5. Рассказ. Силабога. Эромистицизм. Глава пятая

   5-СИЛАБОГА.
   ГЛАВА ПЯТАЯ.

   5-1.

   С этого момента моя история разворачивается стремительно, и завершается с окончательной безжалостностью, как и всё в этом мире. Будучи человеком бескомпромиссным и решительным Вилларий Шиляев и в самом страшном сне не представил бы себе такого, чтобы идти на поклон к виновной в его превращении ведьме. Да, и вообще, не пристало учёному–естественнику обращаться к мракобесию за помощью, хотя бы оно и имело, осязаемую им ныне, достоверную реализацию.
   
   Ксюхе своей он запретил даже думать в этом направлении. Да и, по правде сказать, она и не надеялась чем либо помочь своему суженному. Нет, оговорюсь, не надеялась она не потому, что не верила в избавление, но потому, что, изведав на себе всю науку колдовства, понимала: мать её сама едва ли в силах переменить свершившиеся, ибо задействованы тут силы верховные и, находятся они вне её, могучей ведьминой компетенции. Ту мысль она прочла в беспристрастном взгляде Томны Федосеевны, когда в безмолвии вглядывалась в её глаза, да так и не нашла сил испросить мать о суженном. Сама поняла – не  вернуть ведьмам человеческого вида Виллария Шиляева, и влияний неведомых им не превозмочь.

   Потому и вышло, что Ксюша с тех пор более уповала на силу милого сердцу друга своего и его учёные возможности, и, как должно глубоко любящей женщине, всё теперь «ставила» она в той неравной игре на самого Шиляева. Внутренним чутьём она про то ведала, о чём мать её, Томна Федосеевна, в душевном затмении своём, знать не желала.

   Знала Ксения Курцева, что была в тщедушном теле изобретателя для неё одной упрятана сила. И мощь ту она в себе, как небесный ток принимала и усилить была способна многократно. В том ведении своём, раз и навсегда обвилась она вокруг огромного сердечника его, наподобие тонкой медной проволоки, что используют в обмотке магнита.

   Сам же Вилларий Шиляев по просторам физическим, эфирным и временнЫм продвигался своими путями. Он порешил тогда, что посредством нового изобретения отодвинет себя из современного контекста и сможет избегнуть колдовства научным способом в тот момент, когда, отмотав события, заменит ход произошедшего с ним, новым ходом.

   Его машина и оборудование, – весь инвентарь для предстоящего хроноперемещения – задолго до происшествия злополучного с ним, были изготовлены. Оставалось только развернуть систему среди древних курганов, да дождаться сильной грозы.

   Я, появился у Шиляева в сарае на другой день, после того, когда тот опомнился, и осознал себя в клети у Маковецкого. Встретил изобретатель меня в своём новом обличие вполне осмысленно, и, хотя не говорил ничего, но жестами изъяснялся понятно, действовал по-деловому, и ничем не проявлял ни досады, ни печали о случившемся.

   Без лишней суеты, мы раз только глазами встретились, и сразу поняли друг друга, а поняв, тут же принялись приготавливать машину для транспортировки на место. Ксюха следила за нами кротко, но непрестанно, и, по своему обыкновению, не покидала Шиляева ни на миг. По настроению хмурому Шиляевскому, понял я, однако, что участие девушки в оном эксперименте он не рассматривает, и подвергать воздействиям своей машины не намерен. Всем нам тогда казалось  ясным, что передвинувшись назад всего-то на несколько дней, он найдёт её прежнюю. Что до теории удвоения физической личности своей, то в это факт наш герой не верил. Шиляев считал, что перемещение должно произойти в рамках тела существующего, что, переместившись во времени назад, он сдвинется в себя прошлого, и там мысль его и сознание обогатятся опытом будущего, так, словно он обрёл дар предвидения. А Ксению свою он найдёт в том времени, как она была и всё объяснит. Да, и объяснять в таком случае, может быть, ничего и не понадобиться.

   Такова теоретическая база Шиляева. На том и стоял. Когда же я его спрашивал, ещё за долго до оборотничества, что он думает о случае и возможности переместиться во времена, в которых его физического воплощения либо ещё, либо уже не существует, он или отмалчивался, или говорил, загадочно глядя в даль: «Проскочим, – там и осмотримся…» – И всегда при этих словах он как-то по особому замирал, всматриваясь сквозь пространство, словно, силясь прямо от сего момента разглядеть грядущее.

