Голая теория и одетая практика

P. P. P. P. P. S. Человек о двух концах.
Многие истории, чтобы их рассказать, следует начинать с конца, и тогда они приведут к началу.
Как и многие писатели, Маргарет Митчелл начала свой единственный роман «Унесённые ветром» с конца, сочинив прежде всего самую главную фразу последней его главы: «Ни одного из любимых ею мужчин Скарлетт так и не смогла понять и вот – потеряла обоих», а потом девять лет писала остальной текст, включая, естественно, начало. Весь роман был подчинён этой фразе и вёл к ней. И, если бы мы чисто гипотетически представили, что Скарлет узнала, чем грозит ей её отношение к мужчинам, которых она любила, то прочитали бы в итоге совершенно другую историю жизни этой женщины. Возможно, историю не менее драматическую, но драматическую по-другому, и уже иную.
Но никто никогда не читает книги с конца, только я иногда разве.
Я редкий случай человека, который любит спойлеры. Для того чтобы следить за деталями, мне надо знать, чем всё закончится, иначе придётся перечитывать книгу ещё раз, чтобы понять, что привело к результату, который автором представлен в конце, поэтому, если книга того стоит, я сначала читаю первые страниц двадцать, максимум пятьдесят – они мне нужны, чтобы понять экспозицию и причину зарождающегося конфликта, потом последние две-три, чтобы узнать, что получилось в остатке, и только после этого я возвращаюсь к началу. Для меня конец – это всегда то, что ведёт к началу, как уроборос, кусающий себя за хвост, и я замыкаю линию рассказа в кольцо, потому что у всего есть причины и следствия. Даже у мира. Поиском оных как раз и занимаются все религии и все науки.
Книга имеет большое преимущество перед жизнью, потому что её можно прочитать ещё раз и найти в ней новые смыслы, а вот жизнь прожить заново нельзя, поэтому, может быть, и слава богу, что, сохраняя в тайне многое, гораздо большее, впрочем, чем нам бы хотелось, жизнь спойлерит только самое главное – смерть.
Все мы, в общем-то, знаем, чем всё это закончится, не знаем только когда и как. И, имея, как и все иные, это знание, я проживаю свою жизнь и проживаю её более осмысленно, чем большинство иных людей, не делая прежде всего вид, что я вечна и бесконечна – в телесном, конечно же, моём воплощении. Многие же другие предпочитают отказываться от смыслов, которые несёт в себе информация, а недостаток информации порождает, как выяснила я, неверную информацию.
Всё существующее – существующее о двух концах. Но из всего, что было в языковой истории, мы оставили себе только «палку о двух концах», говоря о том, что что-то может иметь как отрицательные, так и положительные стороны или последствия. Однако у В. И. Даля мы можем прочитать: «Счастье, что палка: о двух концах», «Всякая вещь о двух концах». Поэтому и жизнь о двух концах – начальном и финальном, и человек – тоже о двух – добром и злом.

P. P. P. P. S. Укусить за хвост.
Всё когда-то должно было начаться и когда-то должно будет закончиться, но никогда не начиналось и не закончится, потому что мы не можем отличить начало от конца и конец от начала. И само деление всего на начало и конец, по всей видимости, настолько же условно, насколько условно автономное существование пространства и времени: это просто удобно – расчленять и властвовать.
Об этом, собственно, Уроборос – об условных границах, отделяющих что-то одно от чего-то другого в пределах чего-то единого.
Уроборос является одним из древнейших известных человечеству символов, точное происхождение которого установить сейчас уже невозможно ни исторически, ни культурно, но часто его возникновение связывают с финикийцами, что, впрочем, вызывает всё же некоторые сомнения.
Уроборос представляет собой изображение змеи или дракона, свернувшихся в кольцо и кусающих себя за хвост. Считается, что Уроборос репрезентирует таким образом вечность и бесконечность мироздания, циклическую природу жизни, чередование жизни и смерти, перерождение. Однако…
Самые ранние сведения о кусающем себя за хвост животном, тело которого имеет форму кольца, встречаются в Древнем Китае: первые упоминания о нём датированы 4200 годом до н. э., а первые фигурки свернувшихся в кольцо собако- или свиноподобных драконов отнесены к культуре Хуншань, это 4700-2900 годы до н. э. Китайский Уроборос имел своё имя – Zhulong. Жулонг – символ всего: его центр – дао, окружённое перетекающими из одного в другое инь и ян, граница между которыми условна, потому что приписываемые этим началам значения мужского и женского не просто мужское и не просто женское: женское – это пассивное, тёмное, холодное, злое, мёртвое; мужское – активное, светлое, тёплое, доброе, живое. Это теория относительности в китайском действии. И, конечно же, Жулонг – символ удачи, потому что всё имеет смысл.
