Запах бабочки

рассказ

Когда я был маленький и не знал, что Земля большая и круглая, а та земля, которая находилась подо мной казалась не такой уж большой и просто являлась местом, по которому ходили, на которую опирались, на котором стояли дома и на котором росли деревья и другие растения, мое представление о жизни выглядело незамысловатым и простым. Жизнь я видел перед собой и вокруг себя. Она шла мимо меня, затрагивая мои нервные окончания, входила в меня через глаза,  уши, обоняние, осязание. Я ее пробовал на вкус, слышал ее движение. Взрослые находились где-то гораздо выше. Они по-другому говорили, по-другому смеялись. Они жили другой жизнью.   И когда им хотелось приблизиться к моей жизни, они присаживались на корточки или наклонялись, говорили другими голосами, в которых появлялись другие нотки, нежные, трогательные,  тонально приятно окрашенные, даже сладенькие. Когда им хотелось наоборот притянуть меня к своей жизни, они  говорили громко, требовательно, с внушением и даже кричали, от чего слушать их не хотелось. В такую жизнь взрослых я не хотел идти, не хотел к ней приближаться. Мне интересней было в своей детской жизни с открыванием простых и интересных законов жизни. Позже детская жизнь почему-то уходит. Она, когда ты из нее вырастаешь, как из детских штанишек,  постепенно становится неинтересной и тогда хочется быстрее вырасти, чтобы стать взрослым. А когда ты сам  маленький, то тебе интересно именно в детской жизни. Весь мир такой большой и необъятный находится у тебя под ногами. До него можно дотянуться руками и потрогать наощупь. Ты живешь на самых низких этажах жизни. Вверх смотреть не хочется, потому что там все далеко и не понятно до неизвестности, облака, деревья, птицы. От этого голова может закружиться. В этой верхней жизни часто  возникает беспокойная щекотливая неизвестность, которая относится не к твоей жизни, а к другой жизни с другого этажа, загадочной и непонятной. Другое дело бегать по травке и смотреть под ноги. Там столько всего открывается интересного. Каждая травка, каждый цветочек привлекал внимание.  И травку, и цветочек можно сорвать, а можно и так долго рассматривать. Что-то можно спрашивать у воспитательницы. И воспитательница потом будет долго рассказывать, что это за травка, где она растет и какие у нее особенности. Но травка сама по себе может быть интересней, потому что, если за нее потянуть, то она может оказаться составной, то есть одна травка выходит из другой и в руках получается две травинки. Или кто-то из детей принесет осоку, которая напугает воспитательницу. Она спросит, где взял и попросит эту травку больше в руки не брать, потому что о нее можно обрезаться. И многие обрезаются и всхлипывают от шаловливого любопытства или неосторожности, всасывая воздух и выговаривая «ух», потому что больно, появляется кровь, и начинают лизать ранки. От воспитательницы узнаешь, что крапива оказывается жжется и ее трогать нельзя. И еще может быть очень интересно рассматривать цветы, какую-нибудь кашку или клевер. А еще лучше рассматривать желтые, солнечные, одуванчики, из которых воспитательница учит девочек плести веночки. Эти цветы такие пышные и такие многолистные, что от них трудно отвести глаза. Со временем они могут превращаться  в белые и пушистые. Они распускаются, цветут и потом щедро опушаются. Их головки из густого желтого многоцветия превращаются в обильный белый пух, на который дунешь и с бывшего цветка слетает множество легчайших зонтиков, которые под ветерком поднимаются и улетают куда-то прочь. Некоторые летят недалеко, а некоторые поднимаются высоко и улетают в неизвестность. И это так интересно, что хочется повторять дуновение на пушистый цветок бесконечное количество раз.  Тогда как василек представляется сказочно  узорчатым и очень синим. Часто он растет на полянках или среди колосков. А ромашка с белыми лепестками и желтой серединой напоминает раскрытые глазки. И ромашку с васильками воспитательница тоже учит девочек вплетать в венки. И ты по лужку переходишь от травки к цветочку, от цветочка к травке и не можешь их сразу до конца понять. И потом ты вдруг узнаешь, что под травкой на земле есть множество живых организмов. И они ползают, бегают и прыгают. И это червячки, кузнечик, жучки и муравьи. И если кузнечиков видно, и они сами от тебя упрыгивают, когда ты хочешь их поймать. То червячков, жучков и муравьев не видно. Червячки и жучки прячутся в земле, в норках. А вот муравьи слишком маленькие. Их нельзя разглядеть, если не раздвинуть траву.  