Живёт уходящий август. Повесть. Глава 1

     В дверь глухо застучали. Сергей вскочил с кровати, быстро натянул трико, всунул ноги в валенки, накинул шубник и зашагал на крыльцо. На пороге стояла почтальон в заиндевевшем пуховом платке, закрывающем почти всё лицо.
     – Что, разбудила? – усмехнувшись, спросила знакомая с детства тётя Тоня.
     – Дома, конечно, можно и понежиться. В отпуск приехал?
     – В общем–то, да, – неуверенно ответил он. – После практики заскочил на несколько дней. Скоро в училище.
     – Тебе ещё год учиться?
     – Да, год.
     Тётя Тоня постояла ещё немного, вздохнула, достала из сумки газеты и телеграмму.
     – Вот это, наверное, тебе. «Новикову Сергею» написано, – она протянула сложенный вчетверо бланк.
     Сергей взял телеграмму, непонимающе посмотрел на уходящую по глубокому, выпавшему ночью снегу тётю Тоню. Предчувствуя что–то недоброе, сжал в кулаке телеграмму, никак не решаясь её прочесть, захлопнул дверь, прошёл в свою комнату. Там вспотевшими от волнения пальцами он всё же разогнул листок бумаги и впился в него глазами.
     Стон вырвался из груди, тело охватил крупный озноб. Он прижался лбом к ещё теплым листам железа протопленной с вечера голландской печки и так стоял, закрыв глаза и не в силах сдвинуться с места, комкая в руках эту злополучную телеграмму. А в голове застучал откуда–то взявшийся телеграф: «Выхожу замуж Если можешь прости... прости... прости...»
     «Ну почему, почему так? Почему?! Ведь она простила и, кажется, поверила в меня. Простила и поверила? Разве? О, почемуу?» Сергей всё никак не мог прийти в себя до конца, стоял около печки, даже не скинув шубника. В комнате было тихо. Только едва слышно тикал будильник. В других комнатах дома также стояла тишина. Мать с отцом ушли на работу, сестра Ангелина в школу. Он, как всегда, проспал их уход. Хорошо хоть почтальон пришёл без них. Зачем им лишние волнения.
     Он открыл глаза, голова закружилась. Сделал несколько шагов и упал в кровать, лицом в подушку. Чтобы не разрыдаться, как сопливой девчонке, стиснул её зубами, стараясь уйти от стучавшего в мозгах телетекста: «Выхожу замуж... выхожу замуж... выхожу замуж...» Ему удалось приглушить в себе стук телеграфа, и он на какое–то время забылся от всего, но потом резко вскочил с кровати, вышел в коридор, с силой дёрнул за ручку подмёрзшую дверь в кухню и вместе с клубами пара вошёл в неё. На столе лежала записка матери. «Серёжа! Картошка с котлетами на шестке. Чай подогрей. Масло возьми на крыльце. Обедай с отцом. Я сегодня задержусь в школе. Мама».
     Сергей усмехнулся. «Ох, мама, мама! Ты по–прежнему считаешь меня самым маленьким в семье. А что сделаешь, если я младше сестрёнки? Значит – самый маленький и самый, видимо, непутевый».
     Жуя котлету, глотая тёплую картошку вместе с солёным огурцом, он совсем не ощущал их вкуса, сидел, уставившись в одну точку разрисованного морозом оконного стекла. Для него словно всё остановилось, всё замерло, и только где–то вдалеке всё ещё звучал телетекст. «Нет! Что–то надо делать!» Он встрепенулся. «Надо ехать в Дзержинск. Остановить её! Ведь она меня любит! Любит... Любит? Не ошибаешься ли ты? Детство давно ушло. Но я же только был у неё! И так хорошо встретились на этот раз. Нам так было хорошо вместе. И вот... Что случилось? Почему она выходит замуж? За кого? За Суходолова? Но он же в армии. Может, вернулся? Приехал в отпуск? Когда? Я же только от неё вернулся, только вернулся! Это ошибка! Это ложь! Она вовсе не любит его. Не любит! Надо остановить её! Немедленно ехать к ней! Ехать? Ехать... Но она так решила. Она твердо решила за него выйти замуж. Она же говорила мне об этом. А как же я? Как? Как мне жить без неё? Во что верить? На что надеяться? Нет, это всё. Это конец! Всему конец, всему!»
     В каком–то полусознательном состоянии он встал из–за стола, забыв даже, как обычно, убрать за собой, прошёл в свою комнату, надел поверх трико брюки, застегнул машинально пуговицы кителя и вышел в омшаник, стащил с сенницы лыжи. Разбросав немного валенками снег около дровяника, начал пристёгивать ремни    Погода стояла солнечная, морозная, тихая. Мягкий, выпавший ночью снег покрыл всё вокруг. Деревья, не шелохнувшись, стояли с большими шапками снега на ветвях, искрясь на солнце. Глаза слезились от нестерпимой белизны покрова. Сергей зашагал мимо бани к долику, оставляя за собой глубокий след, вышел на гору, начал спускаться к реке. Лыжи скользили слабо, их тормозил рыхлый слой снега. Впереди заискрилось большое поле реки. Он остановился около самого, едва различимого, берега, зажмурил заслезившиеся от невыносимого блеска глаза. И тут в голову ударила волна жаркого августовского тепла, тех десяти дней и ночей их первой встречи. В ушах зазвучала песня, её песня.
«Долго будет Карелия сниться. Будет сниться с этих пор...»

     Отпуск подходил к концу. Шёл август, выдавшийся на редкость тёплым и солнечным. Сергей наслаждался последними днями абсолютной свободы – через пару недель надо будет ехать в училище. Рыбалка, купанье, походы в лес за грибами и ягодами – всё то, к чему он постоянно стремился в речном училище и чего так нестерпимо ждал в последние месяцы первого курса, о чём невозможно тосковал в последние дни первой сессии, всё это здесь уже стало обыденным, даже немного наскучившим, несмотря на неограниченную свободу, которой так не хватало в речном. Хотелось чего–то нового, неизвестного, яркого. И, несмотря на то, что отец постоянно загружал его домашними делами, свободного времени оставалось предостаточно.
    Сергей катался на велосипеде, играл с ребятами в футбол, вечерами ходил с ними на танцы. Но всё равно было скучно. Со своими девчонками танцевать не особо хотелось, тем более провожать их после домой. Что нового они могли сказать ему, год прожившему в городе? Ничего. Ему просто было невыносимо скучно слушать пустую болтовню своих бывших одноклассниц о школьных делах, о том, кто куда собирается после десятилетки. Все эти восемь лет, проведённые за партой Елнатской средней школы, казались сейчас Сергею безвозмездно потерянными.
Он и раньше об этом подумывал. Но особенно почувствовал это остро после бурного, ворвавшегося вихрем в его жизнь освежающего ветра первого курса речного училища.
Стремление к постоянной новизне, неожиданности толкало его, как и других сельских мальчишек, вступивших в своё шестнадцатилетие, в совсем новую городскую жизнь, к незнакомым девчонкам, ко всему неизведанному.

    Как и в восьмом классе, Сергей и сейчас держался одних и тех же ребят, бывших однокашников: весёлого крепыша и заядлого гармониста Михаила Копытова, обладающего чрезмерным любопытством и сующим свой нос во всё сколько–нибудь выделяющееся из обычного Николая Яншина, слегка распущенного, живущего вечно без родителей, которые были в плавании, и готового на любую авантюру Алексея Бекетова, ещё называемого в своём тесном кругу «Жора, подержи мой макинтош» или просто «Жорой», и умницы, явно тянущего на золотую медаль Николая Зарецкого, у кого все они списывали постоянно домашние задания.
    Все спорные вопросы они решали сообща и особенно те, которые касались новеньких девчонок. Тут всё решало джентльменское соглашение. Осмотрев со всех сторон и оценив все достоинства незнакомки, они мгновенно выносили единодушное резюме: «Это девочка твоя, Жора». И Жора не отпирался, подходил к новенькой и знакомился.
    В этот день они вчетвером, Жора куда–то скрылся из поля зрения со своей новой подругой, сидели под забором около дома Новиковых, в тени раскидистых ив, и от нечего делать резались в карты. По улице со стороны главной дороги приближалась к ним Зинаида Малыгина, их одноклассница, с двумя незнакомыми девушками.
    – Привет! – небрежно бросила она, когда поравнялась с ребятами, и даже не замедлила шага.
    – Здорово! – машинально бросили они и, взглянув на попутчиц Малыгиной, раскрыли от неожиданности рты.
     Девушки были примерно одного и того же возраста, что и Зинаида. Но легкие цветастые платьица, короткие стрижки резко выделяли их на фоне Малыгиной, одетой в длинное мрачноватое платье, на голове которой лежали тугие уложенные в кольцо косы.
     – Э, видали! Что это за девочки? Откуда они взялись? И чего они с Зинкой? – сразу начал сыпать вопросами Яншин, как только те трое удалились на приличное расстояние от них.
    – Тебя бы мы хотели об этом спросить, – отозвался Сергей, всё никак не могший оторвать взгляда от девушек. – Ты ведь на одной улице живёшь с Зинкой.
    – Ну и что? Живу. А откуда я знаю, что это за девочки?
    – Странно. Ты такой любопытный и до сих пор не знаешь, что это за подруги, – съязвил Копытов.
