Близнецы

Моему другу и однокашнику Юрию Васильевичу Танакову посвящаю.

Эту песню мою
Для тебя я пою,
Ты запомни её навсегда.
Надо мной, над тобой,
Над широкой землёй,
Словно струны, поют провода.
(из песни из кинофильма «Близнецы»)

          Память всё чаще меня подводит, но кинофильм “Близнецы”, вышедший на экраны страны в год окончания Великой Отечественной Войны, помню до сих пор. И слова песни из него, которую пела молодая, восходящая “звезда” советского экрана Людмила Васильевна Целиковская, тоже вспомнил. Благодаря этому возникла идея названия нижеследующего рассказа. 11-го сентября 2001-го года на первый план вышли другие “близнецы” — два практически одинаковых небоскрёба в Нью-Йорке, ставшие целью чудовищного, невиданного доселе террористического акта. Произошла жуткая катастрофа, за ходом которой, как и её последствиями, затаив дыхание, наблюдал весь мир. С той поры наименование “башни-близнецы” стало нарицательным и осталось в людской памяти символом того кошмарного события.
          В своём рассказе, автор сих строк, постарается избежать кровопролития, ибо сюжет повествования предполагается вполне мирный, однако понятие “близнецы” относится здесь не к людям и не к известному зодиакальному созвездию, а именно к домам — двум одинаковым зданиям, построенным в прошлом, двадцатом столетии, в столице России, городе-герое Москве, который так дорог моему стареющему сердцу. Однако сейчас я виртуально возвращаюсь не только в родной город, а ещё и в далёкий и сакраментальный для меня 1952-ой год.
          В том году, как упоминалось в некоторых предыдущих “сочинениях”, стал я студентом МЭИ, одного из престижных тогда столичных вузов. Сделал я это не случайно, а с “подачи” родственника по материнской линии — Бориса Израилевича Иофьева. Он тогда уже учился аж на третьем курсе этого института. Сейчас ему уже девяносто лет, живёт он тоже в Германии, в Берлине, к сожалению, один, оставшись вдовцом после кончины жены. Покойная его супруга тоже выпускница МЭИ, того же факультета долгое время являлась для Бориса не только законной женой, но и активной коллегой по работе. Иофьев и сейчас активен, он тоже пишет, публикуя свои произведения, в том числе во “Всемирной Паутине”. Однако, в отличие от вашего покорного слуги, он избегает в своих текстах проявлять сильные эмоции, зато отличается глубиной проникновения в предмет, ход событий и философскую их подоплёку.
          В МЭИ я поступил, успешно окончив школу с серебряной медалью, минуя экзаменационную экзекуцию, пройдя лишь собеседование. Счастливый и окрылённый влился в коллектив студентов-первокурсников. В нашей студенческой группе первокурсники, сами по себе абсолютно спонтанно, разделились на две подгруппы. Одна из них, большая по количеству, состояла из живущих в студенческом общежитии, как сейчас помню: “корпус номер семь”, стала называться “общежитейскими”. Другая подгруппа, по аналогичному территориальному принципу, приняла наречение “москвичи”, однако она значительно уступала первой в плане количества личного состава. Были ещё два студента, которые как-то сразу обособились: один из них грузин по фамилии Хунцелия, другой русский, Бажанов. Те двое явно старались с остальными студентами контактировать минимально. Позднее выяснилось, что они крайне скептически относились к официальной идеологии и её постулатам, что в те времена было весьма необычно и крайне опасно.
          “Москвичей”, в числе которых находился и автор сих строк, было немного. Четверо из них жили совсем рядом, ранее учились в одной школе в районе Проспекта Мира (ранее — Первая Мещанская). Они образовали свою отдельную приятельскую группировку, к которой я не без удовольствия примкнул. Немного расскажу о каждом из этих ребят.
