаша родила сына. Мария с тоской вспомнила о трёх холмиках на кладбище, где рядом с её родителями были похоронены трое сыновей, рано ушедшие из жизни. Лишь Коля дожил до года. Смахнув набежавшие слёзы, она побрела к полю, куда со всех дворов сходились такие же, как она, когда-то очень весёлые, озорные девушки, гулявшие до зари с любимыми. Непосильный труд от зари до зари, тягостные думы очень рано забирали молодость и беззаботность.


 2. Война!..


Нина долго лежала без сна, потом тихонько, чтобы не разбудить сестёр слезла с печи. Она надела любимоё, хоть и давно выцветшее платьице, доставшееся ей от Зины и Нюркину кофту. Девочка постояла у чугунка: так хотелось проникнуть внутрь и хотя бы просто подержать картофелину в руке, но она побоялась, что не выдержит и съест её, а это плохо. Так делать нельзя. Надо всё делить поровну. А ещё оставлять маме. Мама всегда отдавала дочкам всё самое лучшее. Нина часто просила сестер не забывать про маму и радовалась, когда те выполняли её просьбу.


Девочка взяла куклу, сшитую крёстной из лоскутков, тряпочки и тихо вышла из хаты. Теплело. Она села на завалинку, завернула  куклу в понравившийся пёстрый лоскуток  и стала баюкать её. Нина любила свою тряпичную подружку, называла её Таткой, часто обнимала и всё-всё ей рассказывала, все-все на свете тайны. Сёстры, особенно Нюрка,  часто смеялись над выдуманными историями младшей сестрёнки, а Татка слушала и соглашалась. А Нина могла ей придумать историю про сверчка за печкой, про гусеницу под лопушком. Да, мало ли про что?!  Вон сколько всего вокруг интересного!И девочка не только придумывала, но и верила тому, что рассказывала. Иногда зимними вечерами, ложась спать на печку,  сёстры всё же просили её что-нибудь им  рассказать, и вот тогда уж Нина, раскрасневшись от удовольствия, едва поспевала за своими фантазиями.

Этой зимой сорок первого  года Нине исполнилось семь лет. Она уже не чувствовала себя малышкой, потому что осенью должна была пойти в школу. Сёстрам некогда было с ней возиться, и девочка привыкла играть одна. Она была очень самостоятельной. Нина понимала, что старшим надо было помогать маме: ходить на поле и полоть эти бесконечно длинные грядки, уходящие за горизонт, а ведь был и свой огород, который тоже требовал и прополки, и поливки; прибрать в хате, приготовить обед... Да, и много ещё чего такого, к чему Нину пока не допускали. Но она всё же постоянно участвовала в домашних делах. Её лишь на поле не брали, там свирепствовала страшная тётка Норма. Именно она всегда звала маму рано из дома и не отпускала до позднего вечера. Нина очень злилась на эту тётку и жалела маму. Она и сестёр всегда жалела.

Старшая Зина была неразговорчива и требовательна. Она делала всю домашнюю работу, ни на минуту не позволяя себе отдохнуть. Зина почти никогда не играла с девочками, изредка прикрикивая на них. Хата стараниями Зины сверкала чистотой. Она то скребла пол или стол с лавками, то белила печь, вечно осыпавшуюся и разваливавшуюся от равнодушия хозяина дома, почти всегда в нём отсутствовавшего. Летом Зина первой на улице приводила хату в порядок, подмазывая её и подбеливая. Хорошо, что известь и мел всегда были под рукой: их приносила мать. Когда Нина пыталась помочь старшей сестре, Зина отодвигала её рукой молча или говорила:
- Не лезь, наработаешься ещё.

- Зина, я же помочь тебе хочу, скажи, что надо делать?

Но Зина редко разрешала сестрёнке пачкаться (ей же, Зине, надо будет стирать Нинино бельё), а чаще просила или уйти, или сесть рядом и не мешать. Второму Нина всегда радовалась: можно было тихонько что-то подать, поднести, поддержать. А ещё, пока Зина занята, что-нибудь ей рассказать.

Когда неласковая Зина вдруг бросала работу, на мгновение замерев, Нина подбегала к ней, обнимала и так стояла, пока Зина опять не отстраняла её.  Однажды Зина взяла книжку для Нины у учительницы и потом в свободное время читала сестрёнке  сказки про дальние страны, про разных принцесс и даже про дракона, который был очень большим, страшным и похищал принцесс. Эта книжка так и осталась у Зины, потому что учительницу ночью куда-то увезли. В деревне говорили: «Забрали, забрали... Её-то за что?»