В древнеиндийской ведийской религии и индуизме в качестве одной из форм бога фигурирует Шеша, представленный в виде наги, то есть змеи, кусающей себя за хвост. Он является покровителем воды, источником жизни и воплощением плодородия. Это также символ непреходящего цикла времени и бессмертия. Витки тела Шеши символизируют нескончаемый кругооборот времени, пространство же, скрываемое его массивным телом, – Вселенную. Индуизм вообще видит историю не как человеческую историю на этой планете или как историю отдельно взятой Вселенной, а как историю бесчисленного множества Вселенных, в каждой из которых постоянно разворачиваются какие-то события. Уроборос здесь – прежде всего защита и сохранение целостности, в общем-то, символ положительный. Само же слово «Шеша» обозначает «остаток», что отсылает к тому, что осталось после того, как всё созданное вернулось обратно в первичную материю.
В буддизме уроборос олицетворял течение жизни – бхавачакру, колесо бытия. Он был воплощением полноты и завершённости жизненного цикла, но и бренности бытия при этом одновременно. Свернувшись в кольцо, змей сдерживал хаос, сохраняя единство духовности.
Итак, приводим всё к одному восточному знаменателю: восточный Уроборос – образ положительный. Через него происходит репрезентация вечной и бесконечной Вселенной, непрерывного перевоплощающегося бытия, заключающего в себе одновременно существующие и перетекающие одна в другую связанные противоположности, граница между которыми понятна и даже объяснима, но не видна. Сам акт кусания за хвост является символом многократного непрекращающегося циклического преобразования и перерождения.
Изображение Уробороса в Древнем Египте встречается на стенах храма Осириса в древнем городе Абидосе и в гробницах, датируемых примерно 1600-1100 годами до н. э., и обозначает Вселенную со всеми её элементами и моментом перехода от жизни к смерти – вполне условным в рамках вечности и бесконечности. Ничего не прерывается, просто меняет своё качество, перетекая из одного в другое. Но это ещё и гермафродитизм: «Draco interfecit se ipsum, maritat se ipsum, empraegnat se ipsum». «Дракон рождает самого себя, женится на самом себе, убивает самого себя» – это один полный жизненный цикл.
Древние греки, заимствовав уроборос у египтян, предпочитали видеть в нём то, что не имеет ни конца, ни начала, связывая его как со здоровьем, так и с загробным миром. Но они вообще, кроме разве что только Гераклита, в рамках созданной ими метафизики представляли мир неизменяющимся и не делимым на части, и эта идея выражалась ими везде и во всём.
Западный Уроборос в большей степени, чем восточный, связан с идеей смерти: это не просто переход от жизни к смерти как от одного любого состояния к другому любому, это условная граница между жизнью и смертью, момент перехода живого в мёртвое, но не наоборот. Это обусловлено тем, что идея перевоплощения, реинкарнации на западной почве не получила ни понимания, ни распространения. Вечность здесь представлена не циклично, а линейно.
Несколько иное значение имеет Уроборос в скандинавской мифологии. Здесь он более динамичен, поскольку раскрывается в действии. Форму Уробороса принимает Ёрмунганд, также называемый «Мидгардским змеем», «Мировым змеем» или «Мидгардсормом». Это бог зла, огромный змееподобный дракон, наполненный ядом, он разросся на дне океана до таких размеров, что смог опоясать своим телом землю и укусить себя за хвост; вечный противник Тора – защитника людей и богов. Символизм его образа раскрывается в последней битве, получившей название Рагнарёка, – битве, приведшей к концу света, гибели богов и всего мира. В этой битве Тор отсекает голову Ёрмунганду, но сам умирает от поразившего его яда, успев отойти лишь на девять шагов.
