Бесёнок на даче

БЕСЁНОК НА ДАЧЕ
Рассказ

Эх, детство, детство! Какое ты прекрасное и какое ты короткое!
Когда мы были маленькими, мы не ценили это прекрасное время нашей жизни, и только потом, когда уже подошли к черте ответственности за прожитые годы, мы вспоминаем это беспечное, солнечное время, когда облака на небе были зефирно-белыми, когда цветы на лугах были лимонно-желтыми, кузнечики на полянах лучились изумрудно-зеленым цветом, а спелая земляника в лесу сияла драгоценным рубином.

Мой дед получил участок для дачи в далеком 1951 году. Поселок «Машиностроитель», рядом с железнодорожной станцией Бронницы.
Каждый год, школьные летние каникулы, а это было в далекие 60-70 годы прошлого века, я проводил на этой даче с бабушкой Верой. Она уже была пенсионеркой и сидела со мной, занимаясь домашним хозяйством.
Дед Николай еще работал. Он приезжал к нам после смены по средам, ну и, конечно, по пятницам, на выходные.
Дед был трудоголик и фанат дачи. Он всё делал своими руками. Сам поставил двухэтажный дом с печкой-голландкой, сам соорудил забор – частокол, душ, туалет, уложил дорожки цементными плитками и даже построил фонтан. Да-да, самый настоящий фонтан.
Это был залитый бетоном круглый бассейн, метров пять в диаметре. Внизу проложены трубы с подачей воды. По четырем сторонам вверх поднимались крутящиеся латунные набалдашники, из которых били тоненькие струйки воды, а в середине возвышался распылитель на четыре струи.
Фонтан!!!
Дед работал на оборонном заводе, и думаю, что все эти детали он выточил сам, и втихаря, вынес с предприятия.
Самый прикол был в том, что боковые набалдашники крутились, и можно было их повернуть и направить тонкую струйку холодной воды кому-нибудь в спину или в лицо и быстро, смеясь, убежать, слыша за спиной возмущенные возгласы.
Что самое удивительное, но участок земли, по тем времена, был довольно большой, целых 12 соток. Возможно, сотрудникам оборонных предприятий давали больше земли, чем всем остальным, 6 соток. Поэтому, стараниями деда у нас были грядки с укропом и петрушкой, огурцами и помидорами, с клубникой, кусты с крыжовником и смородиной, несколько яблонь, груш и клумбы с цветами.
Прямо под окнами дома были разбиты пять клумб. Дед всё устроил красиво: в четырех углах цветочной полянки обустроил треугольные клумбы, а в центре соорудил большую, ромбовидную. Всё лето там, сменяя друг друга, цвели разноцветные изысканные культуры: нарциссы, тюльпаны, пионы, астры, гладиолусы, лилии и другие цветы. На каждой клумбе были аккуратно распределены сочетания разнообразных растений, создавая причудливо-красивые узоры. Единственно дед почему-то не сажал розы. Теперь уже не узнаю почему.
У деда всё было чётко и красиво спланировано и устроено. Сейчас, с высоты прожитых лет, я понимаю, что он был прирожденным ландшафтным дизайнером. Всё было строго и разумно, на своих местах: огород, сад, ягоды, цветы. В центре стоял дом. Справа от дома грядки с овощами, зеленью и клубникой. Позади дома сад с яблонями и грушами. Слева, окруженная высокими березами, тенистая рекреация с фонтаном и скамейками для отдыха. Перед фасадом – цветочный рай.
И между всеми этими зонами строгие, ровные, всегда очищенные от сорняков дорожки, посыпанные песком или уложенные цементными плитками.
Когда он всё успевал? Фантастика! Он приезжал с работы в среду, часов в семь вечера, быстро ужинал и, после этого, успевал всё полить, что-то где-то подделать, подправить. А уж на выходные он трудился с утра и до позднего вечера. Сколько помню, он всегда что-то мастерил, что-то устанавливал, что-то создавал, что-то ремонтировал. Когда он отдыхал? Или в этом всём и был его отдых?
Никому и ничего менять, удалять или пересаживать он не разрешал. Можно было только поливать, собирать овощи, зелень, ягоды и яблоки, и бабушке с мамой и тетей полоть сорняки.