    – Ну, это мы выясним, – резюмировал Новиков. – Давайте–ка лучше решим, кто будет к ним колоться. Девочки–то что надо!
    – Да–а, девочки класс, – в задумчивости произнёс Зарецкий.
    – Очередь моя! – решительно заявил Яншин. – Последнюю Жора закадрил, теперь я.
    – Как, мальчики, смотрите на это заявление? – спросил, усмехнувшись, Новиков.
    – Хм, пусть кадрит, – хмыкнул Зарецкий. — А какую ты хочешь? – поинтересовался всё же.
    – Ну, которая попышнее, – засмущался Яншин. – А сколько ей лет?
    – Вот ты даёшь! Всё тебе сразу и подай, – начал возмущаться Сергей. – Сам узнаешь и нам расскажешь. – Он чуть помедлил. – А вообще–то, губа у тебя не дура. Чувиха та смачная. – Новиков рассмеялся. – А другую – Крошку, – сходу придумал прозвище второй незнакомке, – кто хочет кадрить? – спросил. – Может, ты? — обратился к Зарецкому.
    – Да я... Я не знаю... Захочет ли она, – замямлил тот.
    – Я не знаю, – передразнил его Сергей. – Ты не знаешь! Ты просто боишься её, вот и всё! Может, ты, Миша?
    Тот пожал плечами. Он был бы и не против, но мешала природная скованность в подобных случаях и то, что очень угреватым стало у него лицо в последнее время, чего он очень стыдился. Даже своей школьной подруги, Валентины Тарусовой, сторонился, с которой долго дружил, а потом рассорился.
    – Нет, вы уж давайте сами знакомьтесь, а я вам буду аккомпанировать на гармошке по вечерам, – отказался.
    – Ну что ж, мужики, тогда по рукам, – заключил Сергей. – Девочки разошлись по Николаям. – Он усмехнулся. – А ты, – обратился к Зарецкому, – будь напористей. Сейчас хамовитые в моде у них!
    Сергей хлопнул друга по плечу и рассмеялся. Товарищи его поддержали.
К танцам в этот вечер Новиков готовился тщательнее, чем обычно. Достал из шкафа своё курсантское обмундирование. Навел струнки на форменке и гюйсе, отпарил как следует клёши. Даже мать удивилась.
    – Уж не на свадьбу ли ты, сынок, собираешься? – спросила она. В ответ тот только хмыкнул и отмахнулся.
    – Просто захотелось немного напоследок пофорсить, – небрежно ответил и заторопился на улицу.
    В их селе молодёжи было не так и много, но на танцы сходились парни и девушки из соседних сёл и деревень, и набиралось всех прилично, несмотря даже на то, что молодёжные вечера проходили в приспособленном помещении – только что выстроенном колхозном дощатом сарае для удобрений. Старый сельский клуб, построенный ещё в годы первых пятилеток, пришёл в полную негодность, и его сломали. А новый Дом культуры – пустующую церковь – уже который год достраивали и всё никак не могли довести дело до конца. И весь центр культурно–массовой работы в селе перевели в этот сарай. Здесь показывали кинофильмы, для чего расставляли деревянные скамейки по залу, а потом их выстраивали вдоль стенок – и готова танцплощадка. Молодёжь с удовольствием отплясывала на неровном земляном полу, нисколько не обращая внимания на пыль, поднимаемую туфлями.
    И в этот вечер, как всегда, было шумно и весело. Сергей танцевал с девчонками из их села, балагуря с ними, искоса наблюдая за своими друзьями. Яншин и Зарецкий всё никак не могли подойти к своим наречённым избранницам, которые по очереди танцевали с Малыгиной. Новиков не выдержал, подошёл к друзьям и стал подталкивать их. И добился своего – оба Николая пригласили девушек на танец и протоптались с ними в глубоком молчании, так и не решившись завести разговор. Пригласили ещё раз. Те не отказали. Сергей, наблюдая за ними со стороны, понял, что все четверо не в большом восторге друг от друга. И он не выдержал. Когда закончилась мелодия, подошёл к девушкам, стоящим особняком в дальнем углу вытоптанного зала.
    – Добрый вечер, девочки, — с улыбкой произнёс, те ответили на приветствие. – Как вам отдыхается у нас? – спросил незнакомок.
    Девушки только пожали плечами.
    – Непонятно. Да, кстати заметить, меня зовут Сергей, а вас? – обратился к приезжим.
    – Меня – Зина, – протянула руку Малыгина и рассмеялась, подруги тоже.
    – Очень приятно, Зинка–корзинка, – съязвил он.
Малыгина замахнулась на него рукой. Сергей отскочил в сторону, чем вызвал смех у незнакомок.
    – Всё, с тобой мы познакомились, – быстро проговорил, снова подойдя к девушкам. – Теперь давайте с вами.
    – Женя, – подала пухленькую ручку первая из них, с испытывающей и лукавой усмешкой уперлась взглядом в Сергея.
    Тот выдержал взгляд, открыто говорящий, что она уже давно приметила его и не против провести с ним несколько вечеров.
    – Очень приятно, – скривив улыбочку, ответил Сергей.
    – А вас как? – обратился к Крошке.
    – Веткина, Надя, – назвалась она тихо, протянула руку и опустила глаза.
    Сергей слегка сдавил её маленькую разгорячённую ладошку, почувствовав, как та затрепетала.
    – Ну, вот и познакомились, девочки. Пойдём танцевать? – предложил сразу.
    – Я приглашаю вас, – сказала Евгения и повела Сергея в круг танцующих.
    Они стали быстро танцевать, оживлённо разговаривая и мгновенно перейдя на «ты». Сергей узнал, что она двоюродная сестра Малыгиной, живёт в столице и работает ткачихой, а сюда приехала отдохнуть от городской суеты на несколько денёчков. Надежда тоже двоюродная сестра Зинаиды, но живёт в Дзержинске. После восьми классов пошла учиться на токаря в ГПТУ.
    Всё, что надо, Сергей уже узнал и не хотел второй раз идти танцевать с Евгенией. Но та просто не отпустила его. И второй раз, напирая на него пышными грудями, водила умело среди танцующих пар. Он только изредка усмехался, понимая её намерения, и поглядывал на Зинаиду с Надеждой, танцующих рядом. Когда глаза Веткиной случайно встречались со взглядом Сергея, она мгновенно их опускала, щеки её начинали румяниться. И тут что–то дрогнуло в нём, сильно заволновалось. Отчего вдруг? Видимо, её чистота и искренность, желание и страх найти большое и ещё неизведанное чувство манили к себе.
    После второго танца Сергей отошёл от подруг. На него сразу накинулись Яншин с Зарецким.
    – Ты чего полез к ним?! Это же наши девочки! Мы же так решили, – затараторил Яншин.
    – Вот что я вам скажу, мальчики, – остановил его Новиков. – Вы оба лопухи. Причём большие, большие. И не обижайтесь, пожалуйста. Эти девочки не для вас, откровенно скажу. Они просто не станут с вами гулять. Поверьте уж мне. Я кое–что в них понимаю.
    Друзья насупились и стояли молча. Начался очередной танец.
    – Так что же будем делать, мальчики? – спросил их Сергей. Те пожали плечами.
    – Ну, хорошо. Видимо, на этот раз придётся мне отдуваться за двоих. Вы не возражаете?
    – Всегда так, – обиделся Яншин. – Как хорошенькие девочки, так ты сразу к ним.
    – Слушай, Коля! Брось ты это! Я же сказал – не для вас они. Разве не ясно? – Он помолчал. – Но если вы мне не верите, так идите и приглашайте их снова. А я посмотрю, как они вас отошьют.
    – И пойдём!
    – И идите!
    Они и направились, обходя танцующие пары, к приезжим, Яншин впереди, Зарецкий следом. Пригласили. Евгения что–то им сказала. Сергей, конечно, не расслышал, только увидел, как она скривила презрительную улыбку. Парни сконфуженно пошли назад.
   – Ну и как? — усмехнувшись, спросил Сергей друзей. – Теперь довольны? Получили сполна? – Он рассмеялся.
    – А ну их на фиг! – отмахнулся Яншин. – Подумаешь, принцессы! Наши девчонки во сто раз лучше.
    – Правильно ты заметил, Коля, правильно. – Новиков вздохнул, а потом резко бросил: – Лапоть ты и есть лапоть, Коля!
    – Да ладно тебе оскорблять–то! – обиделся вконец друг.
    – Ну, хорошо, извини. Не будем ссориться. Приглашайте, кого хотите, а я пошёл к Крошке.
    После танцев Новиков провожал подруг домой. Малыгины жили на соседней с Сергеем улице. И им было, собственно, по пути. До их дома дошли быстро. Там остановились и стали разговаривать. Скованность первого знакомства давно уже прошла. Они весело болтали, рассказывали забавные случаи из своей жизни, от души смеялись. Надежда, правда, особенно не вступала в разговор. Её ещё что–то сдерживало. Видимо, само присутствие Сергея, так он понял. Наговорившись, они разошлись по домам.

    На следующий день, как обычно, Сергей встал в девятом часу. Родители его не беспокоили, не будили на завтрак. Он поднимался с постели, как заблагорассудится. Правда, отец всё бурчал, что он нежится как телёнок. Но мать его одёргивала: «Да пусть понежится. В училище там не дадут и полежать как следует. Всё по команде. Пусть хоть дома немного понежится. Он ведь ещё ребёнок». «Телёнок он, а не ребёнок», – гнул своё отец, но не будил сына спозаранку, хоть сам и вставал чуть свет.