А как-то случайно Нина услышала, что соседки ругают её отца, жалеют мать и учительницу. Тогда Нина мало что поняла из их разговора, но на душе у неё было тревожно.  Она даже поплакала тайком, так ей обидно было за отца.Не мог её папка кого-то забрать. Да, и куда? Нина специально осмотрела всё вокруг дома, но учительницы так и не нашла. И поняла, что соседки придумывают злые истории про её отца.  Зина тогда спрятала книжку и доставала её для Нины только тогда, когда Нюрки и мамы не было дома. Она строго приказала Нине молчать, что книжка осталась у них. Ниночка всегда верила Зине, любила её и слушала. Никому она не рассказала о сокровище, хранившемся где-то в их хате.

Зина была очень хорошей, но почему-то мама не любила её так, как Нюрку, и за это Нина иногда даже обижалась на маму. А Нюрка была полной противоположностью Зины. Взбалмошная, ленивая, она в свои десять лет ничего особо не умела и не хотела. Ей бы сладко поспать, нарядиться да убежать с подружками. Нюрка всегда ворчала и ныла, когда мама, а тем более Зина, заставляли её что-то делать. Особенно она не любила полоть грядки. А уж если ей надо было идти к матери в поле к злой Норме, то в хате слышалось ворчание до тех пор, пока Зина не вставала и молча не выпроваживала сестру. Нюрка побаивалась её.

Как-то раз она разревелась, села на пол и сказала, что никуда не пойдёт, не обязана-де. Зина, принёсшая с огорода овощи для обеда, положила их на стол, взяла за руку Нину и вышла из хаты. Нюрка, понимая, что все останутся без обеда, вскочила с пола и побежала догонять сестрёнок. Нина запомнила, как упрашивала Нюрка их вернуться, как потом бежала вприпрыжку по тропинке и дома уже помогала Зине во всём, что только та не просила.

Всё это припомнилось маленькой Нине, которая сидела ранним утром 22 июня 1941 года на завалинке своей хаты, баюкала свою тряпичную дочку и сочиняла про неё очередную сказку, которую она хотела вечером рассказать сёстрам. Сначала Нина услышала, как в хате что-то грохнуло – значит, Зина не только проснулась, но уже во всю занята домашними делами. А потом вдруг на улице появилось какое-то движение...

Женщины бежали по дороге и что-то кричали, какое-то непонятное слово. Нина разобрала, что именно все они кричат, когда пробегавшая мимо соседка Дарья крикнула:
- Война!! Война!!

Нина не особо понимала, что такое война. Как-то Зина рассказывала ей, готовясь к урокам, что бывают войны, но Нина ничего не поняла. А вот теперь все кричали про  эту войну. И от этого девочке стало очень страшно, она съёжилась и, ещё крепче прижав Татку, пошла в хату.

Зина стояла у печи.
- Зина, все кричат «война». Я так испугалась, - сказала Нина сестре.
Та резко повернулась:
- Вот к чему мне приснились крысы, которые кусали меня.
Нина подбежала к сестре и обняла её:
- Как страшно, Зиночка, как страшно... – и отчаянно заплакала.

В эту минуту распахнулась дверь и вбежала мама. Она была раскрасневшейся от бега, какой-то растрёпанной:
- Война, девчонки, война... Что-то теперь будет?


3. Смотри, Нина, дракон!


Это лето было самым тревожным не только в жизни маленькой Нины, но и всех жителей деревни. Теперь к слову «война» добавились новые для девочки слова: «немцы», «фашисты», «Гитлер»... В каждом дворе слышался плач: то провожали мужчин на фронт, то получали страшное письмо под названием «похоронка». И на тот, и на другой случай все жители деревни от мала до велика шли на «плачущий» двор, чтобы быть вместе с семьёй.
Как-то сразу все повзрослели. Услышав грохот, выбегали из домов. Если это шли машины, солдаты, то провожали их, бежали рядом, глядя в запылённые лица, если это были самолёты, то бежали прятаться в погреба и ждать, пока всё стихнет.
- Железные птицы несут смерть, как в сказке, - думала Нина, вспоминая книгу, спрятанную Зиной.

Июль запомнился Нине тем, что однажды вечером, когда мама уже вернулась с поля, вдруг открылась дверь, и зашёл отец.
- Фёдор, - ахнула мать.