Они хорошо видны на плешинах и проплешинах, где трава не растет. Они по цепочке или каждый сам по себе бегают по земле под травкой. И ты ходишь и боишься наступать впереди себя, потому что там могут быть муравьи и многие другие живые существа. Ты ходишь осторожно и переживаешь, что на кого-нибудь наступишь и причинишь вред. Потому что мелкие муравьи бегают повсюду, куда ни ступить.  Другое дело лягушки. Их в траве хотя бы видно. И мышек видно и ящерок. Лягушки страшные, лупоглазые. Такая сидит пупырчатая и смотрит на тебя страшными глазами, как будто хочет тебя переглядеть. И они ничего не боятся. Только иногда как прыгнут в сторону. Ящерки и мышки быстро бегают. Ты только ее увидел, а она уже убежала. И весь мир для тебя это вот эти растения и эти живые существа. Через какое-то время у тебя появляются новые увлечения. Это могут быть божие коровки. Ты берешь ее с травинки, и она ползает по твоим пальчикам и по ладошке, сама не знает куда. И тогда  можно поднимать пальчик с божьей коровкой вверх и говорить стишок: «Божия коровка, улети на небо, принеси мне хлеба…» И божия коровка ползет по пальчику вверх и потом действительно улетает. Куда она улетает неизвестно и хлеба от нее можно долго ждать и не дождаться, потому что она летит не в магазин, а еще куда-то. 
В то время всех моих знакомых детей и меня особенно заинтересовали бабочки. Я все время хотел поймать бабочек, как мгновения жизни, красоту, которую хочется присвоить, сделать своей, чтобы видеть тогда, когда захочется. Чтобы познакомиться с ними поближе, понять  и потом отпустить. Ведь они день ото дня после того, как их поймают, начинали терять красоту. Кто-то ловил бабочек панамками, кто-то сачком, а кто-то снимал с себя и кидал на них рубашку или майку. А когда поймаешь ее, нужно обязательно осторожно запускать под сачок, которым ты ее ловил,  руку и осторожно ее брать так, чтобы не причинить вреда. Или осторожно брать за краешек панамку или рубашку и тихонько приподнимать ее так, чтобы увидеть кончики белых, желтых или цветных крыльев. Конечно все хотели поймать красивых бабочек, потому что белых бабочек было намного больше. Другое дело павлиний глаз, траурница, перломутровки или лимонница. Бабочки все были разные и красивые. Даже обычные белые капустницы привлекали наше внимание. Иногда мы сидели в детской комнате или кушали в столовой и вдруг кто-то видел залетевшую с веранды бабочку. И самые ловкие бросались ее ловить. Воспитательницы говорили, чтобы мы не делали этого и сидели кушали. Но мы не могли усидеть на месте. Тогда как-то одна воспитательница как-то принесла нам картонную коробку с коллекцией бабочек, которые находились под прозрачной пленкой в коробке. Там было много разных и красивых бабочек. Они были аккуратно приколоты иголками к картонке и выглядели как живые. И вот это, как живые, нам всем не понравилось. Они казались безжизненными, сухими. В них не было мгновений жизни, мимолетности настоящего. Таких бабочек можно нарисовать на бумаге или сделать из тончайшей бумажки или пленки. Они тоже будут выглядеть, как настоящие. Но в них не будет главного, правды, истинности, ежесекундного движения жизни. Я тоже хотел поймать красивую бабочку, как прекрасное мгновение жизни, но у меня это никак не получалось. Красивые бабочки улетали от меня, едва я приближался к ним с сачком или с панамкой. Бабочку павлиний глаз я не смог поймать и траурницу тоже. Я ловил бабочек капустниц и лимонниц и этим довольствовался. Я ловил их и разглядывал крылья, ножки, глазки, усики. Такие тонкие нежные и стройные. Меня интересовало то, как они тщательно и аккуратно были устроены. Это вызывало у меня восторг. Меня удивляло, как тонки их крылышки, ажурны и хрупки. Пара крыльев и каждое крыло спаренное. На крыльях, особенно у перломутровок,  тончайший рисунок, словно он собран в единое целое из хрупкой кем-то придуманной разноцветной мозаики.  