Под черным крылом Горюна. Часть 1. Главы 35-36

               
                35

   Спустя пару дней  Новицкий получил записку от Лизы. В ней она писала, что собирается ставить домашний спектакль  и даже написала к нему музыку. Но, поскольку это представление посвящается двадцатилетию бракосочетания  ее родителей, естественно, вся постановочная часть совершается под большим секретом. Господин Новицкий, если того пожелает, может принять участие в выступлении, по крайней мере  своим несомненным талантом он доставит удовольствие всей семье Заваруйкиных.

 Новицкий улыбнулся, прочитав послание. Милая, наивная Лизанька. В ее светлой головке умещалось множество разнообразных прожектов. Захотелось увидеть девушку, сжать в руках теплую ладошку, почувствовать запах ее волос. И Новицкий, махнув рукой на дела, решил съездить в усадьбу Заваруйкиных.
Лизу он нашел у пруда в саду, где она с крестьянскими девушками разучивала роли. Крестьянки прыскали от смеха, произнося высокопарные речи. Лиза также заразительно смеялась, но заставляла их вновь и вновь произносить нужные слова. Заметив Новицкого, крестьянки засмущались, зашушукались, обсуждая достоинства ухажера молодой барышни.
—  На сегодня все, — хлопнув в ладоши, строго сказала  Лиза. — Завтра в это же время я жду вас.
После того  как все с неохотой  разошлись, Лиза  подошла к Новицкому.
— Вы хотели меня видеть? — спросила девушка, протянув для поцелуя  тонкую руку в ослепительно белой перчатке.
— Очень, — с жаром произнес он, целуя протянутую  руку.
 Затем порывисто притянул Лизу к себе, не оставляя сомнений в своих намерениях добраться губами до ее шеи.
— Нет, — она отстранилась от него, словно отгораживаясь, вытянула вперед руки.
— Почему? Разве вам не нравятся мои поцелуи?
— Нравятся. Но не надо.
   Она отвернулась, в  золотистых глазах блеснули слезы.
— Что случилось? —  недоуменно воскликнул Новицкий, взяв ее за плечи.
— Почему все мужчины хотят только одного – использовать женщину? Получить от нее удовольствие! Почему нельзя любить просто так! Без этих ужасных отношений!
 Лиза всхлипнула.
—Елизавета Павловна,  несправедливо  голословно  обвинять всех мужчин. Я же не такой. Или  вы думаете иначе?
— Вы другой,  верно. И все же…— она не договорила, крупные слезы покатились по щекам, закапали на серую шелковую блузу, оставляя на ней мокрые расплывшиеся  пятна.

— Что, черт побери, случилось? Вы можете мне объяснить?
— Марианна – такая душка! Как  все ужасно!
— При чем здесь Марианна Вениаминовна? — Новицкий усадил Лизу на  скамейку, достал из кармана носовой платок, вытер ей глаза. — Хватит плакать, расскажите спокойно,  в чем дело.
—  Вы разве не знаете? —  нахохлившимся  воробышком,  встрепенулась девушка.
— Что я должен знать? — Новицкий  поднес платок к ее хлюпающему  носу.
— Все  так ужасно. Оказывается, Марианна ждала ребенка  от Цивиньского. Представляете,  это стало известно Щепину. Бедняжке  Марианне по настоянию графа  пришлось убить еще не рожденного ребенка. Бедная Марианна, бедный ребенок!
— Так, понятно. —  Новицкий взял Лизу за подбородок. —  Откуда  известно? Ведь о таких вещах первому встречному не рассказывают.
— Катя, горничная Троповых,  оказалась такой болтушкой. Катя – племянница нянечки Полечки.  Она была у нас в усадьбе и рассказала, что граф, узнав о том, что княгиня в положении, кричал громко, даже  ударил ее. Марианна плакала, просила простить ее. Вечером того же дня послала за знахаркой в деревню. Не знаю, что та сделала, только княгиня чуть не умерла. Катя рассказывала, крови было столько, что в доме не хватило простыней.  Если бы не доктор Назаров, Марианны  уже не было с нами! — Лиза взяла из рук Новицкого платок и зарыдала в голос. —  Представляете, бедняжка Марианна никогда больше не сможет иметь детей! А доктор, как папенька говорит, после этого запил. —  Она горестно сложила руки на груди. —  Вы же знаете, как доктор Назаров предан княгине!