Нина с сёстрами притихли за столом. Она хотела броситься к отцу, обнять его, но забоялась. И не столько самого отца, сколько того, что и мама и девочки будут её ругать.

Буквально несколько дней назад, вечером, мать после работы, не заходя в дом, взяла сидевшую на завалинке Нину за руку, сказала: «Пойдём, дочка, со мной» и повела её по улице. Они подошли к большому дому с резными наличниками, возле которого на лавочке сидела красивая, в ярком сарафане   Глаша и баюкала сыночка. Она вздрогнула, увидев Марию с Ниночкой. Но продолжала сидеть, не говоря ни слова.

Нина тайком почти каждый день, с тех пор, как ушёл отец,  прибегала сюда. Прибежит, встанет и смотрит: вдруг папка появится. Не дождавшись, убегала. Несколько раз встречалась с Глашей, которая всегда виновато опускала глаза. А один раз подманила Нину рукой и, когда девочка подошла, сунула ей в руку большой кусок сахара. Нина взяла его и побежала домой, чтобы поделиться с сёстрами. Несколько раз она останавливалась и облизывала кусочек. Девочка не поняла, почему на неё накинулась Зина, за что ругала, когда она рассказала, что сахар ей дала Глаша.

- Выбрось,  и не смей это есть, - приказала Зина.
- Почему, Зиночка, это же сахар! Разве можно его бросать? – лепетала Нина. Она глотала слёзы, смотрела на белый кусочек, лежащий на столе.
- Чего ты к ней пристала, - вдруг заступилась Нюрка, - она маленькая, что она понимает?

Зина, посмотрев на Нюрку, потом на Нину, на сахар, прикусив губу, стояла в раздумье.
- Хорошо, съешь его, Нина, только маме не говори.

Нина кивнула, подошла к столу и хотела взять сахар, но отдёрнула руку, едва прикоснувшись к нему. Ей показалось, что это маленький кусочек обжёг ей руку. Девочка села на лавку и разрыдалась. Зина, после слов Нюрки « доигралась», подсела к младшей сестрёнке, обняла её и стала покачивать, как бы баюкая:
- Жизнь, Ниночка, такая… Ты не обижайся, я и не знаю сама, как лучше.
- Зина, - шёпотом произнесла Нина, - давай разделим сахарок, согреем водички и попьём.
- И запарим мяты с вишнёвым листом!..

…Мать, крепко сжав Нинину ручонку, подошла к Глаше:
- Фёдор где? – спросила она резко.
- В хате, - тихо, смущаясь, ответила молодая мать.
- Позови, - так же резко приказала мать.

Но Глаша только и успела, что встать, как из хаты выскочил отец. Ниночка никогда не видела отца таким разъярённым.

- Чего припёрлась? Ещё и Ниночку притащила.  Сказал же: не проси, не вернусь, - он, было замахнулся на Марию, но увидев округлившиеся от ужаса глаза дочки и услышав крик Глаши: «Фёдор, не смей!», опустил руку.

Мария стояла перед ним, сжимая ручонку дочки. Потом вдруг, опомнившись, отпустила руку. Ниночка даже потёрла её от боли, но девочка не плакала, потому что понимала, что мать сжимала руку не со зла, а как бы для поддержки.

- Фёдор, я вот что пришла: девочкам надо бы одежду справить на осень-зиму. Ты помогать будешь, а ли как? Дети ведь, твои они. А ли теперь ты их не признаёшь?
Нина видела, как отец, видимо, не ожидая этого вопроса, заморгал глазами.

- Ты, Маша, не ходи сюда больше. Я деньги, - он замолчал, помялся, -  передам.
Мать опять взяла дочку за руку, кивнула Фёдору и, развернувшись, потянула Нину за собой. А Нина несколько раз оборачивалась, чтобы посмотреть на отца, который стоял и смотрел им вслед.

… Фёдор  прошёл к столу. Он принёс какой-то мешок, наполненный чем-то непонятным, но очень тяжёлым. При соприкосновении со столешницей, мешок тяжело охнул. Что-то брякнуло в нём.

- Маша. Война, Маша. Меня вот на фронт…
-Ох-ти ж…- только и смогла произнести мать и тяжело опустилась на лавку у стола.
Возникло неловкое молчание. Фёдор не знал,  что делать, что говорить. Он вздохнул, потом всё же решился:

- Маша, я там вещи принёс, в сенях оставил. Если трудно будет, продай. Вот деньги ещё.