Результат этого поединка показывает, что жизнь и смерть уничтожают друг друга, потому что не могут друг без друга существовать. Это связанное единство, обе составляющие которого как-то нами воспринимаются, чаще всего через позиции добра и зла. Уроборос же в данном случае – символ отрицательный, противопоставленный положительному, то есть представляет собой не всё бытие сразу, а только одну из его бинарных оппозиций – зло и смерть, бытийно и неразрывно связанную с другой оппозицией – добро и жизнь.
Впоследствии человеческая мысль была сконцентрирована на идее совмещения двух противоположных начал в пространстве чего-то единого, иногда сопровождаемого трансформацией и перерождением, как, например, у Юнга саморазрушение и творческий потенциал личности или у Ноймана сознательное и бессознательное. Все заговорили о совпадении противоположностей, и идея условной границы отошла на задний план. Однако для этого, кажется, вполне бы хватило кольца, даже если была бы необходимость выразить идею перетекания одного в другое. Но кольца для этого оказалось недостаточно.
Кольцо вообще само по себе гораздо более простой символ: как замкнутая окружность, оно означает целостность и единство того, что не имеет ни начала, ни конца, и поэтому часто ассоциируется с вечностью и бесконечностью, а также защитой от зла. Эта безупречная форма существования, содержащая противоположности, является совершенной, потому что она самодостаточна. Ее самостоятельность, самоудовлетворенность и независимость от любого «не-я» являются признаками независимой вечности. Это, например, платоновское небо – кругообразное и вращающееся, одно-единственное, но благодаря своему совершенству не нуждающееся ни в ком другом и довольствующееся самим собой. Но небо, даже в виде кольца, – это не Уроборос, как не Уроборос и сама по себе Змея, являющаяся в свою очередь самым древним божеством доисторического мира, его первоначалом, в изображении которой представлены, например, Кнеф и Сурмубель. И это не Дракон, дающий жизнь и приносящий дыхание жизни, по сути дела, состоящий из тел змеи и птицы.
Уроборос же больше этого. Он, будучи единым знаком, совмещает в себе два символа – змеи или дракона и кольца. В Древнем Вавилоне он был известен как небесная Змея – то есть змея в виде круга как неба. И это не только змея и не только круг в совокупности. Уроборос, имея форму кольца, имеет также и условную линию разрыва этого кольца – разрыва вечности, впрочем, вечности всё-таки продолжающейся. Эта линия – момент смерти, та условная граница, которая разделяет жизнь и послежизнь. Условная, потому что, с точки зрения человеческого мировидения, всё условно, даже границы мира. Даже наше существование.
P. P. P. S. Оттуда всё.
Вся история человеческой мысли была направлена на выяснение того, что было до человека и что будет после него. Первый вопрос дал людям науку, второй – религию. И всё время осмысленного своего существования человечество было озабочено интерпретациями своего происхождения и объяснением способов своего существования.
Два слова управляют всем и всеми в этой прекрасной Вселенной – космогония и космология, даже если мы их не знаем. Без них нас бы с вами сейчас здесь не сидело: без первого мы бы не произошли, без второго – не выжили. За космологию у нас худо-бедно отвечала всегда физика, она описывала, как мы умудряемся существовать в этом мире. А вот с космогонией было ясно далеко не всё. И вот, наконец, 4 июля 2012 года всем показалось, что происхождение мира было в конце концов объяснено.
Но начнём сначала. Первой действительно научной теорией, которая пыталась ответить на вопрос о сущности физических процессов, была теория гравитации Ньютона, подвинутая позже теорией относительности Эйнштейна, которая оказалась более точной в описании физических процессов, происходящих во Вселенной. Однако и теория относительности не могла описать то, как возникла Вселенная, потому что все физические законы не применимы к сингулярности – веществу бесконечной плотности и температуры, сжатому в точку. Возникла необходимость создания «теории всего» – теории, которая давала бы ответы на все космогонические вопросы. На её роль стали претендовать две теории – теория супергравитации и бозонная теория струн.