— Милая Елизавета Павловна, — Новицкий нежно обнял девушку за плечи, — то, что вы сказали, действительно  ужасно. Вряд ли наша милейшая  княгиня достойна подобной  участи. Но все же утешьтесь и пойдемте  прогуляемся. Посмотрите, какая чудесная сегодня погода.
—  Да, пожалуй, —  Лиза кивнула, — от слез у меня разболелась голова, к тому же  доктора не велят расстраиваться. Пойдемте, я вам покажу свое любимое дерево. Это вяз, я часто разговариваю с ним. Мне кажется, он меня понимает, тихо-тихо шелестит листвою. Надеюсь, вы не считаете меня сумасшедшей? Ведь не только у людей есть душа! Вы согласны со мной?
Новицкий улыбнулся.
— Беседовать с вами, Елизавета Павловна, одно удовольствие. Вы и сочувствовать умеете, и сострадать. Оставайтесь всегда такой! Не превращайтесь в холодную и равнодушную  светскую барыню.
Они с полчаса гуляли по аллеям парка, пока девушка  не пожаловалась на усталость. Она была бледна, тяжело дышала и сильно опиралась на его руку.
— Что с вами? —  встревожился Новицкий.
— Проводите меня в дом, мне нехорошо, — сказала Лиза  тихо, держась рукой за сердце.

 Увидев состояние барышни, горничная подняла переполох. Сбежались домочадцы, нянька, кухарка, прибежал даже толстый кучер. Все хором галдели, толкались,  бестолково суетились. Барышню уложили в постель, с силой  захлопнув перед Новицким дверь в ее спальню.
Спустя четверть часа перед Новицким предстал растерянный хозяин дома.
— Молодой человек, — сказал он грустно, —  мне надо с вами серьезно поговорить.
— Что с Елизаветой Павловной? —  Новицкий не находил себе места от волнения, нервничал, кусал губы.
— К сожалению, Лизанька тяжело больна. Порок сердца. Девочка  родилась слабенькой, и мы с Марго думали, что она долго не проживет. Но еще большим несчастьем было то, что Марго после родов сильно застудилась. Все наши попытки завести еще одного ребенка не увенчались успехом. Вы понимаете меня? Лизанька для нас все! Девочка и раньше часто болела, но в последнее время приступы стали повторяться все чаще. Доктора, а мы показывали Лизаньку очень многим специалистам, все как один говорят, что любой из приступов может стать роковым. Вот такая проза жизни, молодой человек. Идите к Лизаньке, она вас ждет. Только прошу, не говорите с ней  о болезнях! Никаких травмирующих или возбуждающих ум  вопросов!

Когда Новицкий вошел в спальню Лизы, место, куда гостя  раньше никогда не впускали,  его поразил большой портрет девушки, висевший на стене. На нем она была изображена сидящей в глубоком кресле  в нежно-розовом платье, поверх которого была надета кружевная пелерина. В руках у девушки был букет ромашек, на коленях – открытая книга.
—  Этот портрет нарисовал местный художник в прошлом году. Правда, я здесь мало похожа на себя?
   Новицкий посмотрел на Лизу. Она лежала на постели под высоким балдахином, накрытая до самого подбородка синим атласным покрывалом. Рыжеватые кудри  упругими  колечками были  рассыпаны по подушке.
— Милая Елизавета Павловна,   сходство с портретом поразительно, он отражает вашу сущность: любовь к знаниям и природе.
— Папа, вероятно, просил вас не расспрашивать о моей болезни. Он очень любит меня и  старается оградить от любой  информации о сердечных недугах. Но я хитрая. Попросила доктора Назарова дать почитать медицинские журналы. Я скоро умру, Дмитрий Федорович, —  сказала  Лиза неожиданно и, увидев желание Новицкого возразить ей, с жаром произнесла, — Я знаю об этом и без книг. Просто они подтвердили мое предчувствие.
— Елизавета Павловна, я абсолютно уверен в ином.  Впереди у вас долгая и счастливая  жизнь.