    Хозяйство у них было большое – поросёнок, курицы, сад, пчёлы, огород, кролики. За всеми надо присмотреть, всех накормить и напоить, убрать за ними, всем надо на зиму запасти, да и ремонта постоянно хватало. Сколько дел в деревне по дому! Мать всё утро возилась у печки, стряпала и на семью, и на скотину. Вставала вместе с отцом и едва управлялась до начала работы. Уборку уж делала сестрёнка. Отец и мать уходили к восьми, он – в сельмаг, где был заведующим, она – в школу, где работала учительницей начальных классов. Правда, сейчас у матери был отпуск. Поэтому времени свободного оставалось больше.
    – Садись, завтракай. Что ты будешь – картошку с мясом, блины или кашу? – спросила мать, как только Сергей зашёл на кухню.
    – Ну, мам, у тебя и ассортимент! Прямо как в ресторане.
    – Не знаю, сынок, в ресторане я ни разу и не была, а еда – это самое главное. В одежде можно себе отказать, а в пище – нет.
    – Это правильно, мама. Особенно для нас, мужчин. Ведь путь к нашему сердцу лежит через желудок, – он засмеялся.
    – Ох, ты уже и мужчиной себя считаешь! С девчонками–то ещё не дружил. Или есть зазноба?
    – Да зачем они мне нужны! Но дружить дружил. Так веселее. А без девчонок в училище с тоски бы помер, – говорил, смеясь и пережёвывая картошку с мясом.
    – Так, что сегодня по батиной программе? – спросил, выпив чай.
    – Поешь ещё блинчиков, – предложила мать. – Наедайся, сынок, досыта, в училище такого ведь нет. Казённое–то всё пустое и невкусное, наверно?
    – Ну почему? Вкусное, даже очень. Съешь тарелку супа, а словно стакан воды выпил – в желудке пусто. И ещё просишь, – Сергей рассмеялся.
    – Ох, морят вас там голодом, – закачала мать головой.
    – Нет, не морят, – успокоил её сын. — Не морят, но и жиреть не дают. Держат как раз в норме. Зато аппетит – телёнка бы сразу съел, ей–богу!
    – Да, там всё пустое. Домашнее–то на жирку, на маслице, вкусное, – всё сокрушалась мать.
    Сергей только смеялся над её доводами.
    – Ничего, мама, ты особо не расстраивайся. Живы будем – не помрём! Так какой же там батя мне сегодня наряд дал?
    – Он тебя заездит совсем, – опять завздыхала мать. – Отдохнуть не даст. Осталось ведь совсем немного, и ты уедешь.
    – Да ты, мама, успокойся. Без работы даже скучно. А так веселее. И я уже не маленький. Мне скоро семнадцать будет.
    – Всё равно ещё маленький.
    – Для тебя, мама, я и в сорок буду, наверное, маленьким.
    – В сорок? Не знаю как в сорок, но для родителей дети всегда дети, сколько бы им ни было, – она замолчала, поставила в угол ухват, присела на стул. – Как ты рано всё–таки ушёл из дома. Ещё и шестнадцати не было. Заканчивал бы десятилетку здесь, а потом в институт, в энергетический. А что тебе даст это училище? Ну, будешь ты электромехаником. Всю жизнь то тут, то там. Ни семьи, ни дома.
    – Мама! К чему эти разговоры? Я уже выбрал свой путь. Буду речником, а там посмотрим. Жизнь ведь после училища не остановится. Она подскажет, что делать дальше.
    – Смотри, чтобы потом не винил нас. Сам выбрал такой путь. Мы тебе ни слова против не сказали. – Она помолчала. – А может, всё–таки бросишь училище, пока только один курс закончил, пойдёшь в десятый, а потом в институт.
   – Мама! Давай не будем об этом, – начал сердиться Сергей. – Я сам так решил. Вы ни в чём не виноваты. В училище мне нравится. Строго там, конечно, не дома. Но это полезно. Дисциплина от многого удерживает, не даёт разболтаться. Разве это плохо?
    – Да нет, это неплохо, но трудно ведь.
    – Ничего, мама, трудности только укрепляют здоровье и характер, – он усмехнулся, немного помолчал. – Я училище закончу, поработаю на флоте, а там посмотрим. В институт поступить никогда не поздно. Только надо выбрать – в какой.
    – Так ведь трудно будет тебе в институт поступать после училища. Позабудешь всё, чему в школе учили.
    – В училище, между прочим, тоже учат. И не хуже, чем в школе. И потом, было бы желание учиться, а поступить я смогу в любой вуз, в какой захочу. И оставим, мама, этот разговор. Училище я закончу, несмотря ни на что.
Он молча стал пить чай.
    – Так какое всё же мне батя дал задание на сегодня? – спросил снова Сергей, опорожнив свою кружку.
     – Дрова переколоть, там, за баней, и вымести в проулке. Ох, не даст он тебе отдохнуть совсем.
     – Ой, мама, мама. Да я же здоровый балбес! Кровь кипит. Некуда силы девать. Спасибо хоть отцу – не даёт закиснуть, – последние слова Сергей договорил, уже выходя из кухни.

    Солнце припекало сильно. Сергей быстро вспотел, махая колуном, и вскоре побежал освежиться на речку. С разбега плюхнулся в тёплую, зелёную от водорослей воду и поплыл по тихой глади реки. На её средине стояла пустая лодка. Она слегка покачивалась, но в ней никого не было видно и только слышалось тихое пение.
«Долго будет Карелия сниться. Будут сниться с этих пор остроконечных елей вершины над голубыми глазами озёр...»
Голос показался ему немного знакомым и лодка тоже – Малыгиных! Он поплыл к ней. До неё было далековато, но Сергей плавал неплохо, воды не боялся и поэтому быстро достиг намеченной цели. Подплыл тихо и незаметно к лодке, сдерживая дыхание, схватился за борт и мгновенно подтянулся на руках. Лежавшие в купальниках на стланях Евгения и Надежда вскочили и дико завизжали от такой выходки парня, а тот громко захохотал.
    – Здрасте! –  сквозь смех поздоровался, влезая в лодку.
    – Здравствуй. Ну и напугал ты нас, – немного оправившись от испуга, ответила Евгения.
    – Извините за внезапное вторжение. Отсюда неслась такая чудная песня, что я не смог удержаться, чтобы не узнать, кто это так прекрасно поёт, – с усмешкой проговорил Сергей.
    – Это вот она, – Евгения указала на смутившуюся подругу.
Новиков не нашёлся сразу что и сказать, взглянул по–доброму на неё, улыбнулся.
    – Загораете? – спросил небрежно.
    – Загораем, – ответила Евгения.
    – Речка наша нравится?
    – Да ничего, только больно вода зелёная.
    – Болото, проще сказать, — засмеялся Сергей.
    Надежда уже справилась со смущением и рассмеялась чистым искренним смехом.
    – А знаете, эту речку я в молодости перепрыгивал с разбегу.
    – Её? – удивились девушки и посмотрели на берега, между которыми было значительно более полукилометра, и снова рассмеялись.
    – Не верите?
    – Разве что на крылатом коне или во сне, — сквозь смех проговорила Евгения.
    – Нет, наверное, в молодости он был настоящим великаном, – предположила, смеясь, Надежда.
    – Да нет, я серьёзно говорю, – начал обижаться Сергей. – Эта речка была маленькой, как ручеёк. Мы в детстве с пацанами прыгали через неё и бегали в поле рвать горох. Вот сюда, – он показал на воду. – А какие здесь были озёра с кувшинками и карасями... Прямо как в Карелии. Да, Крошка? – сорвалось с языка.
Он спохватился, но было уже поздно.
    – Что, что? – переспросили они одновременно.
    – Ох, простите мою невоспитанность. Это мы с парнями дали тебе, Надя, такое прозвище.
    – Мне? За что? – надула губки Надежда, готовая расплакаться.
    – Не знаю, просто так, – смутился Сергей и покраснел. – Сидели, а вы шли мимо. Ну, вот и дали.
    Наступила неловкая пауза.
    – А мне какое прозвище дали? – поинтересовалась Евгения.
    – Никакого. Да, я насчёт речки говорил. Так вот, она была маленькая, а там вверху, за мостом, стояла плотина. По пятницам воду спускали вместе с брёвнами. Вот было здорово! Мы катались на брёвнах. А здесь, – он показал на берег, где стояло их село, – строили паромы. Их тоже спускали на воду в это время, – оживлённо продолжал он, девушки с интересом слушали. –А потом построили ГЭС, пришла вода, всё затопила, целое море стало. – Задумался, вздохнул. – Да–а, детство, детство...
    – Жалеешь? — спросила Евгения.
    – Жалеть, собственно, нечего. Да и зачем? Детство есть детство. Беззаботная радостная пора. Сейчас это только сон. А вода, она пришла, пришло и электричество в наше село, а то всё керосин жгли. – Он помолчал. – Да, детство. Всё так было чудесно тогда, как во сне, а вот проснулся – и нет ничего, ни замков на песке, ни сплава леса, и паромы давно не строят, даже верфь затопило. Да, собственно, кому сейчас нужны деревянные паромы. Ну да ладно.  Будем жить тем, что есть. На танцы сегодня идёте?