Итак, после окончания учебного года, меня на всё лето ссылали, как я тогда думал, на дачу.
Наш поселок «Машиностроитель» располагался в центре Вселенной. Сверху к нам примыкал поселок «Энергетик», отделенный от нашей Лесной улицы металлическими воротами.
Это было произведение искусств. Ажурные металлические ворота с калиткой для пешеходов, по которым мы так любили лазить. Зачем были нужны эти красивые железные ворота, которые всегда были на замке, мы не знали. Автомобиль в то время был неимоверной роскошью, и поэтому я никогда не видел, чтобы их кто-то открывал. Зато пешеходам с сумками приходилось непросто перешагивать через высокую поперечину калитки. Они спотыкались, чертыхались, плевали в сторону этой преграды и шли дальше на свои участки.
Слева от нашего поселка тянулись друг за другом «Палуба», «Аэрофлот» и «Металлург». В малые годы это казалось для меня заграницей. Неведомые земли. Только уже лет с десяти я стал кататься там на велосипеде. И всегда эти поселки были для меня какими-то таинственными, запретными, холодными, словно Финляндия, Швеция и Норвегия.
Я проезжал по их улицам, всматривался в дома, в людей. Всё это казалось мне чужим, таинственным и загадочным. В общем, не нашим, не родным.
Справа от нас начинался лес, куда мы бегали за ягодами и грибами. Ребенком один я туда никогда не ходил: только с ребятами или взрослыми. Лес пугал своими сказками про волков и медведей, которые, как я считал, жили именно в нашем лесу. Просто на одного мальчика они могли напасть, а когда ты с друзьями или взрослыми, они сами нас бояться и убегают.
Внизу за нашим поселком тянулось колхозное поле. Оно нас не интересовало. Зато на границе с ним наши деды – энтузиасты вырыли огромный пруд.
Пруд – это была наша река, море, океан. В общем, наше всё! Мы там проводили большую часть времени: купались, ловили рыбу, загорали.
Пруд был метров пятьдесят в длину и метров двадцать в ширину. Деды запустили туда карасей, которых мы потом с удовольствием вылавливали.
Порой ребята устраивали соревнования, кто быстрей переплывет его вдоль. Я плохо плавал и в соревнованиях участия не принимал, только бултыхался вблизи от берега.
Потом, повзрослев, пацаны приходили на берега нашего пруда с девушками, пели песни у костра, бережно отгоняли ветками комаров от своих подруг, получая за это первые сладкие поцелуи.

Ну, а теперь обо мне.
Я был домашним, московским мальчиком, застенчивым и робким. И, как потом оказалось, самым младшим из поселковых ребят.
На соседнем участке жил мальчик, Митя Айзин, на год старше меня. Именно он стал моим проводником в загадочный мир нашего дачного лета.
Еврейский мальчик, поздний ребёнок. Отцу было 60 лет, когда он появился на свет, маме 47.
Митя, как все поздние дети, был долгожданным, желанным и драгоценным, как шапка Мономаха. Мама пылинки с него сдувала, носилась с ним, как с писаной торбой. Но что самое смешное, один раз порвала ему ноздрю крючком от удочки, когда доставала снасти с чердака, а второй раз, когда он ел с ветки грязные, как ей казалось, ягоды смородины, кинула в него металлический ковшик с ручкой и рассекла этой самой ручкой ему правую щеку, так что пришлось зашивать в больнице.
В третий раз, позже, я ему случайно рассек левую скулу из детского ружья с пружинной пулей, когда снаряд отрикошетил от дерева и попал в него. И снова бедного мальчика пришлось везти в больницу на очередную процедуру. А я получил от бабушки Веры нагоняй пучком крапивы по открытым местам ниже шорт.
В общем, Митя носил стойкую кличку «Дед Щукарь», как из «Поднятой целины». Его лицо украшали три шрама, как у средневекового рыцаря.
Наши участки разделялись деревянным частоколом.
Он первым меня увидел и подозвал к забору.
- Привет. Ты кто? – спросил он.
- Алеша, - робко ответил я.
- А эти тебе кто? – Он кивнул в сторону бабушки и деда.
- Мои бабушка и дедушка.
- Аааа, - многозначительно произнес он.
- А тебя как зовут?
- Митя, - отчеканил он.
