Наконец-то кое-что о смерти

Сначала не по делу.
Японцы, в отличие от всех остальных людей, очень любят смерть и слова, которые её называют. У них есть, например, «кароши» – внезапная смерть на работе, вызванная переутомлением. И ещё «кодокуши» – это смерть в одиночестве, когда человек умер, а тело его нашли сильно потом. Смерть – их гостья, которую не много кто зовёт, но все деликатно терпят: раз уж пришла, то пусть остаётся.
У русских тоже всё непросто. Потрясающий совершенно старый мультфильм «Смех и горе у Бела моря» заканчивается словами: «Смерть не всё возьмёт. Смерть только своё возьмёт».
У американцев всё намного позитивнее, чем у русских. Они говорят: «Do or die». Русские же говорят: «Умри, но сделай». У них есть выбор, у нас же его нет. Даже в языке его не заложено.
Людей, умерших неестественной или преждевременной смертью, – пьяниц, утопленников, убийц и убитых, сгоревших, замёрзших, некрещённых, мертворождённых и прочих – называли «заложными» или «ходячими» покойниками. «Заложными», потому что такие мертвецы как бы «закладывают» свою душу нечистой силе и вынуждены служить ей; «ходячими», потому что «ходят» между миром живых и миром мёртвых. Находясь в «неправильном» состоянии, они как бы живы, но при этом мертвы.
Идея смерти, как и все иные идеи, выражена на языке. Об этом и многая литература говорит. Она материальна, потому что она звучит – в голосе ли, в мышлении. Борис Пастернак в «Докторе Живаго» писал: «Искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь».
И поэтому идея смерти порождает идею жизни, но это уже новая идея, она осмысленная. Это впитывание жизни со всеми её неказистостями и некрасивостями, недоразумениями, недостаточностями и всеми другими не- и недо-.
Ну а теперь, наконец, по делу. Хотя дела-то никакого и нет, кроме как жить до смерти.