    – Пойдём. А что ещё здесь делать, в этой деревне? – в голосе Евгении звучало высокомерие и даже презрение.
    Сергея это неприятно задело.
    – В деревне, конечно, скучнее, чем в столице. Это ясно, как дважды два. Но там нет леса, нет такой реки...
    – Такого болота нет, это точно, – вставила Евгения и рассмеялась.
    Новиков насупился и зло посмотрел на девушку.
    – Ничего ты не понимаешь, Женька! – не выдержала почти всё время молчавшая Веткина. – Это же такая прелесть здесь! Воздух какой! Аромат. Тишина. А птицы как поют!
    – А коровы как мычат, – съязвила подруга.
    – И коровы мычат, и поросята хрюкают. Ну и что? Это же всё так здорово! Правда, Сергей? – обратилась она к нему за поддержкой и посмотрела прямо в глаза.
    Некоторое время они смотрели друг на друга. В её взгляде смешались и решительность, и просьба. Лицо у Надежды раскраснелось от солнца и от обиды, серые с радужными прожилками глаза повлажнели. В Сергея ударила волна жалости к этой малознакомой девушке, и в то же время вспыхнуло восхищение её искренностью, чистотой чувства к этому окружающему их миру, который так был дорог ему, Сергею, особенно почувствовавшему тоску по этой тихой и спокойной, хотя и не той, что в детстве, реке, по тому стоявшему в августовском мареве изумрудному лесу за дальними деревнями, среди которых вилась дорога с тёплой и мягкой пылью, не раз протоптанная босыми ступнями его ног во время походов за грибами и ягодами, и по этому воздуху, напоенному запахами цветущего клевера, только что высушенного сена, резкого конского пота, налившихся яблок, неярких августовских цветов. Всё это ему было до предела дорого. И такую же тягу ко всему деревенскому миру он почувствовал в этой маленькой и хрупкой девчушке, бросившейся с такой ярой непосредственностью защищать его, Сергея, и всё, что было вокруг него.
    – Это всё правда, Крошка, – улыбнувшись, проговорил он и прыгнул в воду, резко оттолкнув лодку, так, что девушки взвизгнули.
    – Ну, пока! – крикнул он, вынырнув из воды метров за двадцать пять от лодки.                – Вечером встретимся в нашем «ДК», – и спокойно поплыл к берегу, слыша за спиной песню о Карелии.

    В клубе, как обычно, было многолюдно. Сергей, постояв немного в кругу ребят, подошёл к Надежде и пригласил на танец. Они станцевали раз, другой, перекидываясь пустяковыми фразами, и оба почувствовали скуку от всего окружающего и большое желание остаться одним.
    – Давай сбежим? – предложил он.
    – Давай! – быстро согласилась Надежда, и они, протолкавшись к выходу сарая, незаметно от друзей и подруг скрылись в темноте.
    Сергей заскочил домой. Родители уже спали, света в их комнате не было. Достал из условленного места ключ, открыл замок, осторожно поднялся по лестнице на сенницу, где находилась его летняя спальня, стал переодеваться, прыгая то на одной, то на другой ноге по качающимся доскам настила, вызвав кудахтанье проснувшихся кур. Даже поросёнок захрюкал. Пришлось двигаться осторожнее, чтобы не разбудить и отца с матерью. Он аккуратно сложил форму на стул, натянул легкие брюки, цветную рубашку, спустился вниз и запер дверь. Тихонько прошёл в сад и нарвал за пазуху яблок.
    Надежда, как и договорились, ждала его на углу их улиц. Онa была в брючках, клетчатой в талию рубашке. Сергей сразу и не признал её, подумал, что какой–то мальчишка.
    – Это ты? – удивился, когда подошёл вплотную.
    – Я. А что – не узнал?
    – Хм, трудно признать. Совсем как пацан.
    – А что – плохо?
    – Да нет, почему же... – замялся Сергей, но быстро нашёлся. – Неплохо. Даже хорошо. Удобно так.
    – А у нас в городе все девчонки давно в брюках ходят. А здесь почему–то смеются надо мной. – Надежда нахмурила брови.
    – Смеются?
    – Да, идёшь по селу, а женщины оглядываются и качают головами, а девчонки смеются. Особенно Зинка.
    – Ну и пусть смеются! Лишь бы тебе было удобно и хорошо. А на остальных наплевать. Так ведь?
    Она мотнула головой.
    – Яблока хочешь?
    Надя опять мотнула головой, взяла протянутое Сергеем яблоко и откусила с хрустом.
    – О! Какая прелесть! Это из вашего сада?
    – Из нашего. У нас их много. Отец занимается. Сад и пчёлы – это его рук дело.
    – А знаешь, когда я шла мимо вашего дома первый раз (я ещё не знала, что ты здесь живёшь), то подумала – вот какие тут куркули живут! Столько у них яблок, и, наверное, в саду злая–презлая собака, – она звонко рассмеялась.
    Сергей только улыбнулся, ничуть не обидевшись.
    – Ничего подобного. У нас сроду в саду собаки не было. Зачем она нужна? Только зря гавкает. А яблок много, это правда.
    – На базаре продаёте? – живо поинтересовалась Надежда.
    – Зачем? Сами едим.
    – Все? Сами? – искренне удивилась она и снова рассмеялась.
    – Да, сами, и угощаем всех родственников и знакомых. Отец, правда, из них ещё и вино делает. Вкусное... Так что ешь, сколько хочешь, и не стесняйся.
Они пошли на берег реки. Здесь было не так душно. Лёгкий ветерок с воды приятно освежал. За рекой мерцали огоньки разбросанных то тут, то там маленьких деревенек.
    – Какие маленькие здесь деревеньки, – в задумчивости произнесла Надежда. – Вот, наверное, там здорово жить! Три–четыре домика и всё. Тишина, покой. Я, когда вырасту большой, обязательно перееду жить вот в такую деревеньку, – она махнула рукой в сторону дальнего леса.
    – А сейчас ты ещё маленькая? – усмехнулся Сергей.
    Она смутилась, не сразу нашлась, что ответить.
    – Не маленькая, но ещё и не большая, – рассмеялась. – Даже ты назвал меня Крошкой.
    – Стоит средь лесов деревенька, – тихо проговорил Сергей и вздохнул. – Да, романтика, конечно, тут есть. Погостить в такой маленькой деревеньке месяц–другой, да ещё и летом, можно. Но жить постоянно – гораздо труднее. Надо быть настоящим патриотом своего дела и земли, иметь большое мужество, чтобы отказаться от тех благ, которые имеют горожане. И работать на этой вскормившей тебя земле надо так, чтобы не стыдно было людям смотреть в глаза. – Он чуть помолчал. – Но, как говорят большие люди, время маленьких деревенек отошло. Сейчас строятся централизованные усадьбы. А вот те деревеньки, – Сергей показал на далёкие огоньки, – надо разрушать, как абсолютную ненужность. И они хиреют, из них уезжают люди, особенно молодёжь. Даже названия их забываются.
    – А ты их помнишь? – спросила с интересом Надежда.
    – Вот та – Петушиха, та, кажется, Лилечиха, та – Мауриха, а та... та...  уже и не помню.
    – И всё равно я хочу жить в такой деревеньке! – стояла на своём Веткина.
    – Я не возражаю. Но жизнь покажет, на что ты способна.
    – Но ещё больше всего я хочу стать стюардессой. О–о! Летать. Это мечта всей моей жизни!
    – Так в чём же дело? Учись на стюардессу, а не на токаря.
    Надежда понурилась.
    – Туда так просто не поступишь.
    – Просто нет. А при очень большом желании можно.
    – Можно! Можно!
    Она засмеялась, замахала руками и запрыгала, изображая летящую птицу. Сергей с доброй усмешкой смотрел на неё, радовался вместе с ней  детским и наивным желаниям, немного завидовал её окрылённости. Ведь в своих мечтах он был гораздо заземлённее – закончить училище и плавать. Расстались они далеко за полночь.

    Проснулся он позднее, чем обычно. Позавтракав под добрую воркотню матери, принялся наводить порядок в дровянике – выполнять задание отца. А потом сел на велосипед и покатил к дому Малыгиных. Вчера, вернее уже сегодня ночью, они договорились с Надеждой покататься на
велосипедах. Она его ждала, сидела на брёвнах около дома и болтала с сестрами. Сергей поздоровался небрежно со всеми, и они вдвоём отправились в путешествие.
Новиков решил показать ей Татаринский лес, точнее – лесок. Он был недалеко от их села, небольшой, хвойный и сравнительно густой. Через него протекала извилистая речка – Татаринка. Видимо, от неё и пошло название этого леса. А может, и от того, что татаро–монгольское иго когда–то коснулось и этих мест. Здесь много названий напоминало об этом: и сама Ёлнать, и Дорки, и Ростоново, и Жарки, и ...