Он достал из кармана штанов тугой свёрток.
- Спрячь, чтоб никто не прознал.
И опять молчание…

- Маша, - сказал отец после недолгого молчания и переминания с ноги на ногу, - Маша, если живой останусь, примешь меня назад? Ты ведь одна у меня жена законная.

Мария, замерла,  не произнеся ни слова, хотя многое хотелось бросить Фёдору в лицо. Но он уходил на фронт. Зачем всё, что было плохого, вспоминать?

- Так как же, Маша? – снова спросил Фёдор.
Мать поднялась, посмотрела на притихших дочек. Она увидела лёгкий утвердительный кивок Зины.

- Возвращайся, Федя.
-А больше ты ничего мне скажешь?
- Возвращайся, Федя,а потом и поговорим,  - повторила она и поклонилась ему в ноги. – Девочки, попрощайтесь с отцом, он на войну уезжает.

Сначала к Фёдору подошла старшая Зина. Она тоже поклонилась отцу, хотела было подойти ближе  и что-то сказать, но вдруг резко повернулась и встала рядом с матерью.

Нюрка выскочила из-за стола, кинулась к отцу на шею и заплакала:
- Возвращайся, папка!
Потом и она отошла в сторону к матери и сестре.

А у маленькой Нины и ножки, как онемели, хотела было вскочить, да упала. Отец подхватил её на руки, уткнулся в плечико и заплакал. Держа Нину на руках, он, утирая слёзы о Нинино плечо, произнёс:
- Простите меня и не поминайте лихом…

Поставив Нину на пол, поклонился, хотел было подойти к Марии, уже рванулся, но, увидев её суровый, осуждающий взгляд, отступил к двери. Постоял спиной к семье, открыл дверь и выскочил из хаты.

Провожала Фёдора на фронт Глаша.

В августе грохот от взрывов слышался постоянно. Он нарастал и приближался. Девочки, как могли, помогали матери по дому, в огороде и в поле.  Мария продала оставленные  Фёдором два полушубка, на вырученные деньги купила сахар, соль, спички и керосин. Чем-то пользовались сразу, а что-то мать спрятала в подполье, что-то в погребе на улице. Так же она поступила и с тушёнкой, которую Фёдор принёс в мешке.

Этот день маленькая Нина тоже запомнила на всю жизнь. С утра небо было чёрным от дыма, от этого в хате было темно и пахло гарью. Вдруг прогремело несколько  взрывов. Хату качнуло, с печки упал и разбился глиняный горшок. Девочки подскочили и выбежали на улицу. В стороне от дороги в поле что-то горело. Огонь был такой сильный, что казалось, будто полыхало всё небо и земля в округе.
Прибежавшая мать сказала, что это горят два самолёта: наш и немецкий. Девочкам очень хотелось подойти поближе: вдруг советский лётчик ещё жив, но мать запретила им уходить со двора.
В это время со стороны магазина в другом краю деревни послышался гул и рёв, смешивающие друг с другом.

- Смотри, Нина, дракон, - закричала Зина, увидев выезжающий из-за поворота немецкий танк.


4. Матка, давай яйки…


Девочки, завороженные невиданными машинами, продвигающимися по дороге в столбах пыли, стояли у хатки, как другие жители деревни Кукуй. Советские войска при отступлении проходили, но это были пехотинцы, поэтому многие видели танки впервые. Они с любопытством и страхом смотрели на эти несущие смерть огромные машины с белыми крестами на боку.

- Зина, а драконы же летают, - вдруг, очнувшись, произнесла Нина, трогая сестрёнку за руку. – Эти тоже полетят?
- Ниночка, эти не полетят.
- Почему? - удивилась девочка.

- Они уже убили много наших людей, спалили огнём деревни и города,  поэтому крылья им уничтожили  наши драконы.
- А у нас тоже есть драконы? – удивилась Ниночка. – А они с крыльями?
- Нет, Нина, и у них тоже теперь нет крыльев. Они все ползают, как огромные ящерицы.

- Так ведь и ни одного дракона настоящего скоро не останется…
Разговор девочек был прерван подъехавшей грузовой машиной, которая остановилась посередине дороги. Из машины выскакивали люди в серой форме, в железных касках, говорившие на чужом языке и над чем-то громко смеявшиеся.

- Фашисты… - произнесла тихо Нюрка. А Зина больно дёрнула её за руку:
- Тише ты, дурочка!