Согласно им, после Большого взрыва частицы приобрели массу под воздействием особого поля, которое образовали бозоны Хиггса. Таким образом, бозон Хиггса был последним «кирпичиком» в стандартной модели Вселенной. Для разработки единой модели, которая смогла бы ответить на вопрос о сотворении мира, не хватало только его – объяснения, почему даже элементарные частицы обладают массой, поэтому бозон Хиггса стали называть «частицей Бога», поскольку его открытие дало бы ответ на то, что религии относят к «Божьей сфере деятельности».
Однако создать универсальную «теорию всего» учёным всё же пока не удалось. Как никому не удалось создать универсальную красоту, или универсальное добро, или универсальную человеческую жизнь.
Может быть, таковых вообще нет, потому что даже объяснить это не представляется возможным.

P. P. S. Один не за всех и все не за одного.
По Канту априорное знание, в отличие от знания апостериорного, носящего случайный и единичный характер, имеет черты универсальности и необходимости. И оно принципиально достижимо.
Наступившие же на Канта позитивисты во главе с Огюстом Контом утверждают, что всё-таки недостижимо. Позитивизм как философское течение исходит из представлений о том, что основной массив знаний о мире, человеке и обществе получается в специальных науках, что «позитивная» наука должна отказаться от попыток постигнуть «первые начала бытия и познания», к чему философия стремилась ещё со времен своего возникновения.
Неопозитивисты вообще утверждают, что у человеческой воли имеются только логическая необходимость и только логическая невозможность. Сам же мир от воли человека независим.
Итак, мир существует априори, то есть независимо от человеческого опыта и до него. Как он существует, человеку неизвестно, потому что он постигает мир апостериори, то есть опытным путём. Следовательно, что он познал, то для него и существует, что же не познал, то и не существует совсем. Но об этом так-то сказал ещё Протагор: «Человек есть мера всех вещей…» Мы помним об этом.
Далее.
Человек знает, как существует мир, только по тому, как он познал его, а не так, как тот есть на самом деле. Здесь всё-таки следует упомянуть опять Иммануила Канта и его «вещь в себе», которая не даёт человеку возможности познать себя, потому что ничего не рассказывает ему о себе.
Познание мира человеком носит субъективный характер, так как человек есть субъект познания. Его субъективное мировидение может не совпадать с мировидением другого человека и других людей, потому что они тоже субъекты. Мир же, по всей видимости, существует объективно, только как это – объективно, никто сказать не может. Мы не понимаем значения этого слова, потому что даже мозаичная совокупность субъектных картин мира не даёт нам надёжной и объективной априорной картины мира, чтобы показать её кому-то и сказать: «Вот как на самом-то деле. А ты что думал?»

P. S. Восстановление гармонии.
Гармония – это то, что, кажется, изначально было присуще миру, но то, чего он впоследствии был лишён и к обретению чего человек должен стремиться. Изгнание из рая – это как раз об этом.
Так или иначе, эта идея прослеживается во всех культурах, во всех мифологических и религиозных картинах мира, иначе и смысла бы для человека жить не было. Практически всегда гармония, как некий идеал, была присуща миру божественному и никогда миру человеческому. Между этих двух миров, как, в общем-то, обычно, оказались мифы, в которых что-то могло быть не чётким атрибутом одного из миров, а чем-то нечётким между мирами.
Так, древнеегипетские тексты сообщают, что Сет, бог ярости, песчаных бурь, разрушения, хаоса, войны и смерти, олицетворение зла, братоубийца, порождение зависти, жестокости и коварства, вырвал глаз у бога Хора, бога неба и солнца, во время поединка с ним. Вот что говорит старинный текст: «А Хор лежал под деревом Шенуша в краю Оазиса. Сет нашёл его, схватил, повалил на землю навзничь. Вырвал глаз ему из глазницы». Об этом есть указания и в Книге мёртвых, выдержки из которой начертаны на стенах погребальных камер гробниц фараонов V–VI династий. Знаменитые же пирамиды Гизы, кстати, безмолвны – на их стенах ничего не написано.
Глаз этот играл исключительно важную роль в египетских религиозно-мифологических представлениях и ритуалах. Его изображение было могущественным амулетом, защищавшим от всевозможных бед; древние египтяне носили его на теле и клали в могилу вместе с умершими; амулеты с изображением Ока Хора относились к числу универсальных – они обеспечивали здоровье и удачу во всех начинаниях как на земле, так и в загробном мире. Интересно, что вырванный глаз Хора имел ещё одну занимательную и неожиданную функцию: в математике им обозначались дроби.