Честно сказать, я тогда не понял, что это за имя, но мы с тех пор стали друзьями.
Митя познакомил меня с нашим кланом. В смысле, с нашей группировкой, которая жила на Лесной улице до перекрестка с Садовой.
Старшим был Андрей Климов, на три года взрослее меня. Он мне казался непререкаемым авторитетом. Впрочем, как и всем остальным. Он был спокойным, рассудительным и, главное, справедливым вожаком стаи. В конфликты с соседними группировками старался не вступать, но и своих в обиду не давал. В общем, настоящий лидер клана.
Сашка – Макаронинка, был на год младше Андрея. Это прозвище он получил за свою долговязость и худобу. Он был не местным. Его родители несколько лет снимали маленький сарайчик на одном из участков, где Сашка проводил лето со своей бабушкой.
Сашка был душой и заводилой компании. Он все время что-то, как сейчас бы сказали, креативил.  То ловил ящериц, подкрадываясь к ним с подсолнечной стороны и часто оставался с одним хвостом в руках. Как правило, ящерица отбрасывает хвост при опасности, в ситуациях, когда ей что-то угрожает. Отброшенный хвост может какое-то время совершать движения, привлекая внимание хищника, и давая возможность небольшому юркому существу ускользнуть. То препарировал лягушек, отчего мне становилось дурно, и я убегал, не в силах наблюдать за этими экспериментами.
А еще он строил ракеты, которые мы запускали в небо.
Сашка сам мастерил из картона макеты ракет, закладывал в них какое-то секретное топливо, и мы все вместе их запускали. Сашка всегда просил всех отойти подальше, а сам, как настоящий герой, поджигал фитиль и лишь потом отбегал в сторону.
Большинство ракет сгорали на старте или улетали в ближайшие кусты, но несколько из них все-таки взлетали вверх, и мы радовались как безумные нашему покорению воздушного пространства.
А еще Сашка придумывал какие-то невероятные игры, про которые я раньше никогда не слышал.
Да, мы играли в прятки, в казаков-разбойников, в ножички.
И вот Сашка предложил игру в «жопки». Суть игры заключалась в следующем. Ведущий стоял с мячом в руках. Все остальные ложились на траву, на спину. Одна нога была согнута в колене, другая на ней, на весу.
Ведущий старался мячом попасть в открытую часть мягкого места одного из игроков или в его голову. Он бросал мяч в одного из участников, а тот мог отбивать его только свободной ногой. Если мяч попадал жертве в мягкую часть или голову, или бедолага отбивал мяч ногой так, что ведущий его ловил на лету, тогда атакующий и игрок менялись местами.
В общем, может быть путанно, но увлекательно.
Третьим членом нашей команды был Жорик. Он был ровесник Сашки.
Жорка жил в первом доме поселка «Энергетик», как раз за теми самыми красивыми кованными воротами. По идеи он уже был не наш, не машиностроителевец, но вожак Андрей принял его в стаю, и Жорка стал своим.
Жорик всегда для меня был каким-то закрытым, непонятным. Он все время был чем-то недоволен, всегда возмущался, спорил с Сашкой, пытаясь отвоевать позицию второго в стае. Но Андрей, как истинный вожак, спокойно и рассудительно ставил точки во всех спорах и недовольствах.
Чаще всего вне улицы мы проводили время у нашего лидера.
Его большой дом, состоящий из двух отдельных половин, построили его отец с сестрой. Но потом они почему-то рассорились, и половина сестры осталась свободной. Там-то, на этой половине, вдалеке от взрослых глаз, мы и проводили свое время.
Мы играли в карты, в шахматы, в домино. Там мы, уже повзрослев, стали немного употреблять алкоголь. Но, что самое главное, никто и никогда у нас не курил. Эту тему никто даже не затрагивал.
Естественно алкоголь в наше время детям не продавали, поэтому мы делали настойки сами. Летом, набрав черноплодной рябины и малины, мы засыпали это в бутылки, добавляли сахар и воду, плотно закрывали тару и зарывали в землю до следующего лета.
На следующий год мы раскапывали наше сокровище, и оно было вполне пригодно к употреблению. Небольшие градусы нас делали веселее и раскованнее, но злоупотребления у нас не было.

За перекрестком Лесной и Садовой находилась другая не совсем дружественная группировка, которая включала в себя Алика и Женьку.