Солдаты стали разбредаться по хатам. Трое подошли к Марии, укрывшей, как можно больше, своё лицо в старенький, серый от пыли платок. Мать прижала девочек к себе. Все дальнейшие события происходили очень быстро, почти мгновенно.  Один из солдат, постарше других, какой-то рябой, немного прихрамывавший, что-то закричал на непонятном языке, потом зло засмеялся, потом вдруг он стащил с плеча автомат и дал очередь вверх, над головами Марии и девочек, а потом и перед их ногами. Мария и девочки в страхе присели. Они слышали и громкий хохот, и взрывы, и крики.

Поднявшаяся пыль и камни разлетелись в разные стороны. А Ниночка вскрикнула: что-то больно обожгло ей ногу. Она посмотрела вниз, где было больно, увидела стекающую кровь. Мария подхватила дочку на руки, попеременно осматривая ножку Нины и поглядывая на немецких солдат. Слава богу, это отскочивший камушек поранил девочку. Зина сорвала листочек подорожника, росшего у хаты, облизала его языком и прилепила к Нининой ранке. Сразу девочке стало как-то легче.

Немецкие солдаты, глядя на это, переговариваясь между собой, продолжали смеяться. Но Ниночке, со страхом поглядывавшей на них, показалось, что одному из них, который был моложе всех, видимо, было немножко жаль её. Он как-то морщился и отворачивался от двух других солдат.

- Матка, давай яйки… - закричал хромой, - сало давай. Живо, живо…

Мария молча показала на дверь в хату. Хромой показал на дверь и что-то произнёс младшему. Девочка услышала слово «Курт». Она ещё не знала, что это имя немецкого солдата. Молодой, держа автомат перед собой, с опаской  зашёл внутрь.  Через некоторое время он вышел, что-то говоря двум другим. Хромой, видимо, остался недоволен. Он разозлился и сам рванул в хату, откуда послышался стук падающих предметов, звон посуды. Разъярённый, выскочивший из хаты немец направил автомат на Марию.

На счастье,   в это время кто-то резко  закричал на чужом языке,  и солдаты, развернувшись,  побежали. Они запрыгивали в машину, что-то кричали. Машина, сорвавшись с места, уехала. За ней по дороге промчались другие, за ними мотоциклы и какие-то ещё невиданные ни Марией, ни девочками машины.
Люди из своих дворов побежали к сельсовету. Там уже толпились жители близлежащих домов. Шумели, причитали, шептались.

Ниночке было приказано сидеть дома, как и её сестрёнкам, но но они, не подчинившись приказу матери, побежали за матерью.  Увидев толпу,громко говоривших, кричащих людей, окруживших что-то в центре, девочка протиснулась и рассмотрела лежавших на земле людей. Они не шевелились. И у них на груди расплывались кровавые пятна. Ниночка закричала. Её никто не останавливал: многие в этот момент  кричали, причитали, громко говорили. 

На земле лежали родители Глаши: дядька Петр и тетка Евдокия, их соседи (мать называла их Кривули) и ещё кто-то. Напротив Ниночки стояла рыдавшая Глаша, прижимавшая к себе плачущего мальчика. Нина увидела, как мать приказала что-то Зине. Зина метнулась к Глаше и забрала у неё мальчика, которого молодая мать почти не в силах уже была держать. Ниночка подбежала к Зине, и они побежали по улице.
- Зина, они умерли, да? Их что убили, да?

Она задавала много вопросов, но Зина, несущая мальчика, только кивала. Остановилась она у дома Глаши. В распахнутые  ворота видна была перевёрнутая телега, открытые двери в пригон для скота, который оказался пуст. Видимо, всю живность забрали немецкие  солдаты. В воздухе парили мелкие пёрышки.
- Глаши не было дома, иначе её бы тоже расстреляли.  Её бы убили. Её, Глашу. И мальчика бы убили… - постоянно говорила Зина, которая металась с ребёнком по двору, не зная, что делать.
- Ниночка, зайди в хату!
- Я боюсь.
- Кого? Там же нет никого. Иди, поищи что-нибудь, надо накормить мальчика, он есть, наверно, хочет.

- Зиночка, я не знаю, что кушают маленькие дети. И я очень боюсь. Ты посади его на травку, я побуду с ним здесь.

Но Нине не пришлось возиться с мальчиком: во двор забежала девчонка, похожая на Глашу. Увидев сестричек, она кинулась с рёвом к малышу, выхватила его у Зины:
- Федюнюшка, живой!!