Тонкие перегородки и перепоночки, закрывающие пространство между перегородками казались такими миниатюрными, законченными, правильными во всех появлениях. И каждое крыло у этих бабочек можно было рассмотреть внимательно. Эти узоры говорили о том, что это очень все тонко, изящно и способствует полету. Если за эти крылышки нежно брать, то они терпели прикосновения, не ломались. Если нечаянно сжать посильнее, то они портились, перегородки ломались и сами крылья становились прозрачными, потому что пыльца с них облетала или оставалась на пальчиках.  И я понимал, что за крылья кое-как браться нельзя. Можно браться нежно за два соединенных крыла ближе к тельцу. Если так бабочку осторожно взять, то она останется неповрежденной. Держишь ее, а она лапками перебирает, глазки пучит, усиками шевелит. Отпустишь ее, она и полетела, закружила. Начала плести свой рисунок полета. Бывало на тельце нечаянно слегка надавишь, она и лопнула, из нее желтое содержимое вышло, выдавилось и растеклось. Ты же на нее с любовью чуть сильнее надавил,  она не выдержала.  И с любовью, оказывается,  тоже можно причинить боль. И те узоры, которые летая, плела бабочка меня всегда завораживали. Как она могла так резко, вдруг и неожиданно поменять направление, траекторию полета. Летела прямо и вдруг махнула крыльями и резко в сторону полетела. Я все время пытался найти в чем секрет бабочки. Почему она так может делать. Почему способна так витиевато и непредсказуемо летать. Я прямо-таки влюбился в бабочек. И еще меня заинтересовала пыльца на крыльях. В детстве у тебя тоже появляются  свои открытия.  И я понял, что пыльца делала бабочек неприкасаемыми. Стоило повредить пыльцу и бабочка не могла летать. И еще меня кое-что увлекло в бабочках. Я это понял неожиданно и, когда понял, уже совсем потерял голову. Оказывается пыльца на крыльях имела волшебный запах. Как будто это не была пыльца, как строительный материал крыльев, их покрытие, а как будто это была пыльца с цветов. Всегда, когда я ловил бабочек, я обязательно нюхал ее пыльцу на крыльях. Я никому об этом не хотел говорить. Иногда тем, к кому я испытывал особое доверие, мои друзья и другие дети, с которыми отдыхал на даче, мне хотелось рассказать о запахе бабочек. Но они, зная, мой шаловливый характер, боялись подвоха и не желали нюхать бабочек, чтобы чего-нибудь нехорошего не произошло. Я особо и не хотел никому  говорить про бабочек, потому что это была моя тайна. Иногда мне хотелось проговориться,  что бабочки пахнут тонким, душистым, завораживающим  и загадочным запахом цветения. И все-таки не смотря на отдельные попытки проговориться о своей тайне, я терпел и с трепетом  ждал родительского дня. В родительские дни, обычно это случалось в субботу и воскресенье, приезжали родители и дети с ними проводили время на цветущей лужайке, поедая привезенные им ягоды, печенья и конфеты. Я ждал маму, чтобы открыть ей свой секрет. Для нее я намеревался поймать несколько бабочек. Мне хотелось, чтобы и она тоже понюхала тонкий, душистый и неуловимый запах бабочек. Мне прямо-таки не терпелось ей все рассказать про бабочек и своем открытии.

 Мама приехала в субботний день и с другими родителями шла по дороге к нам на дачу. Я с другими детьми кинулся к ним навстречу.  Я еще издали закричал: «Мама». И с моей подругой побежал наперегонки к ней, потому что ее родители шли вместе с моей мамой. Подруга бежала к своему папе и маме, а я бежал к своей  маме. И поскольку мы торопились, бежали вместе, то и добежали до них одновременно. Я обнимал маму за ноги, потому что выше не доставал, и радостно подпрыгивал. В руке, как самое дорогое, зажав в кулаке, я держал две бабочки.
- Я тебя очень ждал, - сказал я маме.
Она нагнулась и погладила меня по голове.
          Я хотел тебе кое-что показать, - сказал я таинственно.
- Что? – спросила мама.
- Вот, понюхай, - сказал я и протянул ей, как самое дорогое, раскрытый кулачок с живыми бабочками, которые прилипли к моей ладошки.
- Фу, - сказала мама с отвращением и почему-то спросила. – Ты что их ешь?
Я растерялся. Как же так? Я ей хотел доверить свою тайну, хотел  дать  понюхать бабочек, как самое дивное и дорогое. Я покраснел и, рассердившись,  обидевшись, сказал ей:
- Да, я их ем.
И она сказала родителем девочки, которой я тоже ничего не говорил:
- Представляете, он ест бабочек.
Какие все-таки глупые эти взрослые. Как она могла подумать так обо мне, что я ем бабочек. Они ведь такие красивые. И я сделал еще одну очень робкую попытку открыть ей свою тайну.