О, сколько было связано воспоминаний у Сергея с этим Татаринским лесом! Ещё пацаном он во главе своей уличной ватаги уходил сюда летом, пропадая здесь целыми днями. Чтобы не сидеть голодными, ребята брали с собой котелок, обыкновенную жестяную банку из–под повидло с дужкой–проволокой, пару луковиц, спички, соль, удочки. Картошку копали у леса, на колхозном поле. Разжигали костёр, варили суп или уху, если попадалась рыба. А если её было много, то окуней или плотву жарили прямо над костром на прутьях. Всё это запивали ключевой водой. Загорали, купались, гонялись по берегам друг за другом, играли в войну. Всё это было так неповторимо! А весной ходили сюда ловить рыбу на ночь, ставили вентеря. Ходили большой группой, человек по двенадцать, обычно со старшими ребятами. Спали вповалку около костра или в наскоро сделанном шалаше, в зависимости от погоды. Летом ещё гоняли сюда, на речные луга, лошадей на ночь, треножили их сами, расходились с уздечками по домам. Все это было Сергею очень дорого, навечно врезалось в память.
Сергей и Надежда медленно катили к лесу по дороге через поле доспевающей ржи, весело шутили и смеялись. В лесочке жужжали надоедливо мухи, оводы и слепни, нудили комары. Быстро проехав по лесной тропинке к речке, остановились на её небольшом обрывистом берегу, с которого обычно в детстве прыгали в воду.
     – Классно! – только и воскликнула она, очарованная видом стоящего на противоположном крутояре перелеска, задумчиво смотрящего в тихо бегущую внизу воду. – Прелесть! Я без ума! Правда, здесь чудесно, Сережа?
    – Правда. А чуть дальше есть небольшое озерцо, и там кувшинки цветут.
    – Кувшинки? Я никогда не видела их живыми. Только на картинке.
    Сергей рассмеялся.
    – Не может быть! Ты где жила?
    – Я? В городе. Всю жизнь. И почти никуда не ездила, – грустно ответила. – Правда, несколько раз ездила к бабушке в деревню, под Дзержинском. Но там даже речки нет. А озёр тем более.
    – Мне тебя жалко, – притворно вздохнул он и засмеялся. – Такой красоты не видела.
    – Поедем на озеро, – робко попросила она.
    – Конечно, поедем.
    Они сели на велосипеды и покатили к озеру, Сергей впереди, она чуть сзади. Он часто оглядывался, смотрел на её маленькую, спортивную фигурку, на её разгорячённое от езды с капельками пота лицо, усмехался своим мыслям. Что–то чистое, неподдельно искреннее всё больше и больше заполняло его, манило куда–то, чего настойчиво требовало. На неподвижной глади воды стояли большие листья кувшинок с белыми цветами.
    – Ой, какая прелесть! – воскликнула Надежда, впившись глазами в озерце. – Просто чудо!
    Сергей молчал, только слегка усмехался, радуясь вместе с Надеждой всему окружающему. Положив на землю велосипед, разделся, тихо вошёл в воду, спугивая султанчиков, и направился к противоположному берегу, тяжело переставляя утопающие в иле ноги, где густо росли кувшинки. Сорвав несколько цветков, стал возвращаться. Выйдя на берег, протянул кувшинки Надежде.
    – Это тебе.
    – Мне? – по–детски удивилась она. – Зачем?
    – Как зачем? Дамам принято дарить цветы. Ну вот... – он не договорил и отвернулся в сторону, испытывая неловкость.
    Веткина прижала бутоны цветов к щекам и закрыла глаза.
    – Спасибо, – проговорила тихо. – Мне ещё никто не дарил цветы.
    – Я тоже... никому ещё не дарил, – также тихо ответил он.
    Его вдруг охватил озноб, даже зубы застучали.
    – Ты замёрз? – с беспокойством спросила Надежда.
    – Я? Да н–нет, п–просто... – не зная что ответить, забормотал смущенно.
    – На, надень, – она протянула ему рубашку.
    Сергей быстро оделся, сел на берег, уставился взглядом во взбаламученную им воду и молчал. Надежда присела рядом, опустила стебли кувшинок в озеро.

    Как только чуть начало темнеть, они встретились, как и договорились, на берегу реки. Дневная жара уже спала, но было ещё душновато, противно нудили комары, на лавочке не усидишь. Они встали и пошли по тропинке по горе. Сергей рассказывал Надежде, как здесь чудесно зимой кататься на лыжах, какие они делают прискоки внизу горок, называя каждую из них врезавшимися с детства именами: гора Лаптевых, Вынос, Хребет. Она внимательно слушала, изредка вставляла словцо, с азартом смеялась, когда он говорил о том, как зарывался в снег с головой и ломал лыжи. Иногда искренне пугалась, тогда от души смеялся он.
    Время приближалось к полуночи. Но сильно не темнело. Ночи здесь всегда летом светлые. И только чуть сгустеет серая мгла, как уже наступает рассвет.
    – У нас белые ночи, как в Ленинграде, – шутил Сергей. – Приезжай к нам жить. Построим вон на той горе, – он показал на Вынос, редко заросший старыми елями, – каменный замок, как в средние века, и будем принимать местную знать по субботам.
    – Вместе будем принимать? – заразившись его весельем, вдруг спросила она и мгновенно смутилась.
    Сергей, не ожидая такого вопроса, тоже стушевался.
    – Да, в общем, здорово было, а будет... – он не договорил.
    – А ты боишься покойников? – неожиданно спросила Надежда.
    – Покойников? – переспросил он и пожал плечами. – Не знаю. Это всё очень неприятно и сильно давит. С детства это у меня. В классе пятом увидел утопленника после того, как он всплыл. Жуть была. С неделю ходил, словно ума лишился. С тех пор не то чтобы боюсь, но обхожу покойников стороной. Даже свою бабку, когда хоронили, не смог поцеловать в лоб...
    Он смолк. Некоторое время так и шли молча.
    – А где здесь у вас кладбище? – с интересом спросила она.
    – Да вон там, за ельником. Недалеко. А что?
    – Давай сходим! – с азартом предложила Надежда. – Как раз полночь.
    Сергей не сразу её понял.
    – На кладбище? – удивился. – Вот ты даёшь! – и рассмеялся. – Пошли, если ты так хочешь.
    По пути Сергей рассказал ей, что около кладбища им давали место под постройку дома, но отец отказался. На этом месте дом построили другие, а сейчас в нём живёт его друг Николай Зарецкий.
    Около пролома в деревянной изгороди кладбища остановились.
    – Ну, пошли, – прошептал Сергей и подтолкнул замешкавшуюся Надежду.
Она вначале слегка заупрямилась, а потом быстро нырнула в пролом. Сергей следом. На кладбище было тихо. Грачи и галки спокойно дремали на старых березах. Ничто не нарушало безмолвное спокойствие усопших. Новиков вёл Надежду по знакомой тропке между холмиков с покосившимися крестами к могиле своей бабушки, ориентируясь на высокую ель.
– Сейчас встанет покойник из гроба и... – дурачась, захрипел сзади Сергей.
Веткина вздрогнула, остановилась, не решаясь идти дальше.
– Чего ты испугалась? – усмехнулся. – Я пошутил. У нас призраки не водятся.
– Правда? – в её голосе звучали и робость и азарт.
– Правда. Пошли дальше, тут уж совсем рядом.
Они осторожно двинулись дальше. Вдруг из–под куста шиповника, шумно захлопав крыльями, взметнулась какая–то птица. От неожиданности Надежда вскрикнула, резко повернулась и бросилась назад, сразу наткнувшись на Сергея. Тот тоже немного перепугался и, растерявшись, прижал девушку к себе, инстинктивно защищая её от невидимого чудовища. Так они стояли несколько мгновений. Надежду била тихая дрожь, но она быстро справилась с собой и начала слабо упираться руками в грудь Сергея. А тот всё не разжимал объятий. От нахлынувшего, непонятного доселе чувства, охватившего его всего, он словно остолбенел.
    – Пусти, – прошептала она.
    Её просьба вывела его из оцепенения.
    – Это же всего лишь птица, – изменившимся голосом проговорил он. – Чего ты испугалась?
    – А ты? Ты не испугался? – спросила она заикаясь.
    – Я? Нисколечко. Разве что тебя, когда ты бросилась назад и чуть меня с ног не сшибла, – он тихонько засмеялся.
    – Ну да! Меня? Ты сам тоже перетрусил порядком. Правда ведь? – в её голосе звучала просьба.
    Он согласился и улыбнулся.
    – Ну что, дальше идём или назад?
    – Конечно, дальше! – встрепенулась Надежда. – Сколько уже прошли и назад? Ни в коем случае! – и она решительно направилась вглубь кладбища.
    Подойдя к могиле бабушки Сергея, они немного постояли молча и двинулись в обратную сторону. Возникшая при испуге скованность между ними не проходила. И только когда вылезли через пролом и отошли на порядочное расстояние от кладбища, от души рассмеялись над всеми своими страхами.
    Было уже далеко за полночь, но расставаться не хотелось.  Взявшись за руки (до похода на кладбище ещё не ходили так, а сейчас тонкая преграда сама по себе рухнула) бродили по тихим спящим улицам села. Никто им не мешал, некого было стесняться, только изредка собаки тявкали во дворах, когда они проходили мимо.
– Такие прекрасные эти кувшинки, – тихо проговорила Надежда. – Я их поставила в воду, но они всё равно вянут.
– Да, им домашняя обстановка не подходит. Им по душе тихое приволье и спокойная гладь воды. – Он чуть помедлил. – Слушай!  Давай других цветов нарвём! Вон их сколько во всех дворах!
– Давай! – живо откликнулась она.
На своих улицах рвать не стали, пошли на другие. Сергей знал каждый двор, каждого хозяина, его отношение к соседям, к цветам и всё прочее.
