Смерть в мире Толстого и Достоевского

Смерть как семиотическая проблема: Лев Толстой и Федор Достоевский

Svetlana Gerasimova
Kosygin Russian state University (Technologies. Design. Art)
Moscow, Russian Federation
metanoik@gmail.com

Культурный код умирания является основополагающим для каждой культуры. Переход от язычества к христианству ознаменовался новым танатологическим учением, выраженным в восклицании: «Христос Воскрес!» Он лег в основу русской традиционной танатологии и русского культурного кода. В художественном мире Достоевского он сохраняется в жизненном опыте представителей духовной культуры, звучит в рассказе князя Мышкина о приговоренном к смертной казни. Представители цивилизации и язычества разрушают русский культурный код. Разные голоса в художественном мире Достоевского образуют полифонический космос, а не хаос, так как они структурированы согласно антропологическому учению Церкви. Воистину революционером в области танатологии стал Толстой, он стремится создать свою религию и собственное учение о смерти, основанное на вере в бессмертие души и неверии в бессмертие личности. 
Keywords: полифония, культурный код, Достоевский, Толстой, культура, цивилизация, язычество.


INTRODUCTION. Смерть в семиотической системе культуры: постановка проблемы. Цели и задачи исследования.
Центральная проблема, обсуждаемая в статье, связана с разницей восприятия теории Бахтина как свидетельства амбивалентности, царящей в художественном пространстве Достоевского, и мира писателя как структуры, созданной духовной иерархией ценностей. Проблема состоит в том, как соотнести полифонизм с аксиологией мира Достоевского. Полифонический роман Достоевского обычно противопоставляют монологическому миру Толстого. Проблема состоит в том, что у Толстого тоже есть элементы полифонизма, и нужно понять их природу в художественном мире Толстого. Решение этих проблем определяет цель и задачи дальнейших исследований.
Цель работы – показать модификации культурного кода на примере ситуации умирания и осознать, в какой мере России удавалось в XIX веке сохранять свой уникальный культурный код. Сопоставление двух писателей помогает расширить диапазон видения проблемы.
Задача исследования – понять, в какой мере на примере концепта дня смерти и рождения национальный код культуры сохраняется в наши дни.
Выбор ситуации умирания связан с тем, что танатология определяет тип культуры. Переход от античного язычества к христианскому средневековью ознаменовался танатологическойреволюцией. «Христос Воскресе» - это ключевая благая весть, определяющая христианство, и основа танатологического учения.Рассматривая смерть как важнейший культурный код и элемент семиотической системы, мы встречаем разные модификации этого кода в романах Толстого и Достоевского. Чтобы сузить обширный материал, выберем четыре ситуацииумирания: это истории князя Андрея Болконского («Война и мир» Льва Толстого), приговоренного к смертной казни из рассказа князя Мышкина, Ипполита («Идиот» Достоевского), Федора Павловича Карамазова («Братья Карамазовы» Достоевского).
В основу исследования положен метод сопоставительного анализа текстов на основе семиотических концепций.