— Дмитрий Федорович, вас никогда не смущало, что я густо крашу губы?
—  Нет, — Новицкий поежился от собственной лжи. — Вам   помада к лицу.
— Я ненавижу красить губы. Но делаю это. Знаете почему? —  Лиза ладонью ожесточенно вытерла помаду. — У меня губы синие!  Это первый признак серьезной сердечной болезни. Такие люди долго не живут!
— Елизавета Павловна, все это не важно. Я люблю вас и хочу, чтобы мы вместе шли по жизни, сколько бы ее ни осталось.
—  И я люблю вас! — воскликнула Лиза. —  Но папа никогда не согласится, чтобы я вышла замуж. Потому как считает, что замужество убьет меня!
— Поговорю с вашим отцом. Он должен понять желание дочери жить нормальной жизнью,   не замыкаясь  на своей болезни.
— Лизанька, —  в комнату вошла Маргарита Власьевна. — Доченька, тебе нужен покой. Надеюсь, Дмитрий Федорович понимает это?
— Я уже ухожу.
   Новицкий поцеловал бледную руку Лизы. Сейчас на ней не было перчатки, и он заметил, что коротко стриженые ногти ее отливают синевой.
— Прощайте, Елизавета Павловна. Завтра навещу вас. Надеюсь, мой разговор с Павлом Игнатьевичем принесет положительные плоды. Прощайте, Маргарита Власьевна.
Он быстро вышел.
— Ах, маменька! — воскликнула в отчаянье Лиза. — Я люблю Дмитрия Федоровича и хочу стать его женой! Почему судьба  так несправедлива ко мне!
 Марго  тяжело вздохнула и нежно  погладила дочь по рыжеватым кудрям.
               
                36

 Никогда Новицкий не думал, что невзрачная с виду  тихая девушка сможет так завладеть его мыслями. Нет, он не считал,  что любит Лизу, скорее, наоборот, полагал часто возникающие мысли о ней признаком возникшей привязанности. Он никогда не любил по-настоящему ни одну женщину, считая их всех созданными для чисто утилитарных нужд сильного пола. Почему-то впервые в жизни, думая о девушке, он не рассматривал ее как объект удовлетворения естественной страсти мужчины, а хотел просто быть рядом с ней, чтобы слышать тихий голос, целовать руки, горько пахнущие полевыми цветами. Известие о смертельной болезни Лизы заставило его серьезно задуматься о будущем. И вновь денежный интерес взял верх над чувствами. Со свадьбой следовало поторопиться. Дело оставалось за малым. Необходимо было доказать родителям Лизы желательность столь скоропалительного брака для их дочери.
 
Утром следующего дня,  наспех позавтракав, Новицкий со смешанным чувством надежды и отчаянья отправился в усадьбу Заваруйкиных. В доме было тихо, словно чума выкосила обитателей  родового имения. Даже прислуга куда-то подевалась. Он прошелся по комнатам. Никого. Лишь в столовой  наконец-то  услышал приглушенные  голоса. Вошел. Увидел главу семьи Заваруйкиных  и священника отца Геннадия. Оба сидели за накрытым к чаю столом. Вид священника поверг Новицкого в душевный  трепет. Первой мыслью было: не случилось ли чего с Лизой? Но благодушный вид Павла Игнатьевича говорил о том, что ничего страшного не произошло.
—Доброе утро, господа! Приехал засвидетельствовать свое почтение Елизавете Павловне. Как она?
—Доброе утро, Дмитрий Федорович, — Заваруйкин кивнул на приветствие, привстал. —  Присаживайтесь к нам, почаевничаем.