          Из них особенно выделялся один: звали юношу Юрием по фамилии Валов. Одному из важных чиновников так называемого Госплана приходился он сыном. Позже переселилась их семья в новый привилегированный дом, построенный в самом начале Ленинского Проспекта по проекту архитектора Жолтовского. Юрий обладал выигрышной наружностью и аристократическими манерами — не было в нём ничего “вульгарно-простецкого”. Кроме того наделила его матушка-природа прекрасным голосом — лирическим баритоном и вдобавок абсолютным слухом. В этом плане ваш покорный слуга уступал ему явно. Где-то там, по месту жительства, имелась у Юры альтернативная молодёжная компания, видимо, из семей аналогичного социального круга, с которой он общался. Интересно что никакой общественной работой в студенческие времена он не занимался, что вполне компенсировал в зрелые годы. Меня с ним в определённой мере сближало то, что мы родились не только в один год, но и в один день — 16-го декабря 1934-го года. Не без удовольствия пользовался автор сих строк этим сакральным совпадением — звонил ему в соответствующую дату и поздравлял с днём рождения.
          Окончив МЭИ, приступил Юра Валов к работе в Московской кабельной сети “Мосэнерго”, быстро продвигаясь по службе. С середины 60-х годов перешёл на партийную и административную работу, чередуя эти два амплуа. Поработал он в должности председателя исполкома одного из районов Москвы, был заместителем председателя Моссовета, а перестройка застала его заместителем управляющего делами ЦК КПСС.
          Однажды, когда директор павильона “Электрификация” на ВДНХ СССР в лице вашего покорного слуги приветствовал Юрия Николаевича в день нашего с ним рождения по телефону, он меня спросил: “Ну, как дела на работе?”. Я ответил: “Какие тут дела?! Одни взаимоотношения между людьми!” Он возразил: “Так это, Боря, и есть главные дела!” Дважды я обращался к нему с просьбами по вопросам для меня весьма существенным. Оба раза он не отказал. Помог, и хотя ему это стоило всего лишь пятиминутного телефонного звонка, я очень благодарен ему за ту помощь.
          После так называемой “перестройки” наш контакт, увы, прекратился, а вчера, готовясь к продолжению рассказа, прочёл в Википедии, что ровно десть лет назад Юрий Николаевич ушёл из жизни на семьдесят седьмом году жизни.
          Не могу отказать самому себе в удовольствии покаламбурить: в число “общежитейцев” нашей группы входил дагестанский аварец по имени Омар (о нём расскажу подробнее в другом контексте), а в рядах “москвичей” состоял еврей по имени Оскар (точнее, Оскар Давыдович Перский). Последний, как и автор сих строк, принадлежал к “богоизбранному” народу. В интеллектуальном плане Ося был малым развитым чрезвычайно. В учебном процессе наш “гений” опередил всех, в том числе и меня, а вот на бытовом уровне являлся полнейшим лузером — с ним всё время приключались всяческие забавные коллизии. Он всё время что-то забывал и путал.
          Женился Оскар из нашей компании самым последним. Но сразу после этого, видимо под влиянием супруги, засобирался в эмиграцию. Оформился в Израиль и, как многие другие евреи, отправился в США. Мы с ним оставались тем не менее на связи, однажды попросил он меня даже поухаживать за могилкой его родителей на Востряковском кладбище. Не без бахвальства рассказывал Оскар о своей успешной карьере программиста в США, о том, как построил себе хороший дом в окрестностях Нью-Йорка и приобрёл дорогой престижный автомобиль. Короче говоря, жизнь Оскара присудила ему за его трудовые и прочие успехи (позволяю себе ещё один каламбур) честно заслуженный Оскар. Увы, и та связь с приятелем ветренной юности прекратилась, полагаю, что и его жизненный путь тоже завершился.