КУЛЬТУРНОЕ ДВУЯЗЫЧИЕ:сакральный и светский модус культурного кода
Многообразие точек зрения Бахтин именовал полифонией, а Лотман, опираясь на своего предшественника, называет это явление амбивалентностью, что «в памяти культуры (а также любого культурного коллектива, включая отдельного индивида) хранится ни одна, а целый набор метасистем, регулирующих его поведение» [4]
Теоретически возможны как минимум две вариации этого культурного кода.
Современная семиотическая система представляет собой разновидность сакрального двуязычия, которое выражается не только в одновременном функционировании сакрального и профанного языка, но и в существовании двух параллельных языков культуры – семиотического языка светской культуры и семиотического языка церковной культуры. Сакральное двуязычие свидетельствует, что культура находится на высокой стадии развития, и не исчерпывается билингвальностью, включающей в себяцерковнославянский и русский в России, латынь и национальные языки в Европе, арабский и фарси в мусульманских странах.
Важнейшим кодом, определяющим тип культурного языка, является выбор, что больше ценить – день рождения или день смерти, а в варианте XIX века – это были символический день жизни и день смерти. Современнаясветская культура выбирает день рождения; до революции отмечали прежде всего именины – с них начинается «Война и мир»: дочь и мать Ростовы празднуют Натальин день. Сакральная культура, как нам видно на примере именин, формировала светское поведение. Светская и сакральная культура были едины. Это свойство национального кода культуры утрачено. Символический день жизни сместился из сакральной сферы в светскую.Сакральная культура ценит день смерти. И это и понятно: для светской культуры важна сама жизнь как благоденствие, духовная культура ценит качество личности при переходе от жизни временной к жизни вечной. Подлинный человек не тот, каким он родился, а тот, каким он стал и предстал вечности.В той же мере, в какой светская культура ценит день рождения человека, сакральная культура ценит день его смерти как день рождения в жизнь вечную. Каждый день в церкви чтится память святых, которые в это день либо пострадали за Христа как мученики, либо миро скончались после долгой подвижнической жизни. Церковь поминает только три дня рождения – Христа, Богородицы и Иоанна Крестителя, в XIX в. чтили также день рождения Николая Угодника. Память всех остальных святых совпадает либо с днем их смерти, либо с перенесением мощей, что также неотделимо от смерти, либо с именинами. Рождаясь, человек ничего не приносит в мир. Первое рождение телесное и временное – второе рождение (оно же смерть) – духовное и вечное. Духовность – это не однозначно положительная категория, поскольку бесы тоже духи. От качества духовности зависит судьба души в вечности.
Каждый тип культуры создает свой хронотоп, свое время и пространство. Юлианскому стилю календаря соответствует обратная перспектива иконы. Грегорианскому стилю календаря – прямая перспектива картин. Для светской культуры важно парадигматическое мышление (парадигма времени, парадигма пространства), ситуация выбора как средство реализации парадигмы. Для сакральной культуры характерно синтагматическое мышление (одновременность трех ипостасей времени и пространства на иконе), идея соборности как следствие синтагматического мышления.

ПОЛИФОНИЧЕСКИЙ РОМАН КАК КОСМОС
В действительности спектр модификаций отношений к проблеме смерти в культуре шире, чем сакральный и светский ее вариант, однако в основе каждой субъективной интерпретации кода (в основе каждого фантастического логоса) лежит сакральный логос.
Бахтин подчеркивает вариативность культурного кода, формирующую полифонический роман. Однако у Достоевского не появляется амбивалентности и условности иерархии ценностей. Достоевский строго следует христианской аксиологии.«Центральным понятием в аксиологии является понятие ценности, которое характеризует социокультурное значение явлений действительности, включенных в ценностные отношения» [3].Полифонизм Достоевского – это не хаос, а космос. Он структурирован христианским антропологическим учением. Во-первых, представлением о том, что Божественная Троица отражается в троичности личности. Святой Евагрий излагает учение о троичности души в Добротолюбии, выделяя три силы, или части, души: разумную («ум»), гневательную («часть души, в которой находится гнев») в области сердца, вожделеющую («часть, в которой положена похоть») [1]. В результате, братья Карамазовы предстают единой соборной личностью. Иван – разум, Алеша – сердце, Дмитрий – вожделение. Вторым структурирующим принципом будет учение о движении природы человека. В восьмом слове Авва Исайя излагает учение о трех типах движения природы человека:это благодатный тип по «природе Иисуса» (дать взаймы и забыть об этом); по «природе Адама» (попросить вернуть долг); противоестественный, «против природы Его», то есть Адама (требовать проценты)  [2].
Из взаимодействия трех сил души с тремя типами движения природы человека образуется система голосов полифонического романа Достоевского. Эта система отражает аксиологию романов Достоевского.
Национальная культура складывается в результате исторического обучения народа, поэтому из потенциального многообразия голосов у Достоевского наиболее часто встречаются три типа: это представители противоестественного цивилизованного разума (Иван Карамазов, Раскольников), благодатного окультуренного сердца (Сонечка Мармеладова, князь Мышкин, старец Зосима, Алеша Карамазов) и «естественного» язычествующеговожделения (Мармеладов, Фердыщенко, Дмитрий Карамазов), поклоняющегося Бахусу и Афродите. Для краткости давайте их будем называть представителями цивилизации, духовной культуры и язычества.
В результате многообразие голосов в романах Достоевского образует космически стройную систему.