Девчонка гладила малыша и причитала.
-Так его Федей что ли зовут? - спросила Зина.
Девчонка кивнула.

- Как отца, - прошептала Зина. – Он, наверное, кушать хочет, накорми его. А ты чего орёшь-то? Мы, чай, не звери какие. Не съели бы вашего Федюньку. Мать приказала унести его…

Зина взяла Ниночку за руку. Они вышли на улицу и услышали:
- Благодарствую…

5. Вот так и жили…
Через день немцы вернулись в деревню. И именно те, что уже подходили к дому, стали у них жить. Почти в каждом дворе расположились солдаты. Зина сказала Ниночке, что Глаша с Федюнькой исчезли. Пропала и сестра Глаши Даша. Люди поговаривали, что это очень хорошо, потому что Глаша была красавицей.

А Ниночка не понимала, почему Глаше нельзя было оставаться в деревне из-за красоты. Ей хотелось увидеть маленького Федюньку. Она вчера слышала, как ругала Зина Нюрку, которая плохо отзывалась об отце и Глаше.

Немецкие солдаты заняли всю хату, они притащили свои какие-то смешные кровати, которые заняли почти всё пространство. Мать теперь готовила только в летней кухне.

Как-то пришёл в хату страшный дядька Николай, живший богато на другом конце деревни. У него был автомат  на плече. Он рассказал матери, что требуют от неё немцы: в хате не готовить, их вещи не брать, девочкам не шуметь. В хату приходить  только ночевать. И много ещё всего: что можно, что нельзя.

- Гляди, Машка, слушай меня, долго проживёшь сама и соплюхи твои. Я немцам-то не скажу, кем Фёдор работал. Помог он мне  как-то, не дал сына зарестовать. Долг платежом красен.

Немецкие солдаты были разные по возрасту и по характеру. Хромого звали Фриц. Имя ему очень подходило. Он был очень злой, никогда не улыбался, готов был в любой момент поднять автомат на Марию или девочек.

Второй, Ганс, был как вяленая рыба (мама так говорила про него). Его ничего не интересовало. Пришёл, лёг, уснул. Встал, ушёл. Он почти ни с кем не разговаривал, не ел, ни пил в хате, на всё смотрел с брезгливостью. Часто тихо повторял непонятное слово «швайн».

Третий, самый молодой, был Курт. Пока никто не видел, он улыбался девочкам. Иногда прибегал в хату, доставал из сумки хлеб с салом или плитку шоколада. Совал девочкам и шептал: «Есть бистро, а то пух-пух». Девочки, давясь, глотали еду. Им хотелось оставить что-нибудь маме, но они боялись Фрица, который мог бы расстрелять девочек, увидев еду.

 И всё же иногда они прятали что-то для неё. Как-то раз он принёс кусочки белого хлеба, намазанные маслом. Нина, откусив небольшой кусочек, представила, что она неожиданно попала в сказку. Она даже сочинила историю про доброго волшебника, которого заколдовали фашисты. Но так как девочки вели себя хорошо, то именно к ним он и попал. А теперь помогает выжить, подкармливает. Мама велела никому об этом не говорить:
- А то убьют.

Как-то зимой, чуть стало светать за окном, все трое немцев выскочили из хаты, когда вдруг  послышались выстрелы вдалеке. От Зины Нина услышала новое слово «партизаны», старшая сестра сказала, что это слово запретное. За него расстрелять могут. Но это слово хорошее, и партизаны хорошие. Они хотят освободить деревню.

 Весь день девочки не выходили из хаты. Да, и все вместе они и выйти не могли. Валенок было всего две пары. А ещё одни, совсем маленькие, еле-еле натягивала Нина. Они страшно сдавливали ноги, но она всё равно их надевала, чтобы выскочить на улицу, посмотреть что там.

Вечером Ганс не вернулся. Фриц долго кричал на кого-то, наставлял на Марию автомат, но Курт не давал ему выстрелить. А утром в деревню нагрянули  каратели. Зина спрятала Нину и Нюрку в погребе в конце огорода  и приказала сидеть там, пока она или мама их не выпустят.

Опять слышались выстрелы. Девочки сильно замёрзли, но из погреба не выходили. Они сидели, прижавшись друг к другу. Потом Нюрка куда-то полезла в темноту, приказав Нине сидеть тихо.
- Помоги, - услышала Ниночка.