– Вот здесь живёт старая учительница. Её сын без вести пропал на войне, – рассказывал он, когда шли по улице. – Муж тоже погиб. А она всё их ждёт. И сажает вокруг дома цветы... Для них сажает. И ухаживает за ними, ну, вроде как за мужем и сыном. Не правда ли, смешно?
– Смешно, – подтвердила Веткина, но даже не улыбнулась.
– Нарвём здесь?
– Нет, не надо, Сергей. Это же не просто цветы, это – люди. Как же их рвать?
– Да, ты права. Здесь нельзя. Пойдём дальше. Вон там, на нижней улице, живёт один скряга. У него большой сад, много цветов. Он их продаёт.
– Вот там мы сейчас и нарвём! – оживилась Надежда.
– Нарвёшь там, как же, – разочарованно проговорил Сергей. – У него в саду здоровенная собака. К тому же и сам сторожит с ружьём. Поди, сунься туда.
– Но это же в саду. Мы за яблоками не полезем, ещё пристрелит, – она тихо засмеялась. – Цветы же в палисаднике?
– Да, перед домом. А яблок я тебе из нашего сада принесу.  У нас их много, и вкусные ведь?
– О, да я таких вкусных сроду не ела!
Они затаились под высоким тополем, стали прислушиваться и внимательно осматривать спящий дом, сад, окруженный высоким забором, поверх которого была натянута ржавая колючая проволока.
– Пошли, – мотнул головой Сергей. – Вроде бы никого.
Крадучись, подошли к палисаднику. Сергей отвернул завёртку, тихонько открыл калитку, прошёл к дому, девушка следовала за ним. Надежда сразу стала рвать крупные шапки георгин разных цветов. Новиков только усмехался, наблюдая за ней, и напряжённо вслушивался в ночные звуки. Вскоре его слух уловил слабый скрип то ли калитки в саду, то ли половицы в доме. Сергей взял за руку Надежду и подал знак, чтобы она замерла. Та послушалась. В полной тишине отчётливо были слышны крадущиеся шаги.
– Бежим! – коротко скомандовал он, и они быстро выскочили из палисадника, кинулись через улицу на другую сторону и спрятались за углом ближайшего дома. Сердца их усиленно стучали.
На крыльцо дома вышел мужик, держа на изготовке ружьё.
– Видишь? – прошептал ей на ухо Сергей. – Ещё немного, и он всыпал бы нам соли в одно место, – он слегка хохотнул. – Но теперь мы уже не на его территории. Прошляпил, старая скряга! Пошли, – потянул её за руку.
– А если он нам вслед выстрелит? – испуганно прошептала Надежда и выхватила руку.
– Не бойся. Если и выстрелит, то не попадёт. Даю стопроцентную гарантию, – заверил её друг, вышел из укрытия и направился в противоположную от того дома сторону.
Веткина последовала за ним. И вдруг ночную тишину разорвал выстрел.
– Ой! – вскрикнула Надежда и что есть мочи бросилась бежать, Сергей – за ней.
– Вот здорово! – рассмеялась она, когда они уже были на приличном расстоянии от злополучного дома. – Он по нам стрелял? Да, Сережа?
Тот пожал плечами.
– А кто его знает. Этот скряга на всё способен.
– Вот паразит! Куркуль несчастный! – стала она браниться.
Сергей рассмеялся.
– О, да ты ещё и ругаться здорово можешь. А я думал – только песни петь.
Веткина смутилась.
– Да нет... Но этот тип... А скажи, хороший мы букет нарвали у него? – спросила и стала любоваться цветами.
– Это ты нарвала, – улыбнулся Сергей. – А я только на шухере стоял.
– Где–где? – не поняла та.
– Ну, дежурил в общем. А ты рвала.
– Так ты хочешь сказать, что это я одна воровала, а ты, вроде, и не причём? – напустилась она шутливо на друга.
– Ну что ты! Мы соучастники. Судить нас будут вместе и посадят... – он тяжело вздохнул, – в одну камеру, – и рассмеялся от души, она тоже.
– А пить как хочется. В горле прямо пересохло, – проговорила Надежда, немного успокоившись от смеха.
– Это точно. Пересохло. Но мы не помрём. Пошли! – скомандовал Сергей, взял её за руку, и они направились к колодцу.
Привычным движением Новиков отцепил с крюка бадью и, перебирая по шесту журавля руками, стал быстро опускать её вниз, а затем, зачерпнув воды, также быстро вытащил наверх и поставил бадью на настил колодца.
– Кушать подано!
– Спасибо, – проговорила Надежда, склонилась над большой бадьёй и стала пить прохладную чистую воду маленькими глотками, а Сергей крепко держал бадью, чтобы её не утащил вверх противовес. – Ой, холодная какая! Даже зубы сводит!
– Другой не держим, – довольный сказал, и сам стал пить.
– Ещё хочешь? – спросил.
– Угу. Такая у вас вода вкусная.
– Да, вода вкусная. Особенно из этого колодца. Сюда и с других улиц ходят за водой.
– А у нас в городе совсем не такая вода. С хлоркой.
– Это понятно. В деревне всё лучше, всё вкуснее, только всё труднее достаётся, – он задумался, вылил оставшуюся воду в канаву, зацепил бадью за крюк. – А что мы будем завтра делать?
– Завтра? – переспросила. – Наверное, уже сегодня, – Надежда рассмеялась.
– Точно. Сегодня. Уже половина третьего, – посмотрев на часы, сказал Сергей. – Так что мы будем делать завтра?
– Сегодня!
– Ах да, сегодня. Что, Крошка?
Надежда улыбнулась и сразу сникла.
– Сегодня... Сегодня мне... надо уезжать.
– Как уезжать? Зачем? – заволновался Сергей.
– Понимаешь, надо. Женя уже уехала. Я всё–таки в гостях... И в училище скоро.
Сергей понурился и молчал. Он так привык к этой девушке за эти несколько августовских дней и ночей, что забыл обо всех своих друзьях, обо всём его окружающем. Он постоянно стремился к ней, думал только о ней. Всё это вошло в какое–то русло, стало привычным и, казалось ему, никто и ничто не в состоянии изменить движение в нём. И вот...
– Ну, хотя бы ещё на один денёк останься, – стал упрашивать. – С тобой так хорошо...
Надежда отвернулась в сторону, заморгала ресницами и уткнула лицо в георгины.
– Мне тоже... хорошо... – едва слышно прошептала. – Я останусь. Но только на один денёк. Ладно?
– Спасибо, – только и проговорил.
– Хм, глупый. За что спасибо?
– Не знаю. Что остаёшься, наверное, – он немного помолчал. – Так что мы будем делать завтра?
– Сегодня! – рассмеялась она.
– Сегодня! – подхватил он.
– Ты здесь хозяин. Ты и предлагай, – чуть успокоившись, сказала она.
– Знаешь, пойдём в лес, за речку?
– В лес? – искренне удивилась девушка. – А зачем?
– Как зачем? За грибами, за ягодами.
– А там они есть?
– Точно не могу сказать. Но в лесу они обычно бывают, – засмеялся. – Хотя дождя давно не было. Может, грибов полные корзины и не наберём. Черника и земляника уже отошли. Но есть ещё малина, брусника...
    – Ой, как это всё вкусно! – мечтательно произнесла она и сглотнула слюну. – Пойдём! А с кем?
    – Как это с кем? Со мной.
    – Вдвоём? – Надежда внимательно посмотрела на улыбающегося друга, тот выдержал взгляд.
    – А что – боишься?
    Девушка пожала плечами и опустила голову, а потом вскинулась:
    – Тебя, что ли?
    – Ну, зачем же меня. Я совсем не страшный, к тому же почти ручной, – он улыбнулся. – А вот волков...
    – Ой! А что – там есть волки?
    – Ещё какие! Вот такие, – он показал себе по подбородок. – А медведи... – нагоняя страх, понизил голос.
    Веткина испуганно, широко раскрытыми глазами смотрела на Сергея. Тот не выдержал и расхохотался.
    – Ой, не могу! Испугалась! Да у нас таких зверей почти и нет. Медведей – точно.
    – Правда?
    – Конечно, – он чуть помедлил. – Есть вообще–то, но летом волки сытые, на людей не нападают. И прячутся по глухим местам. Так что бояться, кроме меня, некого. У нас даже змей нет.  И вообще, леса наши очень чистые и хорошие. Так идём?
    – Идём. А когда? – поинтересовалась Надежда.
    – Когда? – он почесал затылок. – Часиков в шесть или раньше.
    – А сейчас сколько?
    – А сейчас – четвёртый час.
    – А когда же спать? – потупилась она.
    – Спать? Зачем? И так люди просыпают треть жизни. Тебе, вот, сколько лет?
    – Семнадцать... скоро будет.
    – Мне тоже... скоро будет... семнадцать, – они рассмеялись. – Так вот... А ты любишь спать? – спросил он сердито.
    – Конечно!
    – Значит, ты, наверняка, проспала уже... уже лет восемь, минимум, поверь мне.
    – Почти половину? – ужаснулась она.
    – Да, половину. Так что это нехорошее число можно немножко и сократить, не поспав одной ночи.
    – Нет, я так не могу, – потупилась Надежда. – Не выдержу.
    – Хорошо, – проговорил серьёзно Сергей. – Даю тебе два часа на сон. В половине шестого зайду за тобой. Да, а где ты спишь у Малыгиных?
