Литовская крепость 11

11.

Одинец открыл глаза и ничего не увидел. Где может быть такая тьма? Может быть, в могиле? Наверно, так  бьются в смертном ужасе неупокоенные души? А ведь он точно умер, после того, как убийца стукнул его по голове и поволок куда-то по земле.
После гибели родных Одинцу, стоило ему закрыть глаза, снился каждую ночь один и тот же сон. Вся его родня сидела в большой комнате сгоревшего дома на лавках вдоль стен с закрытыми глазами, подняв лица вверх. На лицах всех застыло страдание. Сначала они сидели неподвижно, а потом вреди сидящих фигур пробегало лёгкое движение, словно они силились двинуться, но не могли. В этом месте сна Одинец всегда испытывал сильный страх и просыпался.

Чтобы не оставаться один на один с этим сном, Одинец рассказал о нём другу – Хомяку Евлахову. Хомяк предположил, что родственники хотят, чтобы он их помянул. Они сходили в церковь, поставили свечи и заказали заупокойные службы, однако сон возвращался.

–Может, всё дело в том, что ты слишком тоскуешь и не даёшь им успокоиться? – предположил Хомяк. – Учти, чрезмерной скорбью ты приносишь им страдания.
Одинца и вправду брала тоска. Ещё несколько дней назад у него было много родственников, а теперь не осталось никого. Он смотрел теперь на окружающую жизнь, словно со  стороны. Он удивлялся, как это солнце всходит так же, как и раньше, природа не плачет дождём, люди смеются на улицах, торгуются в лавках, готовятся к свадьбам, ссорятся и мирятся, словно с ним ничего не произошло. Нет, конечно, соседи делали скорбные лица при встрече с ним и даже пытались проявлять какую–то заботу, но было видно, что свои дела  и своя жизнь интересуют их гораздо больше.  Да, они соберутся в его доме на сороковой день, и женщины помогут ему приготовить поминки, затем придут на годовщину, а потом все эти события отодвинутся в далёкое прошлое. Иногда о них станут вспоминать по случаю, а затем и вовсе забудут, как будто его родных никогда не было на земле.
В пустом и тихом осадном дворе Одинцу не было покоя, поэтому он бродил по крепости, беседовал с кем-нибудь, но его глубокая тоска была в тягость окружающим, а их смущение или любопытство были в тягость ему.  Иногда, когда Одинец шёл по улицам, ему мерещилось, что он узнаёт со спины кого-то из своих родных. Он боялся засыпать, чтобы снова не увидеть свой сон, поэтому допоздна находил предлоги, чтобы оставаться рядом со старыми слугами – дворником и огородником. Он стал тяготиться темнотой, поэтому по ночам зажигал лампаду, хотя летом в пределах крепости категорически запрещалось пользоваться огнём в помещениях.

Каждую ночь Одинец думал о том, почему всё это случилось именно с его семьёй. Может, Бог наказал их за то, что они знали тайну материного брата, боярина Сеньки Бунакова, и скрыли её? Но ведь женщины не знали её, или знали?
Ещё весной дядька приехал к ним с семьёй в гости. Однажды, когда все уже спали, а Одинец дремал, отец и дядя пришли в комнату с улицы, сели за стол и очень тихо завели разговор.
–Что ждёт тебя здесь? – начал дядя.  – Живём на окраине, словно медведи. Какое будущее тут у наших детей? Будут тянуть военную лямку, ездить вдоль границы, а другие в это время станут получать  титулы да должности, имения да денежные пожалования в столице.

–Ну, Сень, езжай в столицу, кто тебе не даёт, – ответил отец.
–И что толку? Когда бы я был знатный польский или литовский пан, а то приеду – здравствуйте, я медведь с границы! Мне и скажут: вон твоё место, возле двери, будешь ковриком для вытирания ног. Для другого такие как ты не пригодны. Ты ведь не был в столице, а я был, когда ездил за подтверждением права на своё имение! Какие там замки, какие дома, а в каких школах учатся дети! А у нас тут что – соломенные крыши да крепость!
–Ну, тебе, Сень, не угодишь, и там плохо, и здесь не хорошо.
–А что хорошего? Когда в столице о нас вспоминали? Вот набегут татары, получим мы откуда-нибудь помощь? Разве что от соседней крепости! Чихали там на нас в столице! А я, может, тоже для своих детей лучшей жизни хочу! Хочу, чтобы они жили в богатом имении и в городе домом владели, чтобы могли по службе продвинуться! Но разве в этом медвежьем углу для них это возможно? Тут и власти-то никакой нет! Раз в полгода какой-нибудь гонец  в Москву проскачет!
–Ты, Сеня, не шуми, всех разбудишь! А что власти из столицы осо-бенно нас не тревожат, разве это плохо? Мы всю жизнь жили себе здесь по своим обычаям без всяких особенных начальников и дальше проживём.

–А я так жить не хочу. Помнишь, отец рассказывал, как при наместнике Григории Протасьеве многие наши уехали с ним жить в Москву? Соседи наши Константин и Фекла уехали. Я спрашивал о них через купца Шишка. Он сказал, что они в Переяславле живут, дом – полная чаша. Там, на Москве, теперь подъём,  города растут, торговля процветает.