ЧЕРТЫ ПОЛИФОНИЗМА В РОМАНАХ ТОЛСТОГО
Толстому оказалась близка не вся структура антропологических представлений отцов Philocalia. Он анализирует естественные и противоестественные движения природы человека, причем представления о естественности у него со временем меняются. Как полифонический диалог звучат размышления Долли и Анны о материнстве («Анна Каренина»: Часть шестая: XXIII). Напряженный диалог между роевой естественностью, воплощенной в Платоне Каратаеве и Кутузове, и индивидуализмом, тяготеющим к полюсу Наполеона, совершается в «Войне и мире».Полифонична каждая отдельная душа в художественном мире Толстого, но ее принято называть диалектикой души, текучестью и исканиями его героев.
Достоевский делает акцент на разумной, сердечной и вожделеющей силе в личности, Толстой – на естественном и противоестественном движении природы человека. Достоевский персонифицирует эти силы, в его романах ведется мощный межличностный диалог. В романах Толстого есть лишь крупицы полифонизма, потому он активнее слышит не силы души, а типы движения природы человека. В его романах движется сама природа, она ведет сама с собой диалог в каждой отдельной душе, в человеческом обществе, во всей вселенной, поэтому складывается впечатление, что его романы монологичны, так как утверждается лишь одна идеальная система ценностей – естественность, а противоестественными признаются не только эгоистические страсти, но и благодатные движения души – по природе Иисуса: Оленин подарил Лукашке коня, а в ответ получил лишь подозрения в дурных намерениях, ведь дарить дальнему знакомому коня – противоестественно, если не имеешь каких-то дальних планов, причем дурных. Герой пережил просветление, духовно родился – только такие люди подлинно живы. Других Толстой считает живыми мертвецами тех, кто не пережил второй рождение. Несмотря на духовное рождение мир, естественных людей отвергает Оленина: его духовное возрождение не было полным, отдавая коня он сохраняет инстинкт собственности в любви к Марьянке. В мире Толстого выстраивается система оппозиций, которая со временем будет видоизменяться: в ранних произведениях обычно как жизнь и смерть противопоставлены счастье в многодетном браке – и гордый индивидуализм разрушающий семью. Таковы судьбы Наташи Ростовой и Элен Безуховой («Война и мир»), в поздних произведениях брак будет смещаться к полюсу смерти («Живой труп»). Федор Протасов – мученик идеи, отказавшийся от семьи и жизни, Протасов – светский аналог юродивого в мире Толстого, идеальный герой, не принимающий фальши мира. Отметим, что Толстой к 1900 г. фальшью воспринимает все, он критик всего мироустройства, включая брак и Церковь.