          Ах, нет, ещё один маленький эпизод вспомнился в связи с Оскаром: сразу после окончания МЭИ он работал во Всесоюзном научно-исследовательском институте электроэнергетики (сокращённо ВНИИЭ), занимался телемеханикой. В контексте той работы стали они коллегами с моим шурином, Мишей Котилевским, который тоже там в то время служил пока не призвался на службу армейскую. Когда проявилось то “сакральное” совпадение, Миша очень хорошо отозвался об Оскаре и рассказал о нём парочку забавных житейских анекдотов. Так что мир не так уж и велик.
          О двух персонажах нашей “московско-мещанской” компании Коле Кутлере и Юре Танакове словами поэта Константина Симонова можно было бы сказать, что они “дружили ещё с гражданской, ещё с двадцатых годов”. Безусловно, в гражданскую никого из нас даже в проекте не было, но Юра с Колей дружбу водили действительно давно и, кроме того, имели родственные связи. Николай был очень общительным, такой “рубаха-парень”, он практически со всеми очень быстро находил общий язык. Отличался также крайней порядочностью, открытостью, никогда не совершал поступков низменных и подлых. Его отец трагически погиб во время жуткого печально-знаменитого землетрясения в Ашхабаде 6-го октября 1948-го года. Мама растила одна двоих сыновей. С братом Николая мы тоже были знакомы. Увы, Коля покинул сей мир раньше своих друзей. Земля ему пухом.
          Юра Танаков жив, ему я посвящаю этот мой рассказ; попробую объяснить почему. Чувство симпатии по отношению к Юре появилось с первого дня нашего знакомства. Постепенно становились мы друг другу всё ближе. Вместе корпели над домашними заданиями, готовились к зачётам и экзаменам. Я всё чаще бывал у него дома. Домашняя обстановка в той семье мне очень импонировала. Юрин дед, как я понял, был священником, отцом-настоятелем одной из многочисленных московских церквей в районе Мещанских (в ту эпоху) улиц. Если я что-то и путаю, Бог, надеюсь, мне этот грех простит. Не исключено, что именно поэтому в семье Танаковых царила особая умиротворённая и благочестивая обстановка, которая мне очень импонировала.
          Благодаря женитьбе Коли Кутлера (он среди нас был в этом плане пионером), образовалась большая молодёжная компания с будущей женой Юры во главе. Звали её Мариной. Это имя имеет для вашего покорного слуги особое значение; до сих пор отношусь к его носительницам благоговейно. Мариной звали бабушку моей первой жены, упомянутой в предыдущих рассказах. На длинном и извилистом жизненном пути автора сих строк встречались и иные Марины... Всем им живущим искренне желаю доброго здравия, а безвозвратно ушедшим — долгой, светлой памяти.
          К супруге Юрия Васильевича я по сю пору отношусь с бесконечной теплотой, а если она отвечает по телефону — мгновенно узнаю её милый, трепетный голос. Когда мы большой молодёжной компанией встречались у Марины дома, наши юные сердца и души насыщались беззаботной радостью и весельем. Тем не менее снаружи на дом, в котором жили тогда Малковы (так звучала её девичья фамилия) невозможно было смотреть без содрогания. Он представлял собой деревянный, покосившийся двухэтажный барак, снаружи подпёртый несколькими “укосинами”, сотворёнными из огромных древесных стволов. Казалось, что это архиветхое строение держится на честном слове и вот-вот рухнет. Даже, ваш покорный слуга, привыкший к убожеству, царившему в ту эпоху в первопрестольной, и тот диву давался.
          Зато изнутри квартира выглядела вполне благопристойно: уютная, тёплая, светлая и достаточно просторная. В большой комнате стоял огромный концертный рояль, ну, подержанный, конечно, и отнюдь не “Steinway & Sons”. Но главная интрига состояла в том, что при помощи того самого инструмента сочинял свою музыку известный советский композитор-песенник Юрий Слонов. И отец Марины тоже был песенником, но не композитором, а поэтом: его звали Вадимом Евгеньевичем Малковым. Будучи однажды вместе в походе на военном корабле (Слонов был моряком бывалым) сочинили они вдвоём песню, популярность которой сравнима с лучшими советскими произведениями подобного жанра: “Шумит волна, звенит струна...” Когда-то такие песни называли не русским словом “ШЛЯГЕР”, теперь в ходу иное иностранное словцо: “ХИТ”.
