Семь бессмертных грехов. О хореографии Пины Бауш

Творчество Пины Бауш, знаменитого хореографа, ушедшей из жизни за две недели до начала гастролей её Театра танца из немецкого Вупперталя, – это не рождественская ёлка, вокруг которой зрители и критики могли бы взяться за руки, как дети в балете «Щелкунчик». За годы своей творческой деятельности Пина Бауш поставила более 50 спектаклей. Награждена премиями в Германии, Италии, Японии, Франции, России, Чили, премиями ЮНЕСКО и Евросоюза, но всё-таки нашу любовь к школе Агриппины Вагановой трудно перешибить экспрессионистическим обухом. Давно уже диагностировано, что в танце Пины самого танца мало, но не выдвигаем же мы к художникам группы «Мост» претензий, что они рисуют не так, как Дюрер или Лохнер. Сама Пина, когда два года назад презентовала свою «Мазурку Фого» в театре Моссовета в рамках VII Чеховского фестиваля, сказала фразу, которую разнесли во языцех: «Мне не интересно, как двигаются люди. Мне важно знать, что ими движет». Тогда в «Мазурке Фого», созданной хореографом в 1998 году для Лиссабонской всемирной выставки и названной одним из самых легкомысленных произведений Пины, на нас обрушились танго, самба, португальское фаду, бразильские барабаны, лопающиеся от огня зажигалок красные шары, привязанные к женщине, купание в длиннющем полиэтиленовом пакете, наполненном тут же, на сцене, водой из ведер… На видеоэкране пели негры, сидя на банановой плантации, перебирали ногами тысячи фламинго… Тот спектакль был не «историей о…», а путешествием. Кстати, в его контекст было легко увязать это «что движет людьми». Но нынче – не получится. Здесь объединяющей для всего человечества мотивации не сыщешь.


Спектакль «Семь смертных грехов» Пина Бауш восстановила специально для Чеховского международного театрального фестиваля по просьбе его директора Валерия Шадрина, постановка эта была осуществлена в 1976 году. Конечно, заливалось вино свежего урожая в старые меха.


Тут волей-неволей Пине пришлось рассказывать историю, и даже линейную, с началом и концом, хотя её почерк – это коллаж, фрагментарность, открытая форма спектакля, которую каждый зритель может насыщать. За драматургическую основу взяты тексты Бертольда Брехта, кстати говоря, при переводе либретто Арина Нестьева сохранила изменчивый ритмический рисунок стихов и структуру немецкого оригинала. Произведение Брехта на музыку Курта Вайля называется «Семь смертных грехов мещанина», и тут чувствуется желание грехи узко специализировать, как будто мещанин гневается или любит серебро не так, как крестьянин, аристократ или какой-нибудь ландскнехт. Мещанин у драматурга завидует не всем подряд, а непременно счастливым, может угодить в стигийское болото, потому что гневается исключительно из-за подлости.



Питер Брейгель, во многом заимствуя нравоучительно-фантастические сюжеты и перенасыщенные композиции у Босха, обоих мучила «horror vacui», боязнь пустоты, создал свою серию «Грехи», где щедро использовал символику нидерландской иконографии, через десятилетие пишет «Крестьянский танец», где уже без всяких аллегорий проводит ту же тему. И тут происходит приятное: грехи могут стать добродетелями. К этой мысли нас привёл историк искусства Федерико Дзери. Мужчины спорят за столом, замахиваясь друг на друга, и изображают как бы Гнев, в «перевёртыше» выглядят как нищий, тянущийся к еде, а другой приглашает его к трапезе. Можно сценку, где женщина тянет мужчину в гостиницу, интерпретировать и в противоположном смысле: крестьянин тащит любовницу из дома потанцевать.


Пина такой софистикой не занимается, но лавировать приходится, потому что человек, отказываясь от одного греха, впадает в другой. Так, например, «звёзды» не грешат чревоугодием во имя… сами понимаете чего. Бауш жизнь принимает, как янсенистка, со всеми её вытекающими, человек греховен по своей природе, и потому бросать камень в свою грешницу Анну (она на пути в домик в Луизиане пытает счастья с кем только можно) не будет. Членов Семьи (лучше бы было название Клан) – их играют русские артисты, они то и дело выдают сентенции вроде «И кто себя побороть сумеет, тот и добьётся награды» – Бауш не наделяет яркими индивидуальностями. Они безлики, скучны, все «по форме», в пиджаках, фейс-контроль пройден, в то время как Анна меняет свои наряды, как бы там ни было – живёт! А репутация тех, кто знает, как надо жить, скорее всего сомнительна, раз сидят они за столом, похожим на карточный.


Брехт называет своих героинь, двух сестёр, одинаково – Аннами. Добродетельна Анна-1, греховна Анна-2.  Кроме разноликих героев (родители сестёр, импресарио, самоубийцы, кинозвезда и пр.) здесь есть и другие Анны. Так, частная жизнь Анны-2 становится расхожей историей. В конце оперы-балета сестры, как на очной ставке, лицом к лицу, и не ясно, кто проиграл, кто победил. Как тут не вспомнить борхесовское «Победа и Поражение – два великих обманщика»? Уставшая Анна-2 всё же натягивает на своё платьице пиджак, смотрясь образцово-нелепой фроляйн, но и сестра её в форменном футляре-платье, распевая зонги с напором и пафосом женщины третьего рейха, выглядит со своим примиренческим эпилогом про текущие волны Миссисипи под луной и «теперь всё позади», еще более жалкой, та-то хоть пожила всласть, была солисткой театра в Филадельфии и даже в газеты попала….


У Брехта семь смертных грехов, у Бауш по большому счёту один: торговля женским телом. Как замечает газета «Die Welt»: «Речь идёт здесь всё о той же вечной теме – деградации женщины до продажного объекта наслаждения, который можно заполучить то лестью, то силой». Но остальной набор грехов никуда не пропадает, просто похоть рассматривается в сочетании то с леностью, то с чревоугодием. Мещаночка, конечно же, мельчит, её гордыня проявляется всего-навсего в покупке бесконечных шляп и платьев. Бросать камень даже не хочется и бисер не сыпется, жалость бесконечная…..



«Вечер танцев» от Пины, Бертольда и Курта продолжался во втором отделении действом «Не бойтесь», где звучали зонги из «Трёхгрошовой оперы», «Малой трёхгрошовой музыки», «Берлинского реквиема», «Взлёта и падения города Махагони», лейтмотивом стал зонг «Не бойся»: влюблённый хлыщ, всем обликом и ужимками напоминая взломщика, пытался соблазнить молодую девушку, причём «работая» в перчатках, как будто так возможно любить без ненужных последствий. Здесь уже буйствует эстетика гамбургского Риппербана, известного места «для взрослых», с травестией и множеством мячей, эдаким растиражированным яблоком греха, в которые играют девочки-куклы. Никакой дидактики и перста указующего, как говорится, всюду жизнь. 2009 год