СМЕРТЬ В МИРЕ ДОСТОЕВСКОГО
Ситуации умирания образуют малыйполифонический космос внутри большого космоса художественного мира Достоевского.
Умирание представителей духовной культуры наиболее полно реализует христианский код русской культуры. Рассказывая о приговоренном к смертной казни, князь Мышкин обозначает момент смерти как слияние с лучами света, отраженными от позолоченной крыши церкви. Этот свет, как предчувствует приговоренный, станет его новой природой. Традиция уяснять имена или атрибуты Божьи, такие как Свет, Красота, Благоухание и др., отразились как в святоотеческом предании (у св. Дионисия Ареопагита, св. Максима Исповедника и др.), так и в трудах русских религиозный философов (Владимира Соловьева, Сергия Булгакова и др.). Князь Мышкин знает, что красота спасет мир, но это Красота Творца спасет мир. А в случае с приговоренным к смертной казни человеческая душа после смерти соединится с Богом, с его нетварным фаворским светом, который созерцали исихасты.
Умирание представителей цивилизации, например, Ипполита – встреча со злой насмешливой природой мира. Эта природа насмехается над интуицией бессмертия, вложенной в душу человека. Оскверняет все лучшие порывы и надежды человека. Ипполит хочет бросить вызов этой злой насмешливой силе, не ждать, когда она соблаговолит его убить, довести чахоткой до смерти, хочет заявить свое право на свободу и независимость от этой силы. Он хочет уйти из жизни не тогда, когда решит злая насмешливая природа, а сам, «добровольно». Для христианства мир во зле лежит. Представители цивилизации чувствуют зло мира и бунтуют против него. К сожалению, этот бунт часто доводит их до мысли о самоубийстве. Подобное восприятие смерти ушло от русского христианского кода умирания, но повлияло на французских экзистенциалистов. В их произведениях перед лицом смерти жизнь абсурдна и бессмысленна. Ипполит тоже чувствует бессмыслицу и абсурды жизни перед лицом насмешливой смерти и тления, которое не пощадило даже самое прекрасное, что есть на земле – Христа. Картина «Мертвый Христос» доводит Рогожина до неверия. Русские атеисты, протестуя против бессмыслицы смерти, отрицают жизнь. Достоевский показывает, как исходя из доброго посыла – неприятия злой природы мира, чуждой человеку – представители цивилизации приходят к злу, к неприятию жизни и Бога. Цивилизация – это мир противоестественных умственных движений природы человека. Это мир гордого разума и опустошенного сердца.
Умирание представителей язычества показано на примере Федора Павловича Карамазова. Даже перед смертью он томится сладострастьем. Это позорная и скверная смерть без покаяния, также нарушающая русский культурный код, не случайно герой гордится своим сходством с древним римлянином. Кроме того, несчастного старика убивает его собственный сын. Эта романная ситуация включает языческий культурный код, делающий этот сюжет вариацией на тему отцеубийства в античной мифологии, повествующей об Уране, Кроносе, Зевсе, Эдипе и др.
Герои Достоевского умирают по-разному, но аксиологический космос его художественного мира един. Он основан на русском христианском культурном коде. Автор дает своим героям жить и умереть, как они хотят, но все их желания и поступки вписаны в христианскую антропологию и могут быть из нее объяснены и проанализированы. Они не разрушают, а поясняют единый аксиологический космос Достоевского, с его полюсами добра и зла. Представители духовной культуры следуют сакральному модусу семиосферы, а представители цивилизации и язычества – светскому. Для них смерть не стала встречей со Христом. Она мучительна и бессмысленна.