— Спасибо, не откажусь, — Новицкий с легким поклоном принял предложение.
   Заваруйкин подвинул к нему вазочку с шоколадными конфетами.
— Угощайтесь. Хорошие конфекты. Лизанькины любимые.
  Он налил чаю в пустой стакан, подвинул его к Новицкому.
—С божьей помощью Лизаньке сегодня лучше. У нас был доктор Назаров. Лизаньке пока не разрешено вставать с постели. Но  доктор всех нас весьма обнадежил. Приступ был несильный. Возможно, что-то  расстроило ее нервы.
— Да, конечно! —  воскликнул Новицкий, щелкнув пальцами. —  Какой я болван! Ведь Елизавета Павловна плакала накануне.

— Плакала? — тревожно  встрепенулся Заваруйкин. — Отчего же?
— Видите ли, ее расстроило то, что произошло с княгиней Боровой. Если бы я знал раньше, что ей нельзя переживать…
— Княгиня стала жертвой губительной похоти, — строго вставил молчавший до этого отец Геннадий. —  Через срамные желания погубила свою душу. Стоило ли  чистой  и невинной  девушке оплакивать сей сосуд грехов нечестивых?
— Вы, батюшка, больно строго судите княгиню. —  Заваруйкин покачал головой, причмокнул губами. — Марианна Вениаминовна не виновата в том, что законного супруга ее унесла распроклятая война. Что же, молодой красивой бабе  прикажете в монахини податься? Положим,  слюбилась с приезжим поляком, так ведь не девка! А что забрюхатела от него, на то она  бабья доля такая – детишек на свет производить. Я, батюшка, пока Марго меня не слышит, вам как на духу скажу: сильно сожалею, что не прижил в свое время  ребеночка на стороне. Не станет Лизаньки – и отцом быть перестану. Больно и досадно, что единственная она у меня.
— Ох, Павел Игнатьевич, — погладил большой серебряный крест на груди  отец Геннадий. — Множественность грехов не позволяет нам достичь царствия небесного. Одна сплошная маята. В гордыне своей мним себя выше Господа. Забываем, что помимо его воли ничего не совершается. Знать, Богу угодно было наградить тебя единственным дитятей. Волю свою явил телесным недугом законной супруги твоей, а ты кем себя возомнил? Думаешь, разбросав по земле семя, обеспечишь тем самым  себе жизнь вечную?

— Я, батюшка, материалист  и  так полагаю, что жизнь вечная  есть продолжение рода. Сегодня живу я, завтра мой ребенок, послезавтра внук. И в каждом есть частичка меня, Павла Игнатьевича Заваруйкина. — Он замолчал, взгляд его потускнел. — Нет худшего наказания, чем знать, что ты ни в ком и никогда не повторишься.
—Павел Игнатьевич, полностью  согласен с вами, — Новицкий повертел в руках молочник, рассматривая его  витиеватый  рисунок. — Человек должен знать, что он повторится в одном из своих потомков. Пусть даже малой, совсем крохотной частицей.

— Увы, молодой человек, мне сей радости не изведать, — горестно вздохнул Заваруйкин и громко отхлебнул из своего стакана  успевший остыть чай.
— Почему вы так думаете?  —  воскликнул Новицкий. — Да, Лиза больна, но зачем же  ее заживо хоронить? Дайте ей возможность жить, любить, выйти замуж, родить. Даже если она и умрет при этом, у вас останется ее ребенок, ваш внук. Она обречена, верно, но не превращайте ее обреченность в узилище!
— Господи, — поднял кверху глаза отец Геннадий, —  во всем суета и неведение бога. Вразуми, Господи, неразумных чад своих. Не зря сказано: в домах смиренных почивает Господь, в домах же гордых умножится проклятие.
—Батюшка, —  Заваруйкин хитро улыбнулся, чувствуя, что священник сейчас разразится целой проповедью. — Не выпить ли нам по рюмочке клюквенной наливочки? Ведь Христос дела этого не возбранял, как помнится.
— Бражники  уже одним  нечестивым помыслом закрывают  себе  путь в царствие небесное, —  похлопал себя по выпуклому  животу отец Геннадий. — Но вот ежели освятить наливочку словом божьим, то получим не питие веселящее – кровь Христову.
—Кузьма! —  сказал Заваруйкин  откуда ни возьмись  взявшемуся  лакею с простоватым  заспанным  лицом, —  принеси-ка, дружок, нам наливочку. Ублажи страждущих возлияния.