–Помню я, что наместника Григория московский князь ослепил и в проруби утопил, – заметил отец.
–Ну, это их личные дела. Нельзя служить разом и нашим, и вашим. В общем, Тимофей, я надумал бежать в Москву.
–Да ты, Сеня, спятил! К кому ты туда побежишь? У нас с Москвой то мир, то война! Кто его знает, чем дело закончится!
–У меня, Тимоша, всё договорено. Бежим со мной. Ну, что тебя здесь ждёт? Посмотри на свой дом! У тебя, боярина, крыша соломенная! А почему? А потому что здесь то татары с юга набегут – сожгут, то какие–нибудь рязанцы, то ещё кто-нибудь! А в Москве   у тебя будет крыша, крытая дранкой, да крыльцо расписное! А что, если начнётся большая пограничная война? Тут же вообще ничего не останется!
–Нет, Сеня, тут предки мои жили, тут отец похоронен. Как я всё брошу? И ты подумай.

–Боишься? Может, ещё меня выдашь, чтобы покой свой в неприкосновенности сохранить?
–Тебя не выдам, всё-таки ты мне родня, но ты ещё раз подумай.
На следующий день дядя ходил, как ни в чем не бывало. Одинец так внимательно всматривался в его лицо, что привлёк его внимание.
–Что глядишь, племяш? Перемазался я что ли в чём?
–Мне показалось, что перемазался, но это была тень, – смутился Одинец, опустил глаза и ушёл подальше.
На обратном пути домой дядя с семьёй пропал. Искать его начали недели через две, когда он не явился в свою очередь на службу в Любутской крепости. Отца вызывали к подвоеводе. Вернулся он мрачный, но никому ничего дома не рассказал, только отмахивался от матери, вздыхал и пил один, глядя в стол. Бежал ли дядя благополучно? Достиг ли он границ Московского княжества? Устроился ли он там так, как хотел? Узнать об этом было не у кого. Отец хранил дядину тайну, а Одинец не мог признаться, что он подслушал ночной разговор.

Теперь, когда вся семья его погибла, Одинцу стали приходить на ум разные безумные мысли. А что, если дядю поймали, да и заточили в какое-нибудь подземелье за измену, а он проговорился, что рассказал о  своём намерении родственнику? Вдруг отца убили за молчание, за то, что знал об измене и скрыл её? Но за что тогда убили всех остальных? Да если бы отца хотели наказать, то сделали бы это публично, для назидания всем, а здесь явились какие-то белые всадники…
Если бы только Одинец мог поговорить с кем-то об этом! Нет, не мог он признаться, что отец его из родственных чувств скрыл планы дяди!
Размышляя о причинах возвращения странного сна, о том, почему погибшие родственники так упорно приходят к нему, Одинец вдруг подумал о том, что их мучает безнаказанность тех, кто убил их. Но как ему найти виновных? Может, они хотят, чтобы он поехал на место преступления и нашёл что-то? Мысль эта показалась юноше очень здравой, поэтому  уже на следующее утро он собрался и налегке отправился в своё имение.
 
Чем дальше отъезжал Одинец от Мценска, тем больше на него влияли безмятежные картины природы вокруг. Он почти уверил себя, что среди этих мирных полей, глядящих глазами полевых цветов, среди тихо шелестящих берёз, под этим синим небом не могло случиться ничего страшного с его родными. Сейчас он приедет и увидит, что всё в имении как прежде.
Когда юноша подъехал совсем близко, и от вида усадьбы его отделяли лишь небольшие заросли деревьев, он вдруг почувствовал страх, замедлил ход коня и с трудом заставил себя ехать дальше.

Вид пепелища и брошенных построек ошеломил Одинца. Привязав коня в месте, где он мог попастись, юноша принёс ему воды и стал бродить по имению. Чем дольше он ходил, тем сильнее осознавал, что случившееся с ним – непоправимая реальность.
Вечерело.  Пошёл дождь. Одинец сел на бревно возле сохранившейся стенки сарая, с которой свисали остатки соломенной крыши, надеясь переждать дождь. Коня он привязал рядом. Однако ветер усиливался, завывая и мотая из стороны в сторону верхушки деревьев, сумерки сгущались, дождевые струи превратились почти в стену воды. Всё это так отвечало горю Одинца, что он встал, прижал лицо к лошадиной морде и зарыдал, подвывая, словно зверь. Конь шарахнулся от него. Тогда Одинец сел на бревно и закинул голову назад, закрыв глаза. В этот момент он скорее почувствовал, чем увидел, как что-то метнулось к нему, и он ощутил сильный удар по голове. На мгновение он пришёл в себя, но, приоткрыв глаза, ничего не увидел из-за заливавшей лицо крови и тьмы. Он чувствовал, как кто-то пыхтит, волоча его по земле. Этот кто-то тащил его за плечи двумя руками.  Значит, человек…
Вспомнив об этом, Одинец почувствовал, что не выдержит царившего кругом страшного мрака и тишины. Крик сорвался с его губ.

– Не даст поспать, – раздался из тьмы грубый голос, затем кряхтение, и человек зажёг свечу.
Увидев перед собой физиономию Местьника, Одинец вообразил, что упырь то ли укусил его, превратив в себе подобного, то ли собирается выпить всю его кровь. Он попытался двинуться, но не смог и заметался головой по подушке, изгибаясь всем телом.
Вдруг над ним склонилась белая женская фигура, показавшаяся Одинцу огромной.
–Бедненький! – сказала она. – Как его лихорадка донимает! Хорошо, батя, что ты его привязал, а то бы он снова упал с лавки!