СМЕРТЬ В МИРЕ ТОЛСТОГО
Для неоплатонизма, манихейства, гностицизма, буддизма материя и тело противопоставляются духу как зло – добру, поэтому аскеза и смерть – благо, в них освобождение от материи. И у Толстого есть связь с этими учениями, но он изначально познакомился с ними не напрямую, а через просветителей XVIII века.
В христианстве как добро и зло противопоставлены Новый Адам – и Ветхий. После всеобщего воскресение будет новое святое тело и святая душа, поэтому плохо не само тело, а то, что через него чаще действует Ветхий Адам.
Толстой следует традиции связывать со злом само тело, и, как тонко отмечает В.Семенко, личность для него тоже телесна и материальна, поэтому освобождение от нее благо. Это освобождение ведет, как считает Толстой, к духовному возрастанию, которое переживает накануне смерти князь АндрейБолконский, чисто по-буддийски переживавший умирание как пробуждение(«Война и мир»: Vol. IV, Часть 1: XVI).«Толстой любил сравнение жизни со сном, а смерти с пробуждением. Именно к этой мысли пришёл князь Андрей незадолго до смерти; её же Толстой включил в свой «Круг чтения» на 7 ноября», - пишет Ю. Прокопчук [6]. Позже, в предисловии к «Краткому изложению Евангелия», толстой выразит мысль, что «истинная жизнь есть нетолько жизнь вне времени — настоящего, но есть ижизнь вне личности — жизнь общая всем людями выражается любовью»[8]. Умереть «правильно» могут именно люди из народа: «Этика и онтология здесь тождественны; точнее сказать, для Каратаева нет нужды в самой этике: не имеющего личности и личных стремлений не нужно убеждать в необходимости «жертвы», ибо ему “все равно”» [7]. Андрею Болконскому предстоит возрасти до идеала и устремиться к идеальному умиранию дерева («Три смерти»). Мотив, кому достанутся сапоги умирающего, соединяет рассказ «Три смерти» Толстого и роман «На западном фронте без перемен» Ремарка. Если умирающий Федор отдает сапоги, то дерево, умерев, отдает на благо ближним само себя.
Впервые буддийское и христианское учение соединил св. Иоанн Дамаскин в «Повести о Варлааме и Иоасафе». В этом житии буддийские реалии преобразились под влиянием христианства и стали совершенно христианскими. У Толстого из двух традиционных религий образуется третья. С одной стороны, Толстой по-буддийски отрицает личность и личную любовь, привязывающую человека к колесу сансары. Буддисты призывают убить любовь. С другой стороны, источник, с которым сольется дух умершего Андрея Болконского – это всеобщая Божественная Любовь. Бог – Любовь именно в христианстве, в буддизме нирвана не имеет ничего общего с любовью. Нирвана – личностное небытие и безличное блаженство.
В христианстве Бог – Любовь, поэтому Он любит, а вовсе не уничтожает человеческую личность. Толстой указывает, что стирание личной любви и всей личности является условием соединения с источником любви.
Если в «Войне и мире» Толстой идет по пути «экуменического соединения» религий [5], то в рассказе «Ассирийский царь Асархадон» преобладает буддизм с отдаленно христианской проповедью любви между людьми, но исходя из чисто буддийской логики.
Движение Толстого от более христианского представления о смерти, как у Андрея Болконского, к буддийскому определялось его уникальным учением о простоте.
Простота – неделимое ядро человека. Личная память и личная любовь – слишком субъективна и поверхностна, как считает Толстой. Он ищет фундаментальных основ бытия, которые основаны на всеобщей природе человека, а не на его самобытной личности. Такое представление не соответствует христианскому учению. Кроме буддизма на это учение повлиял Сократ. Толстой создал идеализированное жизнеописание этого философа. Платон в сократическом диалоге «Федон» описывает последний день жизни Сократа. Доказывая бессмертие души, Сократ утверждает, что душа проста, как идея, а потому вечна. Толстой, описывая духовные искания героев и испытывая их сам, понимает, что сфера интеллекта и личных проявлений, изменчива, она не может быть вечной и простой. Толстой отрицает личность как явление суетное, изменчивое и лишенное простоты. В основе этого отрицания не только буддийские взгляды, но и сократические. Чтобы быть вечной, душа должна всегда быть тождественной самой себе. Вечное и неделимое переживание личности можно свести к формуле: «Я есть я». Этоиестьпростота. Душа – этовечноеравенствосебе. То общее, что было у души в детстве, в зрелости и в старости. Личность развивается, душа пребывает. Личность умрет, душа соединится с источником любви («Война и мир») или будет воплощаться вновь и вновь. У Толстого душа не равна личности, душа – отрицание личности и утверждение общечеловеческой природы. Именно ее движение лежит в основе роевой жизни. Толстой верит в бессмертие души и не верит в бессмертие личности. Это особенно четко видно в контексте буддийской веры Толстого в перерождение. Каждое новое рождение – новая память, новый опыт и новая личность. Следовательно, личность изменчивое и преходящее, а душа – вечное и простое. Душа спасется, личность погибнет. Основы этих идей заложены уже в истории умирания князя Андрея Болконского.
Христианство ставит знак равенства между душой и личностью. Душа спасется со всей спецификой своей личной памяти и личной любви, потому что Бог есть любовь и ничего не разрушает из того, что сотворил. Личность в христианстве не результат земного опыта, как у Толстого, она – творение Божие, поэтому она бессмертна. 
Христианский код умирания русской культуры полностью разрушен Толстым. Он совершил танатологическую революцию. Учение о смерти – основополагающее для русской культуры. Толстой не верит, что Христос Воскрес. Для Толстого Воскресение бессмысленно, так как суетна и бессмысленна личность.
Умирание в мире Толстого совершается в сакральном модусе культуры, но он стремится создать ее сам. Толстой как революционер разрушает христианские основы культуры.

