Мой Коби

Шёл август 2001 года. Я собиралась в дорогу. В Питер.
Перед отъездом мне захотелось поехать с папой и братом в село. В родовое наше село. Я хотела взглянуть на дом, дощатые полы которого помнили топот моих маленьких ножек. Я хотела перед отъездом увидеть все то, что отпечаталось навсегда в моей памяти, правда  тогда я об этом еще не знала. /Я узнаю об этом в Питере, и это будет самым большим откровением для меня, потому что на протяжении пяти лет мой жизни в северной столице сниться мне будет не Владикавказ, а Коби, мой Коби. Я хотела погладить лица бабушки и дедушки, смотрящих на меня со своих портретов и сказать им: "Вот видите, я выросла!" Я хотела сказать Бабушке: "Бабу, ты говорила, что я налат (дерзкая), и ты была права! А не будь я налат, разве бы я  решилась поступить в медакадемию наперекор словам бессовестной женщины, сказавшей маме, что сама я там точно не сдам ни одной сессии! Не настолько, мол, она у вас умна, чтобы там учиться! А я сдала. Все сессии! Сама! И теперь у меня есть диплом! Настоящий диплом, Бабу! Настоящий, а не такой, как был у той, что три дня лечила тебя с  инфарктом промываниями желудка! "
Я хотела сказать Деду: "Дед, через две недели я уеду далеко, в большой город. Ты ведь тоже когда-то уезжал на учебу, но болезнь нарушила твои планы. Я помню, как часто ты сокрушался об этом. Я постараюсь, чтобы у меня все получилось. Я буду учиться, не жалея сил, и вернусь хорошии врачом, чтобы ты смог гордиться мной! И в твоей семье, Дед, будет свой Дохтыр, как ты и мечтал!"
Я ехала в свой Коби. И всю дорогу  была возбуждена. Я вспоминала, как мы ездили по это дороге зимой и летом, в будни и выходные, в большие и малые праздники. Я вспоминала бабушку и дедушку, я что-то рассказывала брату, сидевшему рядом с папой. Даже ожидание на таможне меня не расстроило. Я ехала в свой Коби!
Но когда я приехала, я замолчала. Я молчала, когда мы завернули на нашу улицу, молчала, когда машина остановилась у ворот, молчала, когда входила во двор бабушкиного дома, и когда поднималась по ступенькам, я тоже молчала. Я гладила камни, которыми был выложен наш дом, они помнили руки бабушки и дедушки,  руки всех наших родных и друзей, и наверное мои маленькие ручонки они тоже помнили.
Я молчала, когда обходила дом.  Молчала, когда мы шли к кладбищу, молчала, когда стояла перед могилами бабушки и дедушки. Я молчала, когда мы прибирались на кладбище, и когда шли обратно к дому, и в доме я тоже молчала.
Я опустилась на стул в коридоре, и руки мои безвольными плетьми упали на мои колени. Я смотрела через окна галереи наружу, и все эти картины, знакомые мне с детства, смотрели на меня молча, словно разведя руками, говорили мне: "Да, дорогая, всё изменилось!"
Я не хотела этого. Я не хотела этого! Не хотела! Я хотела, чтобы это место оставалось всегда таким, каким оно было в моем далеком детстве. Красивым, шумным, полным жизни! Местом моей защиты и силы. Сюда, сюда меня привозили, чтобя я не болела! А я намеренно болела! Трех, максимум четырёх, дней в детском саду хватало, чтобя я заболела, потому что я знала, что  потом, после всех этих уколов, полосканий, горчичников и банок, меня отправят к бабушке на свободу.  Здесь я была свободна от всех этих "афтае макае, афтае ма дзур!" (так не делай, так не говори!). Здесь я могла быть собой! Потому что даже когда меня ругали за проделки, я все равно знала, что здесь меня любят вот такой, балованной и озорной!
Мне стало плохо. Очень плохо. По щекам моим побежали слезы. Не слезы! Потоки! И я уже не в силах сдерживать себя, разрыдалась в голос. "Уедем! Давайте сейчас же уедем!" - кричала я.
"Я понимаю, я все понимаю! - отвечал мне папа глухим голосом (ему тоже было больно, я это потом поняла): "но сейчас уже поздно выезжать, понимаешь, таможня не пропустит! "
А я плакала и злилась! Злилась, что все так изменилось! Злилась на себя за то, что мне больно! На папу за то, что он не хочет уезжать! И на таможню! Какую-то дурацкую таможню, которой не было здесь тогда, когда здесь были бабушка и дедушка, и все наши родные и уже была Я! На таможню, из-за которой я несколько лет не могла сюда приехать! Я злилась, злилась и плакала, плакала и злилась... Постепенно злость сошла на нет, слезы иссякли, я поднялась со старого венского стула (да, в этом доме были венские стулья), и начала прибираться .
Я прибралась в доме. Папа подправил крышу. Сосед, папин ровесник, тоже приехавший навестить родительский дом, и пришедший с нижней части села поприветствовать нас, вызвался помочь папе и брату подправить забор из камней. /Господи, как же я любила эти каменные заборы нашего села. Мы перелазили через них, словно вместо ног у нас были козьи копытца, и никогда с них не падали. Это были камни наших родных мест, они не могли причинать нам вреда/.
На следующий день мы уехали. Я ни разу не оглянулась. Ни разу! Я закрыла за собой дверь. Две двери. Дверь бабушкиного и дедушкиного  дома. И дверь своего сердца. Я больше не хотела боли. Я выбрала больше не смотреть туда.
Я уехала в Питер. И старалась не думать, не вспоминать об этой поездке, об этой боли. И я не вспоминала. Вот только сны я не могла контролировать. Во сне мне снился бабушкин дом, снились улочки и каменные заборы, снились горы и еще много чего-то такого, что я никак не могла поймать и вынести из сна. Я просыпалась после этих снов отдохнувшей. Словно во сне я побывала в том, далеком своем Коби, которого больше не было. В который я больше не могла поехать. В котором я больше не могла найти ничего из того, что было мне дорого.
Шли годы. Я больше не стремилась поехать туда. Страх вновь испытать эту боль удерживал меня. Но странные вещи  происходили со мной. Ко мне приходили воспоминания. Истории из моего детства. Смешные, трогательные, в них были и я, и бабушка, и дедушка, и деда братья и их жены, и папа, и  двоюродные папины братья и сестры, которые жили по-соседству. Они приходили одна за другой. Я не считала их, эти истории. Я их просто рассказывала сама себе. Они успокаиваили меня в тревожные дни. Они убаюкивали меня в бессонные ночи. Они наполняли мое сердце радостью в праздники. Они, эти истории, стали моими камнями, которыми я выстроила свой новый старый Коби. Мою родину. Мое место защиты и силы. Место, которое есть во мне самой и в каждом, кто оттуда родом. Я поняла это по тому, как всякий раз, когда я встречалась  с людьми оттуда, на меня словно снисходило что-то теплое и родное.
Все эти годы я писала тексты о Коби, и публиковала их на своих страничках. 
Этот текст пришел ко мне вчера. Он как последний камень. Мой Коби цел теперь и не вредим. В моем сердце он цел и не вредим. И может быть кто-то скажет, что это иллюзия, самообман, а я скажу тогда: "Может быть. Но это то, что у меня  теперь невозможно  отнять!"