   Новицкий отметил про себя, что отец Геннадий не промах был выпить. Но при этом долго крестил рюмку, верно, желая доказать себе и всем окружающим, что он пьет исключительно Христову кровь. Его попытки повторить наоборот чудо в Канне Галилейской (64) лишь вызывали  у присутствующих улыбку. Вино не превращалось в воду, чему отец Геннадий не переставал удивляться.
— Суета сует, все суета  и погашение духа, —  заплетающимся языком выдавил из себя священник и громко икнул.
— Батюшка, — обратился Новицкий к отцу Геннадию, —  как вы считаете, должен ли быть благословлен союз двух  любящих сердец?
— Бог везде, и благость его во всем, —  важно произнес священник.
   Его заплывшие глаза превратились в щелочки, сквозь которые еще  струился свет не до конца затуманенной мысли.

— Павел Игнатьевич, — Новицкий обернулся к Заваруйкину, который, в отличие от священника,  казался совершенно трезвым. — Мы с Елизаветой Павловной любим друг друга. Благословите наш союз.
—Вы просите руки Лизаньки? — Заваруйкин внимательно посмотрел на Новицкого. —  И вас не смущает перспектива вскоре остаться вдовцом? Молодой человек, старик Заваруйкин не первый день живет на свете. Когда-то, много лет назад, я совершил много ошибок: бездарно промотал наследство  отца,  карточные долги, бегство от кредиторов за границу. Зачем   все это вам говорю? В Женеве я встретил русскую девушку – богатую, приехавшую на отдых  в Швейцарию. Долго обхаживал  девицу, пока не женился на ней. Точнее, на ее приданом. Имение, четыреста тысяч наличными, отличный выезд. Что еще надо вертопраху? Позже, правда, остепенился, полюбил Марго всей душой. Только грехи  тяжкие отца  легли на плечи невинной девочки, единственной моей кровинушки. Она расплачивается за меня. Не повторяйте чужих  ошибок. И, хотя я  уважаю вас  и даже сумел полюбить как сына, дочери своей вам  не отдам.

— Аминь! — произнес отец Геннадий и перекрестился. — Ублажение плоти есть уничижение духа. Прими, Господи, сокрушение сердца грешного раба твоего.
—  Батюшка, — обратился Заваруйкин к священнику, — поди,  паства ваша заждалась своего духовного пастыря. Спасибо, что навестили меня в уединении, утешили словом праведным, поговорили с Лизанькой.
—И то верно, — поднялся из-за стола отец Геннадий, — пора к служению. Благослови вас всех Господь. Помни, сын мой, в болезнях прежде врачей и лекарств пользуйся молитвою. Так сказал  преподобный Нил Синайский. Теперь разрешите откланяться.
Он, сильно  покачиваясь, вышел.
— Лизанька  просила священника позвать, —  словно извиняясь,   произнес Заваруйкин. —  Мы с Марго к вере равнодушные, но вот Лизанька…. Во всем – влияние ее няньки. В последнее время моя дочь только и говорит  что о душе, о Боге.  Может,  чего чувствует? Ведь у женщин, как считают, сильно развита способность к предвидению. И  Марго сердцем чует, что  не будет скоро с нами нашей доченьки.
— Я могу видеть Елизавету Павловну? — еле  выдавил из себя Новицкий, чувствуя застрявший  ком в горле.