   То – мужская логика, а женская, она – совсем иная.

   5-2.

   Гроза в Силабога, после долгой засухи, ждать не заставила. Через неделю после случая у Маковецкого, в окружающей природе занялся, и стал без перерыва дуть пронизывающий ветер. Казалось, что плотный и горячий поток воздуха проникает насквозь во всё: предметы, наши тела, головы, и даже время… Чудилось нам, будто весь Мир вокруг рассыпается на мелкие частицы и Настоящее уносится в небытие, как пыль.

   В три дня застило небо грозовой темнотой, подстелило снизу слоем туманной мокрой мглы, и стало в Силабога мрачно, парнО и душно. А – в воскресенье небо уготовилось пролиться сильным ливнем. Днём ещё гоняли и вертелись по плоскостям улиц вихри пыльных протуберанцев, да полошили птиц, без того уж нервно и низко летавших, а к вечеру даже и тех на виду не осталось: какие забились под карнизы, а иные притаились в плотной зелени пригородных садов и окрестных чащоб.

   Мы с моим приматом были наготове. Ксюхе жестами он приказал остаться. Я поддерживал его, как только мог, непрестанно увещевая и успокаивая девушку. Но по всему видно было, крайнее её смятение, так что безмолвному приказу суженного, да уговорам моим подчинилась она весьма не охотно.

   Мы выдвинулись. Я помогал вывести из сарая оборудование. Таковой громоздкий агрегат Шиляеву, даж и в человечьем обличии, было не легко переставлять, а в теле обезьяньем, хрономашину нашу ему бы ни сдвинуть, ни, тем более, доставить к месту в одиночестве, было бы немыслимо. Ну да у нас с ним всё, слава богу, заранее было оговорено. Правда, сейчас львиная доля веса на меня легла, но да я человек – не маленький, так что справились мы с ним и так. Колёса аппарата, для их электрической проводимости, были выкованы из стальных обручей, а корпус составлен из двух обособленных металлических полу-оболочек, каждая – устроенная частями из листов гнутых, по каркасу из клёпанных меж собой стальных полос. Стены кабины изнутри мы покрыли листами асбеста, для защиты пилота от электрических токов и жара. Там – в полости кокона, по сторонам кресла хрононавта, как себя называл Шиляев, он установил две магнитные индукционные катушки, подключенные отдельно к изолированным друг ото друга половинам кабины.
 
   Были с нами на пути к курганам и два деревянных кОзла с высокими стальными шпилями – громоотводами, кои я должен был установить на вершинах курганов, и много-много мотков с проводами. Всё это вспомогательное хозяйство, я уложил на телегу и впрягся в неё сам, и с немалыми трудностями доставил на поляну меж курганов. После чего я прикатил туда и аппарат-кокон. Делали мы всё это скрытно, благо, поляна отдалена была от города и упрятана за лесом. Скарб я доставлял по старой грунтовой дороге. Ею давно никто не пользовался. Разве только – исследователи древностей, да грибники и ягодники. Но в тот вечер, – и подавно, нами на пути никто, особо, не интересовался – жители в преддверии непогоды по домам расселись и чаи в уюте гоняли. Те же встреченные, что не успели восвояси, спешили от пыли и ветра укрыться, – в плащи да капюшоны кутались, – и на нас не обращались.

   Так что, к поздней ночи всё устроилось по плану. По-над городом, и без того под сумрачными тучами, да, после заката, и вовсе сгустилась тьма непроглядная. Вот тогда и упали на пыль просёлочную первые крупные дождевые капли, а через мгновение – всё пуще – безудержно хлынули на землю потоки широкие.
 
   Вот того-то мы с моим уменьшенным другом и ожидали! А как пролилось, обезьян по-шиляевски делово кивнул мне и ловко вскочил в распахнутую дверь кабины. Да там и замер всматриваясь в грозовую даль горизонта, словно в нерешительности ожидая чего-то. Я, глядя на него снаружи, закутавшись в непромокаемый резиновый плащ, задумывал было, хоть под проливным дождём, да осмотреть, с фонарём в последний раз подключения проводов, тянувшихся от двух козловых шпилей к агрегату. То явно, что потоки вод, сбегавших ручьями от вершин холмов, и без того должны были привести небесное электричество к нашей машине. (Так была устроена эта странная долина меж курганов, которые – Вилларий Шиляев считал рукотворными аккумуляторами природных сил.) Однако, изобретатель мой не пожелал уповать только на милости природы, и повторил пути, ожидаемых потоков вод, проводами, соединяющими громоотводы с изолированными половинами кокона.