Они были ровесниками Андрея.
Но Женька, в отличии от Алика, был добродушным и веселым мальчиком. Да и фамилия у него была смешная - Абражан. Мы его дразнили Абражан – баклажан. И пели песню:
«Абражан – баклажан, без копейки денег. Он не пил, он не ел, потому что беден».
Женька всегда заразительно смеялся над этим и никогда на нас не обижался.
Алик был совсем другим. Он был жестким, порой жестоким, редко улыбался и еще реже смеялся. Он единственный, чья семья жила в поселке круглогодично. У них был большой дом, с печкой. Его отец работал в Раменском, и Алик там учился в школе.
Напротив их дома стояла большая поленница с длинными сосновыми стволами. Никто не знал ее назначения, но это было отличное место для местных посиделок. Здесь вечерами собирались разные кланы, не только с нашей улицы, для обсуждения насущных проблем и раздела сфер влияния.
Так как наш клан состоял из пяти человек, а клан Алика только из двух, основной задачей каждого из кланов было переманить на свою сторону самый слабый электорат.
Слабым электоратом были Митя и я, самые младшие.
Именно здесь, на поленнице, на одной из сходок, когда я как-то особо раздухарился, разрезвился, я и получил от Алика жесткое прозвище – «Бес».
И если в дальнейшем, все остальные называли меня ласково «Бесенок», то Алик твердо резал – «Бес».
Я всегда был ведомым, в силу своего характера, для меня старшие были примером подражания, следования за ними.
Митька был моим первым и старшим другом, поэтому я, как хвостик, послушно следовал за ним.
Он всегда искал где лучше. И поэтому мы с ним переходили из стаи Андрея в стаю Алика и обратно по несколько раз за лето.
И если Андрей был добрым и мудрым вожаком стаи, как Акела, то Алик был настоящим Шерханом.
Он заставлял нас, маленьких и юрких, лазить по чужим садам и воровать для него вишню, яблоки, сливы.
Потом на поленнице он «щедро» делил награбленное. Себе и Женьке основную часть, а нам с Митькой остаток.
Однажды за какую-то провинность он посадил меня на большой муравейник и удерживал, пока я не заплакал, ужасно покусанный муравьями.
Как-то раз мы с Митькой, забравшись в очередной сад, где, как мы думали нет хозяев, нарвались на большого немецкого пятнистого дога. Он тихо подошел сзади и просто гулко, словно из бочки, один раз, гавкнул, так, что кровь застыла в жилах.
Когда мы обернулись перед нами стояла огромная псина, почти одного роста с нами. Пасть с огромными зубами была открыта, из неё двумя сосульками свисала слюна, и на нас, на мигая, смотрели два черных глаза размером с хорошие блюдца. Мы остолбенели, ноги словно вросли в землю.
Первым пришел в себя Митька и шустро перелетел через забор. Зато меня дог ловко поймал своей железной хваткой за штаны и злобно зарычал.
Дальше всё было как в тумане и, наверное, я был бледнее смерти, потому что вышедший из дома хозяин даже ругать меня не стал. Он отогнал собаку и просто вывел меня за калитку. А я, на ватных ногах, с порванной штаниной, поплелся домой. Там меня встретила бабушка с громкими причитаниями, а я, придя в себя, разрыдался так, что бабушке пришлось меня отпаивать.
Больше мы не возвращались к Алику.
Мы вернулись навсегда под крыло нашего доброго и справедливого Андрея.

Как-то раз Сашка – Макаронинка кинул клич, что на соседней улице существует женская группировка, возглавляемая некой девочкой Морквой.
Ее старшим братом был некто Вовка по кличке Морковка, и поэтому его сестра получила в наследство прозвище Морква.
Женская бригада имела наглость кататься на велосипедах по поселку и, в том числе, по нашей улице.
Итак, клич был брошен, надо таранить своими велосипедами противных девчонок. Охота началась.
Мы сидели в засадах, поджидая своих жертв. Но они почему-то всё никак не появлялись. Охота затянулась на несколько дней.
И вот, из-за поворота вылетела стайка в разноцветных платьицах и лихо покатилась по нашей улице.
Впереди ехала красивая девочка, с уже начавшими оформляться женскими прелестями, в белом платье в синий горошек. Копна белокурых волос развивалась на ветру.