          Когда мы молодёжной компанией собирались у Малковых, со старшим поколением мы практически не общались. У нас были свои заботы, хлопоты и интересы. Мы много танцевали. Очень популярной стала граммофонная пластинка с исполняемой на чешском языке в темпе бодрого фокстрота песенкой “Анечка”. Однажды автор сих строк разохотился и сочинил на эту музыку свой собственный текст. Представляю на Ваш суд небольшой его фрагмент: “У девчонки у Маринки, тоже кругом голова, и под чешскую пластинку мы поём свои слова: Ну-ка, друг, шире круг, горячи пожатья рук! Славим мы вновь и вновь Счастье, Молодость, Любовь...” Видимо творческие флюиды Вадима Малкова на меня всё-таки подействовали.
          Среди прекрасной половины той компании выделялась своей деликатной восточной красотой девушка армянского происхождения — Ира Гатенян. Их семья жила в большом добротном здании на Цветном Бульваре. Приятели ей меня “сватали”, ну, то есть не буквально, скажем помягче, — на неё “ориентировали”. Мне она нравилась, несмотря на то, что не являлась синеокой блондинкой — представительницей излюбленного вашим покорным слугой типа дам. Возможно, наша симпатия была даже взаимной, но, увы и ах, она никак не проявилась. Сейчас, с позиции накопленного жизненного опыта, я понимаю это таким образом: родители Ирины являлись людьми обеспеченными, семья вполне благополучной, и девушка была ориентирована на жениха солидного, перспективного, обладающего определённым положением в обществе. Я на тот момент подобной “квалификацией” не обладал и образу не соответствовал абсолютно, короче говоря, был “гол как сокол”. Как сложилась судьба восточной красавицы, мне, увы, не известно, ибо таинственный след её милой смугленькой ножки исчез из моего поля зрения навсегда.
          Юра Танаков женился на Марине, прожили они вместе уже огромное количество лет, вырастили двоих сыновей, которые вполне благополучны, что очень радует. Вспоминаю, что были в нашей группе и другие студенты-москвичи, например, Саша Пантелеев, Вадим Бирюлёв, Витя Куричев, но мои приятельские отношения с ними являлись менее глубокими, скорее — поверхностными, поэтому отвлекаться на них в формате небольшого рассказа смысла не имеет.
          Произошёл у нас с Юрой Танаковым ещё один интересный совместный перформанс, давший импульс к написанию этого рассказа. Сейчас расскажу подробней. Не помню точно когда, где-то в 70-ых годах прошлого столетия фирма наша переживала период своего апогея, свои лучшие годы, и в связи с этим решили где-то наверху, что пришла пора обзавестись ей новым отдельным современным зданием (до этого мы арендовали только часть “билдинга” на набережной реки Яузы). Получив “ДОБРО” в Министерство Энергетики СССР, заказали проект в институте “Моспроект номер один”, располагавшимся на площади Владимира Маяковского. Давая разрешение, Минэнерго оговорило верхнюю границу бюджета проектирования и строительства в один миллион рублей. Тот миллион представлял собой величину гораздо более солидную, чем миллион нынешний. Тем не менее никаких особых излишеств позволить мы себе не могли. Проектирование нового здания уже шло полным ходом, когда вызывал меня к себе заместитель генерального директора нашей фирмы Тимофей Трофимович Исаев (см. рассказ “Деревенька моя”). К нему с огромным уважением относились все, кто имел с ним дело. А уж обо мне и говорить нечего. “Вот, что, Борис, — сказал Тимофей Трофимович, крепко по-пролетарски пожимая мне руку, — проектирование нового здания движется быстро, дошло дело до технологической части: где какое специальное оборудование, какие нужны мощности по электроэнергии и по