   И всё бы хорошо, да только приключилось с нами тогда непредвиденное происшествие! В момент, когда Шиляев-носач, взмахнув мне напоследок, хотел, было, закрыться внутри кокона, на него из темноты вскочила, вдруг, неведомая дичь! Быстрая, как тень от вспышки молнии, ворвалась зверюга та с гортанным воем и рыком, да сильным толчком она повалила примата навзничь. Обезьян, ошеломлённый, напором зверюшки, на мгновение замер. Сам я врос в траву под непроглядными потоками небесных вод, стоя перед открытыми створками кабины. А вся мокрая от травы Русская Голубая кошка, дрожа и урча, обняла его всеми лапами и ласково облепила телом.

   В мгновение ока примат преобразился. Шерсть его поднялась дыбом. Я видел, как в Шиляеве–звере, даже в такой небывалой обстановке, всё равно возобладал самец, почуявший запах самки. Его огромный мужской гриб, стремительно восстал вверх. То ли друг мой проникся порывом не желающей оставлять его невесты, или таково было специальное направление сил провидения, ведущего их общие жизни, только оборотница, не встретила в нём себе никакого отпора, а потому без промедления и ловко, как тогда у Маковецкого,  завладела огромным мужским естеством обезьяна, упрятав привычным движением, в своём теле. А, наполнив себя, Ксения Курцева прильнула к носачу своим промокшим, мохнатым тельцем, и замерла, вздрагивая вожделенно всем своим естеством. Так что, к тому моменту, как мы с Шиляевым постигли Ксюшин выход, менять что-либо было поздно!

   Воспылавший в первородном инстинкте, и поддавшись содроганиям и истоме, полузвериный мозг Шиляева фиксировал события трудно. Действуя по плану автоматически, он, тем не менее, нащупал лапами шлем, прикрепленный у него за головой, нахлобучил его себе на голову, и с непомерным усилием, утяжелённый своей живой ношей, уселся в кресло.  В последний раз увидел я его блестящие чёрные глаза в глубине которых гуляли всполохи мысли и страсти, словно порождённые импульсами от всполохов молний на горизонте. Мохнатой, непрестанно вздрагивающей вместе с телом его, лапой, Шиляев смахнул щиток забрала себе на морду.

   Зверюшка, закрепившись на нём и сотрясаясь от радости и удовольствия воссоединения, громко урчала и повизгивала. Она буквально обмотала себя вокруг носача, и прильнув к груди примата маленькой серой остроухой головкой, казалось, с умиротворением растворилась в его мохнатом теле. Откинувшись на спинку кресла и уравновесив дыхание, Шыляев, рванул рычаги и створки капсулы захлопнулись передо мной навсегда. Да и то уже было необходимо, ибо другу моему оставалось очень не много времени, чтобы успеть сосредоточиться на дате перемещения.
 
   5-3.

   И тут, как по заказу прямо – и началось! Треск электричества, похожий на треск рвущейся ткани, разверз яркими зигзагами на множество лоскутов полотно этого Мира. В грохотах грозы и шипении разрядов молний над головой, мне чудились скуления, вой и звериный рык, напоминавшие одновременно, вздохи и любовные стоны. Мнилось мне – они доносились отовсюду: то рядом, то далеко, то сбоку, то сверху! Эхо и отголоски множества потусторонних голосов заблудились в моей голове и звучали по-разному в каждой из раковин ушей моих!

   Стены капсулы зардели, замерцали раскалённым красным, и дальше – всё более стали белеть до тех пор, пока две половины яйца не превратились в ослепительное дневное сияние, разделённое тёмным вертикальным кольцом изолятора. Видения прошлых событий потекли у меня перед глазами, подрагивая, как кадры старой хроники. И мне казалось, что это не Шиляев сейчас, дрожит в объятиях Ксении Курцевой в раскалённой и полупрозрачной от ударов молний хронокапсуле, а я – Капитон Кальмар прильнул к мягким грудям ведьминой дочки и обуянный ея белым, горячим, гибким телом, исчезаю совместно с ней из этого мира, просачиваясь сквозь поры времени, как горячий расплав моей неосуществимой и, тут только мною до конца осознанной, любовной жажды!
 