Первым из засады выскочил Сашка с криком «Бей их», но промахнулся мимо заднего колеса Морквы и упал посреди улицы, образовав затор, в который угодила вся остальная девичья стайка.
Рассудительный Андрей в акции не участвовал, а Жорка, вообще, уехал с родителями в Москву.
Вся надежда ложилась на нас с Митькой. Но у моего товарища штанина попала в цепь, и он ретировался.
Я вылетел из своей засады, уступая Морке в скорости. Взрослая девочка, почувствовав опасность, мощно крутила педали.
У нее была «Украина», а у меня «Орленок». Это все равно, что «Волга» и «Москвич». Она отрывалась на прямой, но сбавляла ход на поворотах, а я, как безумный, как будто от этой погони зависела моя судьба, стоя на педалях, не тормозил, порой уходя в занос.
Мы пролетели весь поселок. Порой, она испуганно оглядывалась, будто спрашивая, «Ну, что тебе надо от меня?», из последних сил продолжала нажимать на педали.
Передо мной развивалось ее красивое платье, маня меня, словно быка на корриде.
Не помню сколько кругов по поселку мы совершили. Под конец она выдохлась и на очередном повороте просто остановилась и, как овен на закланьи, полными от ужаса глазами словно выстрелила в меня.
Но я уже не мог остановиться. На полном ходу я врезался в заднее колесо ее велосипеда. Его крутануло на 180 градусов, и девочка отлетела в канаву.
Мое переднее колесо было всмятку. Я с трудом удержался в седле.
В испачканном грязью платье, с ветками в копне белокурых волос, девочка вышла из кустов. В глазах ее стояли слезы, колени были содраны в кровь.
Сжав зубы она с достоинством произнесла: «Доволен? Ты этого хотел?».
Одарив меня уничтожающим взглядом, катя перед собой искореженный велосипед, она гордо пошла по дороге, а я, словно оплеванный, стоял и смотрел ей вслед, понимая, что вот почти в руках держал Жар—птицу и навсегда потерял ее.
Странно, но почему-то больше я никогда не встречал ее.

Порой мы с Митькой забывали про стаи и жили своей вольной жизнью.
Из пластилина мы создавали армии солдат, русскую и французскую, 1812 года.
Мы аккуратно лепили солдатиков: русских в зеленой форме и белых шароварах, у французов был синий верх и белый низ.
Затем мы расставляли армии друг напротив друга на поле боя и между рядами устанавливали пушки.
Пушки создавались по науке. Фольгу от конфет мы накручивали на карандаши, заклепывали одно из отверстий и вот, пушка готова.
В жерло забивалась сера от спичек, ватный пыж и, втихаря умыкнутая у деда, дробь. Далее в пушке проделывалось отверстие для запала. В нем устанавливалась спичечная головка.
И вот война начиналась. При помощи монеты мы определяли кто за кого играет.
Поджигаемые от коробка пушки стреляли, горячая дробь попадала в пластилиновых солдат, и они мучительно оплавлялись от ран, падая или застывая в нереальных позах.
Далее подсчитывались потери и определялся победитель сражения.

Но больше всего в своей дачной жизни я любил пятницы.
Я считал дни до каждой пятницы. В пятницу приезжали взрослые! В пятницу начиналась фантастическая жизнь с подарками, сладостями и прочими приключениями!
Мы с бабушкой выходили на дорогу, вдалеке от станции, и ждали, когда на платформу подойдет электричка.
И вот электричка подошла. Я с жадностью всматривался вдаль, стараясь увидеть маму Раю и папу Володю, тетю Лену с дядей Юрой и бабушкой Лизой.
И вот в толпе людей я замечал своих родных и пулей летел им навстречу.
Они привозили конфеты, печенье и прочую вкуснятину, но, самое главное, они приехали ко МНЕ!
Я, как бабочка, перепархивал от одного к другому, обнимал, целовал, вис на шее. Я был счастлив!
Они приходили в дом, садились за стол, ужинали, обсуждали какие-то свои дела. Но для меня было главным, что они приехали, что здесь, рядом со мной, я их всех вижу, слышу, чувствую!
После ужина начиналось волшебное действо, которое я тоже ждал всю неделю.