- Ты понюхай, - попросил я. – Ты только понюхай.
- Тьфу, - сплюнула моя мама в сторону. – Я хотела тебя поцеловать. Теперь не буду… Выбрось их, выбрось этих бабочек. Я тебя прошу…
Я совсем растерялся. Маму я тоже очень сильно любил. Конечно, я ее любил больше бабочек. И я не знал, что мне теперь делать. Девочка уже полезла в сумку к родителям за баночкой с ягодами.
- Подожди, что же ты прямо на дороге, - сказала ей мама. – Пойдем.
Она взяла ее за руку, и они с ее папой и моей мамой пошли по дороге дальше к большой и зеленой поляне. Мама пошла за ними
Я потерянный шел сзади, смотрел на своих бабочек, которых прятал в кулаке и которые так сладки и тонко пахли запахом, который собрали с пыльцой со всех полевых цветов.  Мама, родители девочки и сама девочка уходили вперед и весело разговаривали.
- Ты чего отстаешь? – спросила, обернувшись, мама.
Она меня так и не поцеловала.
- Выбросил бабочек? – спросила она, когда я подошел к ней.
- Выбросил, - сказал я ей. На самом деле я их некоторое время с надеждой, что она захочет их понюхать, держал в руке и потом отпустил.
Она достала из кармана платок и вытерла мне губы.
- Зачем ты ел бабочек? - спросила она меня строго.
- Я не ел, - сказал я ей честно.
- Не обманывай, - сказала она. – Ты ел.
- Я хотел, чтобы ты понюхала, как они пахнут.
- Ладно,  пойдем, - сказала она и взяла меня за руку.  – Я тебе ягод привезла.
Конечно, ягод мне тоже хотелось.  Но еще больше мне хотелось, чтобы она понюхала бабочек. Ведь они так чудесно пахнут.

Через некоторое время мы сидели на поляне, на одеяльце, расстеленном мамой, и она кормила меня ягодами.
- Я так и не поняла, зачем ты ел этих бабочек, - сказала она.
- Я их не ел, - ответил я честно, поедая клубнику.
И при этом покраснел и чуть не подавился. У меня на глазах даже навернулись слезы.
-Ел-ел, - сказала она. – У тебя и лицо было грязное.  Я тебя платком вытирала.
Мне хотелось заплакать. Но ягоды, которые я ел являлись неплохим утешением. И чем больше я их ел, тем меньше мне хотелось плакать.
 
Шло время и мама иногда с укоризной, которая едкостью приближалась к издевке, вспоминала, как я в детстве ел бабочек. Я ей объяснял, что это не так, что я не ел бабочек, но она мне не верила и даже не хотела слушать.  Я старался ей все объяснить, но она не хотела меня слушать. Наблюдая, как она категорична в своем мнении, я после нескольких попыток уже не старался ее разубедить. И через какое-то время перестал это делать совсем.
Прошли годы. И я до сих пор вспоминаю, как удивительно тонко и волнительно пахли бабочки в детстве. Я очень жалею, что  не  успел  объяснить маме,  как чудесно и неповторимо  пахнут бабочки. Тогда я очень обиделся на маму, за то, что она не захотела или не смогла меня понять. Постепенно обида прошла на нее. Точнее она отдалилась, ушла глубоко внутрь и спряталась там. Она пряталась там все это время. И я жил с этой обидой, трагедией маленького, начинающего жить ребенка, крошечного существа, которое так и осталось  непонятым. Я хотел открыть ей и всем, кто меня знает, свой детский мир и запах бабочки. И вместо благодарности  от нее за свое открытие и тайну, которую хранил для нее, хранил, чтобы ей первой ее открыть, получил презрение, остракизм, испытал неприятие и отвращение. С тех пор я никогда не старался понюхать бабочек, не вдыхал их чудесный запах, потому что получил от мамы тот самый урок недоверия и презрения. Я помнил о том запрете, который выразился в произнесенных словах и отразился на  лице моей мамы и тех людей, которые шли с ней рядом по дороге, родителей девочки и самой девочки, которая сморщила личико вслед за взрослыми.  Ее интересовали тогда только ягоды. Никто не заинтересовался моим открытием. И  тот неповторимый запах бабочки так и остался со мной, как нечто тонкое, неуловимое и прекрасное, как запах детства и до конца непознаваемого мира.  Мне до сих пор очень жалко маму…

Она ушла и не узнала запаха бабочки, не узнала моей тайны, которую я для нее так берег. 
27.11.21