Считается также, что этот символ, так или иначе, связан с христианским символом Всевидящего Ока Бога – по сути, вырванного во время казни глаза Христа, которое представляет собой глаз, заключённый в треугольник, и является символом Бога, от видения которого не может ускользнуть ничто. И, хотя в Евангелиях о вырванном глазе Христа прямо не говорится, тем не менее чёткий след этого остался в многочисленных изображениях и памятниках. Всевидящее Око изображалось во многих католических храмах над алтарём.
Вырванный Сетом глаз Хора назывался Оком Хора, а также Оком Уджат, то есть излеченным впоследствии здоровым глазом. По одним мифам, сам Хор отнял у Сета свой глаз обратно, по другим – Сет возвратил его по своей воле, по третьим – его принёс Тот. Но до того, как глаз был Хору возвращён, Хор рисовал его на своём лице сам. Так появилась косметика, истинным предназначением которой было восстановление гармонии. Хор рисовал свой отсутствующий глаз таким, каким он представлял его себе.
Всё, что ни делает человек – хорошее ли, плохое, он делает, чтобы показать себя таким, каким он хотел бы, чтобы его видели другие люди, но никак не таким, каким является на самом деле, но больше людского осуждения, выраженного словом срам, он боится внутреннего осуждения – стыда.
Один мой знакомый говорил про мою подругу, что она выписывает счета, оплатить которые не в состоянии. Это если переводить язык теории в язык практики.
И идея принятия другого человека таким, какой он есть, никогда не будет работать, потому что даже сам человек не склонен принимать самого себя в необлагороженном, природном, так сказать, состоянии. И все мы обречены, слава богу, наверное, не узнавать других людей такими, какими они были кем-то созданы.

Итак, всё неоднозначно, условно, необъяснимо, неуниверсально и негармонично. И во всём этом мы. Это наш мир.

Я, живя в этом мире, встречала и встретила в нём людей. Я смотрела и в каждом из них видела человека. Они, вместе все, составляли движение моей жизни и жизни как таковой – движение, очень похожее на броуновское. Они были наполнены хаосом, устремлённым в бесконечность, с градусом, стремящимся к бесконечности. Их внутренние системы были подвержены энтропии, являющейся следствием любого выбора, который они совершали и который заставлял их внутреннюю систему постоянно меняться. Иногда уровень энтропии становился слишком высок, и их система начинала разрушаться.
Люди в попытках преодолеть хаос внутри себя, создают новый хаос. И только некоторым из них удаётся хотя бы в какой-то степени превратить хаос в космос. Я сознательно избегаю слов порядок и беспорядок, потому что хаос и беспорядок, как космос и порядок для меня не одно и то же. Да, космос имеет свойство быть упорядоченным, но только потому, что человек обладает свойством делать выбор осознанно, починяясь одним и тем же стремлениям добра и любви и иногда опираясь на них.
Единственное, о чём я жалею в этом мире, так это о том, что в нём всё ещё слишком много несправедливости. Конечно же, таков замысел мира и лицо судьбы, но ни великий божественный замысел, ни судьба не отменяют человеческой жестокости и равнодушия – всего того, что мы, обобщая, сваливаем в категорию зла. И единицей измерения здесь является грязь человеческая. Понятно поэтому, что, так или иначе, но все писатели и поэты приходят к идеям мира и человека, потому что всё это действительно идеи – в разных вариантах их предметного воплощения. Так говорит жизнь.
Мой тренер однажды, увидев меня старательно качающей пресс, просил:
– Зачем?
– Чтобы мышцы на животе видны были, – ответила я.
На что он, ухмыльнувшись, изрёк:
– Ты можешь накачать прекрасный пресс под толстым слоем жира.
Так и по жизни: можно сколько угодно быть добрым человеком и при этом следовать расхожему злу, потому что в нашем мире практически нет места красоте героического сопротивления обобщенному злу.

Люди – это смыслы, потерявшие себя и смысл свой в себе. Я наблюдала за их бессмысленностью, лишь иногда обретающей смысл, и в конце концов я нашла подтверждение своего существования в существовании их – других, отличных от меня людей.
И я всего лишь частный случай человека.