AUTHORS’ CONTRIBUTIONS
Авторский вклад состоит в том, что были систематизированы разрозненные взгляды русских ученых на философию смерти в творчестве Достоевского и Толстого, соотнесены с православным антропологическим учением, которое позволило увидеть в стихийном полифонизме закономерности и назвать его космосом, смоделированным голосами представителей духовной культуры, цивилизации и язычества, а не хаосом; а также увидеть крупицы полифонизма в художественном мире Толстого, уточнить представление о простоте и понять разницу между бессмертной душой и смертной личностью в его художественном мире. 

CONCLUSION
Полифонический роман не отрицает строгой иерархии ценностей, структурирующей художественный мир Достоевского. Писатель создает энциклопедию движений природы человека, силы души могут персонифицироваться в его романах, служить добру или злу, но универсум романов Достоевского обладает единой системой координат, которая как большая вселенная включает малые вселенные характеров героев и изъясняет природу их духовного пути, соотнесенного с христианской антропологией.
Толстой изучает естественные и противоестественные движения природы человека, которые также отчасти соотнесены с христианской антропологией, но буддийские тенденции в его творчестве со временем становятся выраженными все ярче.
Художественный мир Достоевского сохранил русский христианский культурный код умирания в контексте духовного опыта представителей культуры. Писатель показывает, как разрушается национальный культурный код под натиском ценностей цивилизации и язычества.
Толстой действительно зеркало русской революции, потому что он совершил революцию в танатологии, которая является базой любой культурной системы. Толстой отрицал Воскресение Христово и ценность человеческой личности, стремясь создать свое евангелие и свою религию на основе христианства и буддизма.
Толстой стремился создать новый культурный код, но он не привился, толстовской религии не сложилось. Русский культурный код умирания в современной России постепенно возвращается к своим дореволюционным христианским формам, так как стремятся отпеть всех крещеных, но невоцерковленных людей. В сфере жизни русский христианский культурный код воскресает значительно медленнее.

References
1. ЕвагрийEvagrius Abba. The Love of Kindness. Philocalia (vol. 1-5) volume 1 (translation: Saint Theophan the Recluse). Moscow: Siberian Blagozvonnitsa, 2010. pp.282-320. P. 305.
2. Исаия, авва. СловапреподобногоаввыИсаииксвоимученикам // Philocalia (vol. 1-5) volume 1 (translation: Saint Theophan the Recluse). Moscow: SiberianBlagozvonnitsa, 2010. – 320 с. – С. 143 – 233.P. 164.
3. Е.В. Куликова, А.В. Солянкин, М.В. Юдин. Implementation of the axiological approach in educational work and foreign language teaching //Актуальныепроблемылингвистикиимежкультурнойкоммуникации. Материалы международной научно-практической конференции. М.: РГУ, 2020.P. 170–175. P. 171
4. Ю.М. Лотман. Статьи по семиотике культуры и искусства. Санкт-Петербург: Гуманитарное агентство «Академический проект», 2002. – 544 с. P. 52.
5. Е.Ю. Полтавец. «Война и мир» Л.Н. Толстого: жанр – миф – ритуал. М.: МГПУ, 2014. – 328 с. P 79.
6. Ю. Прокопчук. Жизнь и смерть // Л.Н.Толстой: Энциклопедия. Сост. Н.И.Бурнашёва. М. : Просвещение, 2009. С.466-468. P. 468.
7. Владимир Семенко. Лев Толстой: философия смерти URL: 8. Л.Н. Толстой. Краткое изложение Евангелия // Полное собрание сочинений в 90 т. Т. 24.М. : Российская государственная библиотека, 2006. С. 800–815. С. 802.