Мы все за большим столом на террасе садились играть в лото.
Мама давала мне немного денег.
Игрокам раздавались перемешанные карты с цифрами. Каждая карта стоила 10 копеек.
Игроки брали карты, обычно две, чтобы успеть уследить за цифрами бочонка, который доставал из мешка ведущий, и на кон ставили деньги.
Дядя Юра, единственный, всегда брал себе три карты.
Бабы Вера и Лиза ругались на него за это, вот, мол, больше шансов выиграть. Но дядя Юра отшучивался, зато он может больше проиграть.
И вот действо начиналось. Первым всегда, по традиции, ведущим был дед. Он постоянно немного хитрил. Достанет бочонок из мешка, сначала посмотрит на свои карты, а потом произносит число. Бывало, если у него нет такой цифры на картах, он бросал бочонок обратно в мешок, чем вызывал бурю негодования со стороны остальных.
Интереснее всех игру вела баба Лиза. Почти на все бочонки у нее были свои прибаутки: 11 – барабанные палочки, 22 – гуси-лебеди, 44 – стульчики, 77 – топорики, 10 – рыбий глаз, 69 – туда-сюда, 90 – дед и т.д.
Она так бодро и весело озвучивала вынимаемые бочонки, что все смеялись от души.
Клетки с объявленным номером бочонка закрывались специальными пластиковыми кругляшами, которые дядя Юра принес со своей работы.
Когда у кого-то на карте оставалась одна незакрытая клетка, игрок громко объявлял: «Квартира».
С этого времени, когда из мешка вынимался каждый следующий бочонок, все игроки первым делом смотрели, а не закрылся ли конкурент, и уж потом, быстро просматривали свои карты.
Когда кто-то выигрывал, он громко кричал: «Выиграл». И только дядя Юра всегда спокойно говорил: «Хватит».
Я очень расстраивался, когда проигрывал. Мне не часто везло. Зато, когда цифры закрывались на моей карте, я подскакивал с места и как угорелый орал: «Выиграл! Выиграл! Выиграл!».
Теперь на честно выигранные деньги я мог купить мороженое в палатке.

Мы взрослели. Уже реже стали приезжать в поселок. У каждого появились свои личные дела, интересы. Кто-то ушел в армию, кто-то поступил в институт.
Мы с Митькой, последние из могикан, еще приезжали на дачу. Мы играли в маленький биллиард с металлическими шариками, ходили на рыбалку, стреляли по мишеням из сконструированного самострела.
Митька рассказал мне большую тайну, что влюбился в девочку из параллельного класса и уже даже целовался с ней.
Позже в восемнадцать лет Митя женился на Гале. Он приехал с ней на дачу и познакомил нас.
Крупная еврейская девушка, с рыжими волосами, мне совсем не понравилась, или я просто ревновал друга к ней.
Я тоже поступил в институт и на долгое время перестал приезжать на дачу. Начались стройотряды, картошка и другие атрибуты студенческой жизни.
Как-то раз зимой мне позвонила бабушка Вера и сказала, что Мити больше нет. Он покончил с собой, выбросившись из окна лестничного пролета.
Оказалось, что Галя ушла от него.
Я положил трубку телефона, комок подступил к моему горлу. Я судорожно открыл окно и задохнулся от морозного воздуха.
Я смотрел вниз, на покрытый слоем посеревшего снега асфальт, словно в пропасть, и пытался представить, что думал и как было плохо моему другу, который вот так открыл окно и заглянул в эту бездну. Как же было ему ужасно в этот миг, когда он осознал, что иного пути нет. Как же было больно ему это понять, что всё хорошее уже закончилось и впереди только пустота и мрак! Что больше ничего и никогда не будет!
И он сделал этот шаг навстречу неизвестности!
Я пытался почувствовать, как было страшно ему лететь вниз, как он кричал и как почувствовал в последний миг смертельный удар, который всё оборвал и закончил его жизнь!
Бабушка рассказывала, что его мама вся нечесанная, растрепанная летом ходила по участку и всё кричала: «Митя, не ешь грязные ягоды! Митя, не топчи клубнику!».
Через год она умерла.
Я больше не мог ездить на дачу. С остальными ребятами связь как-то тоже оборвалась.
Так закончилось беззаботное солнечное детство «бесенка на даче».