    – На веранде.
    – Тем лучше. Не надо будоражить весь дом. Постучу по двери. Ты сразу просыпайся и вперёд. Ясно?
    – Ясно, товарищ командир! – проговорила четко она, приложила ладошку к голове и рассмеялась. – Тогда я побежала домой.
    – Давай, – усмехнулся он. – Иди... – Сергей хотел сказать "дрыхни", но не решился. – Иди спи.
    – А ты не проспишь? – поинтересовалась она.
    – Обо мне не беспокойся, – заверил друг. – Буду как штык в назначенное время.  Ну, пока. Отдыхай, Крошка.
    Забравшись на сеновал и едва сняв с себя рубашку и брюки, Сергей тотчас же провалился в пустоту, и ему показалось, что сразу захлопали двери в доме, послышались шаги матери и отца, начинающих управляться по хозяйству. Вставали они обычно до шести.

    Сергей схватился. Проспал! И начал быстро одеваться. Подхватив стоявшую тут же на сеновале небольшую корзинку, пустился вниз.
    – Ты куда это так рано? – удивилась мать, вышедшая из кухни.
    – В лес, на разведку.
    – Да там же ничего нет. Сухо очень.
    – Может, что и есть. Посмотрим.
    – Поспал бы лучше. Скоро ведь в училище. Там уж не понежишься. Всё по команде, – мать вздохнула.
    – Ничего, мамуля. Я уже привык, – ответил Сергей, заканчивая собирать нехитрый провиант: четвертушку хлеба, пару яиц, несколько огурцов.
    – А с кем идёшь-то? – пытливо посмотрев на сына, спросила мать. – С ней?
    – С ней. А что?
    – Да ничего. – Мать помолчала. – Она как мальчишка. Носится с тобой в штанах везде. Девушку тебе надо бы поскромнее.
    – Ох, мама, мама. – Сергей вздохнул. – Она хорошая девчонка. С ней легко, просто. И потом, не жениться же мне на ней.
    – Кто его знает, сынок. Судьба такая ведь штука. Сердцу не прикажешь.
    – Ну ладно, мама. Ты за меня не переживай. Я уже не маленький. – Он вздохнул, опустил голову. – Я побежал. Вернусь к обеду, как всегда, – крикнул уже за калиткой.
    Надежда сидела на брёвнышке около дома, уже готовая к походу в лес.
    – А я думала, что ты не придёшь, – сказала тихо, увидев Сергея.
    – Вот чёрт! Проспал малость. Ты уж извини, – смутился он. – А теперь пошли, а то солнце скоро здорово припекать станет.
    Переправившись через реку на лодке и причалив её как следует, они пошли через поле спеющей ржи к лесу. Сергей ориентировался на домик около леса, стоящий между трёх дубов, где жила какая-то бабка, чтобы выйти на знакомую просеку, уводящую в сосняк. Маршрут был известен с детства, изучил, когда ещё ходил за грибами с отцом, а потом и со старшими ребятами.
    Солнце уже поднялось над горизонтом и нежно ласкало своими первыми лучами. Было тихо, только птицы нарушали утренний покой природы. Они шли быстро, почти не разговаривая, и вскоре уже вошли в лес. Грибов ещё не было – не пришла пора. Правда, попадались иногда подберёзовики, но и то червивые. Сергей злился, а Надежда только смеялась над неудачным грибником и отмахивалась березовой веткой от надоедавших комаров. Они всё углублялись и углублялись в лес, но грибов как не было, так и не было. Сергей шел и бурчал себе под нос:
    – Всё равно я найду грибы. Ещё не было такого случая, чтобы я возвращался пустым.
    – Посмотрим, посмотрим, – усмехалась Веткина.
    Он вёл Надежду к своему заветному месту – к полянке около Долгишихи, маленькой деревеньки среди леса. Собственно, её и деревенькой-то назвать нельзя – всего один дом остался.
    Это место было ему знакомо и дорого с детства. Березняк, спускающийся к Долгишихе и заросший черничниками, был исхожен им вдоль и поперёк не один раз. Сюда они приходили с отцом за белыми, а потом вместе с Сашкой Огурцовым, его соседом и старшим товарищем, заядлым рыболовом и не менее заядлым грибником. С ним они часто ходили за грибами и ягодами в этот березняк. И всегда Огурцов водил своего друга к Долгишихе разными просеками и дорогами. Он старался показать своему младшему товарищу всю красоту леса, его чистоту и надежность. Переходя через Барановский дол, показывал Сергею барсучьи норы, запруды на речушке, струящейся по его дну, когда-то построенные неутомимыми бобрами, а сейчас ушедшими в более глухие места. Всё это было и немного таинственно и немного страшновато – здесь обитали звери, хозяева лесные. Но сам лес быстро успокаивал Сергея, вселял уверенность в свои силы. 
    Лес был верным и испытанным другом ребят. Защищал их от грозы и ливня, под которые они не раз попадали. Но лес надежно их укрывал под раскидистыми лапами елей. Случалось, они заходили так далеко, что, казалось, и не выбраться. Но он, лес, уводящий их в свои неизведанные доселе дали, пугающий порой всякими неожиданностями, вдруг становился добрым и ласковым, вёл их новыми тропами к знакомым местам, выпускал из своих могучих объятий.
    Раз они с Сашкой так заблудились, что до вечера не могли выйти из леса, шли и плакали от страха и своей беспомощности. Но он, лес, и на этот раз вывел их, указал самую кратчайшую дорогу. И они, изголодавшиеся, едва переставляя ноги, пришли домой с пустыми корзинками – не до того было – к матерям, перепуганным не меньше своих детей. Тогда они твердили, что больше сроду не войдут в этот проклятый лес, даже близко к нему не подойдут. Но эти наивные клятвы
исчезали также быстро, как их слёзы на щеках, и они снова шли туда, в лес, и находили успокоение, радость и уверенность в себя, в свои силы. Они верили ему, лесу, как настоящему другу, который никогда не подведёт, никогда не выдаст и всегда поможет. Эта вера в лес постоянно жила в Сергее, где бы он ни был. И всегда, приезжая домой, буквально на следующий день убегал знакомыми тропами и просеками в этот таинственный и исцеляющий лес, чтобы поведать ему свои грустные думы, спросить у него совета, набраться сил, чтобы снова идти по трудным дорогам жизни с просветлённой душой, с новыми силами. Это был лес, наш добрый русский лес.
Около Долгишихи на знакомых берёзах уже не висели дуплянки. Они сгнили и упали. Никто новых не вывешивал, просто некому было. Но единственный сохранившийся дом не пустовал, в огороде копошились дед с бабкой и ещё кто-то, видимо, из родственников, приехавших погостить. Грибники посмотрели на них сквозь редкие берёзы и занялись поиском даров леса.
Сергей быстро обшарил ту, свою любимую полянку, нашёл несколько белых и с десяток подберёзовиков. Надежда совсем не умела искать грибы, и он незаметно подводил её к тем местечкам, где наверняка могли они быть. И Веткина, заметив белый или подберёзовик, бросалась к нему, хватала, начинала прыгать от радости и кричать: "Нашла! Нашла! Нашла!" Новиков только снисходительно усмехался. Её детская наивность всё больше поражала его и забавляла.
Время приближалось к двенадцати, пора подумать и о дороге назад, да и перекусить хочется. Они сели на поваленную ветром берёзу, достали из корзинок туески и стали есть. Комары буквально облепили их.
– Ох, эти противные мошки! – сердилась Надежда. – Совсем не дают спокойно поесть.
– Да, в лесу этого добра хватает. Ничего не поделаешь, – как-то безучастно ответил Новиков. – Но ведь всё равно здесь хорошо. Правда, Надя?
– Просто здорово! Такой хороший, добрый здесь лес. И птицы... Прелесть! – Она чуть помолчала. – Вот бы в том домике на опушке пожить, – произнесла мечтательно Надежда и рассмеялась.
Сергей только усмехнулся и ничего не ответил. "Девчонка есть девчонка. У меня хоть и возникают подобные мысли, но и то в таком, рыцарском что ли, смысле – построить здесь замок, как в Средние века, и жить вдвоём со своей княжной. Но кто будет моей наречённой? Может, она?"
– А знаешь, я тоже хотел бы здесь пожить, – оживился он. – Но не в этой развалюхе. Да... но... – Сергей не договорил и почему-то смутился, поднялся с берёзы и стал расхаживать около неё.
Надежда ела огурец, отмахивалась от комаров и смотрела на друга с искренним интересом.
– Но, – продолжил он после небольшой паузы, – нам пора домой. Ты завтра уедешь? – В его вопросе звучала мольба, чтобы она осталась хотя бы ещё на один денёк.
Веткина сразу сникла, опустила голову.
– Да, я больше не могу, – тихо прошептала. – Мне надо. Понимаешь – надо.
Она отвернулась, смахнула концами пёстренького платочка слезу, встала. Сергей молчал. Его охватило неодолимое желание подойти к ней, обнять сзади за худенькие плечи, прижать к своей груди, успокоить и ободрить, но что-то сдерживало. В горле пересохло, и он не мог даже вымолвить какого-нибудь утешительного слова. Поднял с земли полупустую корзинку, вяло улыбнулся.
– Пошли, Надя.