Нюрка тащила что-то большое и непонятное. Нине показалось, что это был медведь. Пересилив себя, она взялась за «лапу». Это оказался рукав  полушубка. Нюрка расстелила край полушубка, посадила сестрёнку, села к ней и укрылась второй половиной. Постепенно девочки согрелись. Нина закрыла глаза и стала шептать  кому-то по имени Боженька, чтобы он спас их всех. Так делала мама, когда ложилась к ним спать на печку. Так она и заснула.

Разбудил девочек, Нюрка тоже спала, скрип петель дощатых дверей погреба.
- Девочки, выходите потихоньку, - послышался голос матери. Нине показалось, что мать плачет. Было уже темно, поэтому лица её девочка не смогла разглядеть сразу.
- Мама, а где Зина? Она вернулась? – спросила Нюрка.

Мать в ответ только покачала головой. Она вытащила Ниночку из погреба, потом хотела помочь выйти средней дочери, но та прошептала:
- Полушубок надо спрятать.

Мария залезла в погреб, а Ниночка стояла на холоде, перескакивая с ножки на ножку. Когда полушубок был спрятан, мать повела девочек в хату, где уже топилась печь. Немцев ещё не было, а одной кровати, стоявшей посередине, уже не было.
- Мама, где Зина? – теперь уже тихо спросила Ниночка. Хоть хата и была пуста, но привычка говорить шёпотом взяла своё.

Мать присела на лавку у печи и заплакала:
- Забрали Зину, увезли в Германию, как и других девушек. Нет нашей Зинушки. Угнали на работы.
- А она вернётся? – спросила Нюрка.

Мать помолчала, потом вытерла слёзы.
- Кто знает… Лезьте на печь, девочки.

Мария подала им по две небольших картошины. Девочки знали, что их нужно съесть очень быстро, да и уговаривать их не надо было: они были очень голодны. Целый день ничего не ели. Ниночка в погребе хотела было поговорить с сестрой о еде: какие вкусные лепёшки пекла мать, а супчик какой был из крапивы и лебеды… Да, Нюрка присекла эти разговоры.

- Смотри, Нюра, - всё же успела прошептать Ниночка, - смотри: вот эта картошка – хлеб, а другая сало! Вкуснотища!
- Не выдумывай, ешь быстрее.
- Нюра, а я верю, что Зина вернётся!
- И я, -  услышала Нина.


6. Как исчезли драконы…


Почти два долгих года прожили в хате теперь уже с двумя немцами Мария и девочки. Ни от Фёдора, ни от угнанной в Германию Зины вестей не было. Дни были похожи один на другой: голодные, беспокойные, страшные.

Фриц становился всё злее. Даже Курт почти не улыбался, когда оставался один.  Да, и часто немецкие солдаты отсутствовали по два-три дня. В эти дни мать откуда-то приносила хлебушек, посыпала его солью, и девочки наслаждались его запахом и вкусом. Иногда Мария грела воду и давала дочкам небольшие кусочки сахара. Это были те запасы, которые мать сумела сделать, продав полушубки. Но таких дней было очень мало. Все боялись, что немцы могут нагрянуть в хату внезапно.

Как-то к ним опять  заявился страшный дядька Николай, высокий, с всколоченной бородой, черноглазый.  Ниночка услышала, что положение на фронте для немцев погибельное, что советские их гонят. Дядька заглядывал Марии в глаза и говорил, что он спас Марию, что её не расстреляли  только потому, что именно он, дядька Николай помог, так и пусть она ему поможет, замолвит об этом спасении словечко кому надо, когда придут наши.

Но дядька Николай не дожил до прихода советских войск: как-то утром его нашли повешенным на том месте, где ещё недавно был казнён деревенский юродивый пастух. Фашисты решили, что тот связан с партизанами и казнили его. Об этом Ниночка узнала от Нюрки, которая сильно изменилась после того, как осталась за старшую. Она больше заботилась и о Нине, и о матери.

В деревне всё больше накапливалось драконов, они приползали и приползали. Постоянно слышался гул их передвижений. Маленькая Ниночка однажды даже подползла поближе и захоронилась в траве, чтобы посмотреть, есть ли у них хвост и извергают ли они пламя, как в книжке. Но это оказались какие-то бесхвостые драконы. И их почему-то звали то «тигры», то «пантеры». Но чаще всего называли просто «танки».

Одни драконы уползали, другие, прибывшие вновь, занимали их место.
Всё чаще мать пряталась с девочками в погребе. Постоянно в небе появлялись железные птицы-самолёты с красными звёздами, на которые нападали другие, с крестами. И Ниночка опять молилась, чтобы Боженька спас птичек с красной звёздочкой. И Боженька часто слышал девочку и помогал железным  птичкам. Они гордо улетали, а те, с крестами, падали и, взрываясь, горели.