   Гроза в этот день над Силабога разыгралась эпическая. Ливень встал стеной от края неба и до края. Лишь на линии горизонта, если обозреть весь круг из города, видна была яркая трещина просвета под чёрными клубами мохнатых туч. Та узкая круговая щель блистала холодным неоновым светом, вырезав в небе висящий над Силабога, низкий, тяжёлый, выпуклый купол, похожий снизу на косматую, вывернутую мехом внутрь, чёрную овечью шапку.

   Тонкие, ломанные, ослепительные языки молний выскакивали из клубов меха и жалили землю. Сверкая повсюду, они концентрировались в пучки, как в вогнутом зеркале гиперболоида, и били, как и предсказывал мой изобретатель, аккурат в вершины наших курганов. Отменные, жирные, ослепительно-белые внутри и по краям оранжево-красные, увлекаемые лавинами вод зигзаги электрической лавы, стекали в долину, промеж двух земляных пирамид. Струи воды и огня пенились, шипели и смешивались меж собой, поднимаясь вихрями по раскалённым стальным шасси нашего агрегата! Четыре колеса пылали, как языческие солнца, извергая в темноту снопы искр и испаряя в пространство клубы белого пара!

   Я отбежал на безопасное расстояние от полыхающей шиляевской колесницы. Издали открывалась эпическая картина. Средь двух тёмных силуэтов высоких остроконечных курганов, сквозь, пронизанный струями ливня воздух, на фоне изсиня-чёрного косматого купола неба, сиял раскалённый экипаж. Я увидел, как стал его кокон стальной почти прозрачным, весь опутанный белой ломанной сетью молний. Мне почудился тогда внутри силуэт Шиляева с огромным, для его обезьяньего тельца, шлемом на голове. И сердце моё нестерпимо стиснуло печалью о быстротечности и яркости человеческой жизни, и о предстоящей передо мной самим одинокой неизвестности!
 
   Вдруг, два снопа искр вырвались в высь над коконом, и тот залучился двумя, пересечёнными меж собой, нимбами света. Один – ярко-белый, слегка с лимонным оттенком, а другой – янтарно-красный. Свечение изливалось повсеместно, отбрасывая по земле от кустов и камней разноцветные неоновые тени. Оглушённому сиим магнетическим видением, мне показалось, что наступила полная тишина. Пучки молний, кружась, танцевали вокруг яйца невиданный танец. Потоки, извиваясь и корчась, продолжали стекать вместе с ручьями к ложбине, где стояла машина. Разноцветное сияние половин яйцеобразного силуэта переливалось внутри, и втягивало через солнца колёс те потоки, накапливая в себе огромные природные силы!
 
   А тут вдруг, прыснули от яйца вверх два широких, прозрачных, луча и сошлись в одно остриё под купол чёрной косматой облачной шапки. И заискрившись внутри мириадами ярких точек, из горящего кокона отделились два прозрачных звериных силуэта – большой и маленький. Фигуры, недвижимые, с растопыренными в стороны конечностями, медленно воспаряли всё выше и выше, окруженные яйцевидным нимбом. Удаляясь в небеса, они постепенно изменили свои очертания на человеческие, и тут же – во мгновение ока – исчезли в черноте неба, вспыхнув яркими звёздами на самом высоком острие луча!

   5-4.

   И долго, – всю оставшуюся ночь, – стоял я, не замечая, как хрустят набегами по резине плаща моего потоки небесных вод, как, пенясь и журча, спадают они по складкам и исчезают в густой черноте теней, дрожащих от затухающих отсветов догорающего агрегата Шиляева…

   К утру ливень иссяк. Небо прояснилось. Землю выстелили ватные клубы белого тумана. Над ними, словно, паря над низко стелящимися по земле перистыми клоками облаков, меж плоскими, чёрными, вырезанными силуэтами курганов, одиноко чернело, покрытое коростой окалины, стальное яйцо на четырёх огромных чёрных колёсах. Внутренность капсулы, сохранилась в целости, и я не нашёл там никого живого или мёртвого, а лишь – невредимый железный шлем с забралом.

   Агрегат, как мы сговорились с другом моим, я тайно вернул в сарай, а шпили на вершинах курганов, – те под напряжением небесным обратились пыль, и сами были смыты стихией без моего в том участия.

   Я же сам воротился в дом к себе и рухнул в чём был на диване, и уснул без памяти.