— Да, конечно, — незаметно, как ему казалось, Заваруйкин смахнул прозрачную слезу с ресницы, —  ей будет приятно, что вы ее навестили. Идите к ней, молодой человек, идите. Она с раннего утра ждет вас.
Лиза при виде Новицкого улыбнулась, взгляд же ее словно вопрошал: вы говорили с моим отцом? Марго сидела в кресле рядом с  постелью дочери.  При виде визитера она  поднялась и протянула руку для поцелуя.
— Я оставлю вас, — сказала мягко. —  Вам, верно, есть о чем поговорить.
— Дмитрий Федорович, — когда они остались вдвоем, спросила Лиза, — папенька дал согласие на наш брак?
— Елизавета Павловна, Павел Игнатьевич  опасается за вашу жизнь. Его можно понять. Он слишком любит вас. Нет, он решительно не хочет делить свою дочь с кем-либо еще.
— Я знаю, что делать, —  Лиза упрямо мотнула головой. —  Как только доктор разрешит мне вставать, мы с вами тайно обвенчаемся. Я уговорила отца Геннадия. Он готов нам помочь.

— Елизавета Павловна! —  воскликнул Новицкий. — Хорошо ли так поступать?
— А хорошо держать меня взаперти, пичкать лекарствами и следить за каждым моим шагом? Ах, Лизанька, не простудись. Ах, Лизанька, сюда не ходи, туда  тоже  не надо. Надоело! Дмитрий Федорович, я хочу быть как все!
— Ваш папенька не простит подобный проступок дочери, —  уныло произнес Новицкий, представив для себя последствия бездумного шага.
—Ну и пусть! — с жаром воскликнула Лиза. — Зато мы будем вместе и счастливы!
— Да, конечно.
   Голос Новицкого был невесел.  Лиза заметила это,  внимательно посмотрела ему в глаза, ахнула:
— Вам не нравится мое предложение?  Какая же я идиотка!
   Она закрыла лицо ладонями.
— Зачем вам умирающая  жена! Нет, моя идея очень-очень плохая.
— Елизавета Павловна, не надо все время говорить о смерти.
  Лиза провела ладонями по своему  лицу.

— Дмитрий Федорович, я не могу этого объяснить, это внутри меня, но я знаю, что не доживу до зимы. Так что забудьте все, что я, глупая, вам наговорила.
—  Елизавета Павловна, я поеду в столицу, найду самых лучших докторов. В  Петербурге  у меня есть друг. Он, как и вы, болен врожденным пороком сердца. Один из докторов помог ему, отправил на лечение  в Италию. Это укрепило здоровье моего друга. И он, представьте себе,  здравствует по сию пору.
—Всегда мечтала увидеть гробницу Рафаэля. Вы знаете, это такой итальянский  художник. На его могиле написано: «Помни о смерти». Право, как это верно. Пока мы живем, должны думать, с чем предстанем перед Богом. Дмитрий Федорович, я никогда не была за границей, —  горестно произнесла Лиза. — Должно быть, путешествовать  так интересно!

—Мы обязательно поедем в Рим, будем гулять среди древних развалин. Я вам обещаю.
— Вы славный, добрый, Дмитрий Федорович, дайте сюда свою руку.
  Новицкий протянул ей руку. Она сжала ее в своих мягких и теплых ладонях.
— Мне  спокойно, когда вы рядом. Но сейчас придет мама и скажет, что пора принимать лекарства.
 Через пару минут действительно появилась Марго, и Новицкому пришлось покинуть комнату больной девушки. Попрощавшись с Заваруйкиным, Новицкий покинул усадьбу своих соседей. На душе было сумрачно. И больно. Всю дорогу он непрестанно курил. Коляску трясло на ухабах, он бросал на дорогу недокуренную папиросу и доставал новую, пока не извел всю пачку.
 Яков поворачивался к хозяину в пол-оборота и, чувствуя его состояние, говорил:
—  Ничего, ваше благородие, натерпишься горя – научишься жить.
Новицкий не реагировал на слова кучера, все мысли его были о Лизе.