Грохотало вдали постоянно. Мать сказала девочкам, что, вероятно, идёт битва, и скоро, она в это очень верит, наши немцев побьют. На душе у Марии было тревожно: не расстреляют ли её и девочек постояльцы при отходе.

И вот этот день наступил. Небо уже несколько дней как было чёрным, противно пахло гарью. Горела трава, а земля постоянно дрожала, как бы возмущаясь происходящим и желая быстрее сбросить с себя ненавистных ей оккупантов. Прибежавшие постояльцы живо скидывали в мешки свои вещи. Мать прижала девочек и приказала тихо сидеть на печке. Когда Фриц выскочил, не взглянув на Марию, Курт подбежал к печке и сунул ей в руки свой мешок и пару одеял.

- Бистро, бистро… - и показал рукой на улицу.

Мария поняла, что это нужно спрятать, и побежала с вещами  в погреб. Курт встал на лавку и погладил и Нюрку, и Ниночку по голове. В глазах молодого парня стояли слёзы. Он смахнул их и выскочил за дверь. Прибежала мать, села на лавку и стала заплетать косу. Ниночка видела, как она тяжело вздыхала.

Вдруг резко распахнулась дверь, и в хату буквально ворвался Фриц с автоматом. Он рванул Марию за руку, от чего та упала на пол. Фриц что-то кричал на своём, непонятном девочкам языке. Потом он встал на лавку и, больно схватив Ниночку, скинул её вниз. Если бы мать не подоспела подхватить дочку, неизвестно, что бы случилось с девочкой. Нюрка сама успела спрыгнуть с печи. Фриц переворошил всю подстилку, но, ничего не найдя, наставил дуло автомата на Марию и детей:
- Давай, давай, - кричал он.

- Что надо, - спросила мать, разведя руками. – Видишь, нет ничего…

Ударив Марию автоматом, он ещё раз прошёлся по хате, и больше его никогда не видели. Нюрка рванула на улицу, и Мария не смогла её удержать. Она тяжело дышала, осматривая хату. Потом встала, прибрала лежанку на печке и посадила на неё Ниночку.

Прибежавшая с улицы Нюрка взахлёб рассказывала, как драпали фрицы. А с ними и «наш хромой чёрт».

За окнами слышался грохот. Неизвестность тяготила, и через несколько часов Мария выбежала с детьми на улицу. Ниночка увидела, как по дороге двигались драконы с красными звёздами. Их было много. Они очень быстро ползли, ползли, ползли.  Жители рвали цветы и бросали их прямо на тело драконов. Ниночка с Нюркой тоже сбегали в поле, нарвали по охапке букетов и бросились к дороге, чтобы успеть. И они увидели последних драконов, из тела которых выглядывали наездники в шлемах.
- А драконов оказывается можно приручить, - сказала маленькая Ниночка, - это хорошо!


***


Больше драконов Ниночка не видела. По дороге проходили солдаты, проезжали машины, которые везли пушки. Но драконов не было. На её вопрос: «Куда делись драконы?», Нюрка ответила: «Они пошли дальше выбивать фашистов с нашей земли».
Осенью открылась школа, и Ниночка пошла в первый класс. Писать она училась на старой газете. Это было неудобно: газета быстро промокала, а чернила, сделанные из сажи, расплывались. Больше всего Ниночка любила заучивать стихи. Проучиться ей удалось всего 4 года, а потом она уже, как и все дети её возраста, пошла работать в колхоз.

А  теперь  можно рассказать и о том, что июльская встреча  Марии и детей с Фёдором в сорок первом году была последней, похоронку на отца прислали уже после освобождения деревни от немцев в декабре сорок третьего года. В похорнке было написано: «Пропал без вести» в октябре  1943 года».
Зина вернулась в сорок восьмом году. Её угнали во Францию, а не в Германию, поэтому удалось выжить. Правая рука Зины почти не работала, это её плеткой ударил хозяин фермы, где она работала. Не любила Зина вспоминать эти годы, мало что рассказывала о них.

Про Глашу Ниночка так и ничего больше не узнала, да и про Федюньку тоже. Может быть, они и вернулись когда-то назад, да Мария с девочками уехали на Урал и никогда в родную деревню Кукуй не возвращались.