воде, какими должны быть размеры специальных помещений, какие требования к вентиляции и так далее в том же духе. Лучше тебя нашу фирму не знает никто”. Он явно мне польстил, я был всего лишь комсоргом. Однако “в сердце льстец всегда отыщет уголок” — так, кажется, говаривал великий наш баснописец по фамилии Крылов. “Короче говоря, Борис, — продолжал однофамилец великого Штирлица, — будешь ты у Моспроекта нашим главным консультантом”. Исаев обладал такой харизмой, что отказать ему было практически невозможно. Тем более в том случае, понимая важность задания, автор сих строк принял на себя ту величайшую ответственность и взялся за дело. Так начал я работать с “моспректовцами” и вполне успешно, всё у нас катилось, как говорится, “без сучка и без задоринки”. Постепенно научился я легко и непринуждённо ориентироваться в непростой многочисленной проектной документации: чертежах, схемах, пояснениях — всё это в тесном контакте с проектировщиками. Мой технический и даже бытовой кругозор расширился весьма существенно. Время шло, как всегда, быстро и вскоре началось строительство нового здания.
          “Прошло сто лет, и юный град, полнощных стран краса и диво, из тьмы лесов, из топи блат вознёсся пышно, горделиво...”. Ну, не могу без Александра Сергеевича, ну просто не могу! Обожаю его великую поэзию!
          Ушёл на государственную работу из нашей фирмы Исаев. На его место пришёл другой человек, но и его уже давно нет на свете, а об ушедших либо хорошо, либо ничего. Да и вашего покорного слугу тоже дважды продвигали по службе. В то же время старинный дружок мой, Юрий Васильевич Танаков, тоже сменил амплуа. Работал он в уже упоминавшемся выше ВНИИЭ, с которым наша фирма сотрудничала чрезвычайно тесно. Там у них освободилась вакансия на пост заместителя директора по хозяйственной части. Это место предложили Юре, и он от него не отказался (мотивы пусть он сам Вам объяснит). И вдруг у них тоже возникла идея строительства нового здания. Пораскинув умом, они решили, что “от добра добра не ищут”, то есть строить нужно точно такое же, какое возвела “родственная” фирма возле метро “Семёновская”, один к одному. Тем более есть вполне полноценный проект, да и воплощение его — вот оно стоит, глазами можно посмотреть и даже руками пощупать. Сказано — сделано. В Министерстве Энергетики обе наши организации подчинялись одному и тому же так называемому “ГЛАВКу”. Его согласие тоже было получено. Юрий Васильевич, на плечи которого возлегла ответственность за реализацию строительства, сперва явился, безусловно соблюдая производственную субординацию, к нашему Генеральному Директору, а затем уже ко мне, поскольку проект этот лучше меня никто не знал (говорю честно, без бахвальства и хвастовства) сами понимаете почему. Я ведь его через душу мою пропустил!
          Сейчас, конечно, всех деталей нашего сотрудничества с Танаковым я уже не помню. Признаюсь абсолютно честно-пречестно, что не поимел ни я, ни Юрий ни копейки мзды от всей этой многолетней канители. Времена были тогда иные. Так и вырос на юге Москвы, на Каширском шоссе, “брат-близнец” здание в котором ВНИИЭ просуществовал достаточно долго, чуть ли не до сегодняшних дней. Эх, добрые были времена, добрее сегодняшних!
          Вот и весь рассказ. Конечно, я отдаю себе полный отчёт в том, что эти два здания не являются шедеврами мировой архитектуры. Они построены в стиле весьма прагматичном и утилитарном, сообразно мультипликационной заставке фильма “Ирония Судьбы”. Однако для меня эти “близнецы” — памятник нашей молодости, небольшим, но дорогим сердцу достижениям, нашему бескорыстию и крепкой мужской дружбе.