Девушка обернулась, взглянула прямо на него своими лучистыми, наполненными слезами глазами, готовая броситься к нему и разрыдаться. Но никто из них не решился сделать этого первого шага, хотя оба и чувствовали дикую необходимость сделать его. Так они и стояли друг против друга и смотрели, понурившись, глаза в глаза.  Первым не выдержал Сергей.
– Надо идти. Пора.
Он повернулся, наклонил голову, словно ища грибы, но не видя даже сучков под ногами, и, спотыкаясь, пошёл вперёд к просеке, ведущей к краю леса.
Домой шли почти молча, перекидываясь лишь изредка ничего не значащими словами. Вышли из леса в том самом месте, где и заходили, и потом по просёлочной, покрытой приятной тёплой пылью, дороге побрели босиком к реке мимо тихих, разморенных летним зноем деревенек, не обращая внимания на круживших над ними надоедливых мух, слепней и оводов.


Вечером встретились на берегу реки около скамейки на горе Лаптевых, как и всегда, когда начинало чуть смеркаться. Говорить ни о чём не хотелось, на них нашли какая-то апатия и вялость. Сергей притащил за пазухой с десяток яблок, и они ели их молча, глядя на спокойную реку. Потом Новиков отлучился на ненадолго и притащил огромный букет из гладиолусов, георгин и золотых шаров. Надежда вяло поблагодарила, уткнулась в цветы, закрыла глаза и вдыхала дурманящий запах уходящего августа.
– Какая прелесть, Серёжа! Если бы ты только знал, – тихо проговорила потом.
Он промолчал, лишь слегка улыбнулся.
– Да, прелесть, – сказал через некоторое время. – Здесь всё прелесть. Но мы почему-то все бежим от этой прелести. И ты вот...
– Ну, Серёжа, я прошу тебя, не надо об этом. Мне и так трудно. – Она помолчала. – Но я больше не могу. Мне надо ехать. И сегодня  последний день, то есть вечер.
– И ночь, – подсказал друг.
Она взглянула на него и кивнула головой.
– И ночь... ночь, – повторила Надежда. – Но она так коротка. А утром автобус в восемь. Ты придёшь меня провожать?
– Если не просплю, – вяло усмехнулся он.
– Нет! Лучше не надо! – решительно заявила Веткина. – Не приходи. А то я ещё разревусь.
Начало понемногу светать. Они стояли у калитки дома Малыгиных и не знали, о чём говорить, что делать в эти последние минуты перед расставанием.
– Ну, Серёжа, мне надо идти.
– Да, уже поздно. Вернее, рано, – усмехнулся он.
– Ты будешь мне писать? – спросила она тихо и взглянула прямо ему в глаза.
– Писать? Буду, – как-то неуверенно ответил Сергей.
– Нет, если ты не хочешь, то не надо, – видимо, обидевшись на такую вялую реакцию друга, проговорила Надежда.
– Да нет. Я то-точно буду, – решительно ответил на этот раз, слегка заикнувшись.
– Я тебе первая напишу. А ты когда поедешь в училище?
– Через десять дней. Мой отпуск тоже кончается.
– Тогда, может, моё письмо тебя не застанет здесь.
– Застанет! Я его подожду и тогда уже поеду, – пошутил Сергей.
Надежда только глубоко вздохнула, опустила голову и закусила нижнюю губу.
– Мне хотелось тебе так много сказать, – начала она неуверенно, – но... я лучше тебе напишу. Хорошо?
– Хорошо, – согласился он.
– Ну, я пошла, – она протянула ему руку. – Спасибо тебе за эти чудесные августовские дни... и ночи, за прекрасное уходящее лето.
Она отвернулась, смахнула слезу. Сергей смутился и забубнил себе под нос:
– Да что ты? За что спасибо? Это тебе... надо...
– Я никогда, никогда не забуду этот август, – произнесла она и отвернулась. – До свидания, Серёжа.
– До свидания, Надя.
– Пиши.
Она хотела сразу уйти, но тут же обернулась, сделала шаг к нему, отчего он даже немного отпрянул назад, и поцеловала его в щёку, а затем быстро проскочила в калитку и вбежала в дом.
Сергей, ошеломлённый от случившегося (его ещё никто из девушек ни разу вот так не целовал, да и он сам ещё никого не целовал) долго стоял у калитки со сломанной штакетиной и не отрываясь смотрел на захлопнувшуюся дверь крыльца дома Малыгиных.

    Утром Сергей не проспал. Какая-то сила толкнула его в нужный момент. И он, быстро соскочив с сенницы, обдал водой лицо из умывальника, стоявшего на мосточке двора, вывел из дровяника велосипед и погнал к остановке. Автобус на Юрьевец ещё стоял. Сергей спрятался за раскидистым кустом бузины и стал смотреть на разместившихся в нём пассажиров, ища знакомую коротко стриженную головку Веткиной. Было далековато, но он быстро нашёл её. Надежда сидела около окна, низко опустив голову. Видимо, или плакала, или ещё крепилась, еле сдерживая себя – этого он не мог рассмотреть. Когда автобус тронулся с места, Веткина вскинула голову и стала пристально смотреть в его сторону. Может, это ему и показалось, но её глаза прямо смотрели на него, звали к себе и как бы пытались вобрать в себя последние штрихи чего-то безвозвратно уходящего от неё. Сергей даже отпрянул назад и нагнулся за кустом, спрятал голову в колени. А когда автобус скрылся в поднятом им облаке пыли, встал, проводил взглядом его до поворота и покатил к своему дому, не замечая ничего вокруг.
После её уезда в Елнати стало пусто. Он снова почти всё время проводил с ребятами. Отец махнул на него рукой, мать уже совсем замучила его своими причитаниями, чтобы тот не загружал сына хоть в последние дни. И он не загружал. Сергей пропадал с друзьями на речке, катался на велосипеде. А в лес больше не ходил – дождя так ни одного и не прошло. Приехали ещё девчонки из города. Парни предлагали с ними подружиться, но Сергей отказывался. И вовсе не потому, что у него в душе не осталось совсем места для кого-то другого. Нет. Просто не хотелось связывать себя ещё с кем-то. Надежда уехала. Её не было рядом. Никто ему и слова бы ни сказал, если б он и стал встречаться с другой девушкой. Но у него не было желания встречаться с другой.
     Зачем?  Что могла дать ему эта новая встреча? Может быть, и было бы чуть веселее проводить с кем-то из девчонок последние тихие августовские вечера. Может быть и так. Но на него нашла какая-то апатия ко всему, и особенно к девчонкам. Всё это, конечно, было связано с Надеждой. Это она заронила в него легкую искорку чего-то большого, до конца ещё неизведанного. Но она только заронила. И эта искорка словно бабочка мелькала перед его глазами, смеялась её смехом, жгла неосязаемым прощальным поцелуем. Он ждал этого чего-то
большого, но оно не приходило, хотя и сильно томило, особенно вечерами, когда оставался один на один со своими мыслями, со своими воспоминаниями. И та искорка-бабочка с уходящими от прощального поцелуя крыльями всё удалялась и удалялась от него.
     Сергей так и не дождался в Ёлнати письма от Надежды, уехал в училище за несколько дней до начала занятий. И там в первый же вечер встретил её, ту незнакомку, за которой внимательно следил на вечерах в училище ещё на первом курсе, страшно хотел познакомиться с ней, но не решался. Не хватало смелости подойти к ней, да и не было возможности, так как её всегда окружали ребята со старших курсов. И вот сейчас, так неожиданно столкнувшись на танцах в городском парке с этими Рыжими глазами, как давно её окрестил, Сергей уже не мог отойти от них, он буквально утонул в них, напрочь забыв о тех чудесных августовских днях и ночах Ёлнати.
     А Надежда часто писала ему письма, писала о том, как сильно скучает без него, как было всё прекрасно в те дни встреч, писала, что она просто не может жить без него. Он не верил этим словам, не верил в их искренность почти совсем. Но на письма отвечал, отвечал скорее из вежливости, чем по велению души, в которой нет-нет да и порхала та августовская бабочка.
Сергей писал Надежде, что и ему тоже немного скучно, что это лето навсегда останется у него в памяти, но это были не его письма и не его мысли, а чужие. Всё это было неискренне и до предела лживо. Он сильно мучился, но тем не менее продолжал лгать ещё несколько месяцев. Но в конце концов понял, что эту ложь дальше нельзя продолжать. Он интуитивно понимал, что Веткина давно почувствовала его двуличие. И последние её письма были намного холоднее и шли гораздо реже, чем в первые дни, и в них мелькала явная настороженность.
В одном из последних писем Надежда спросила, нравится ли она ему хоть чуть-чуть. Что он мог ей ответить? Правду? Но она была так жестока для неё. Снова лгать? Но он так измучился от этой лжи, что дальше сам не мог её терпеть. И всё равно ответил уклончиво – "об этом не говорят друг другу, это чувствуют". А вообще, он ещё никому и никогда не говорил о своих чувствах. А что он чувствовал к ней, к этой маленькой девочке, оставшейся во всё дальше и дальше в уходящем августе?
Нельзя сказать, что она стала для него абсолютно чужой. Нет, что-то ещё теплилось в его душе к ней. Но эти Рыжие глаза затмили буквально всё вокруг него, но не затмили всю его душу. Сергей чувствовал по-прежнему нежность к Надежде, но всё же больше было жалости к ней. И главное, он не ощущал её как что-то реальное, наверняка любящее его существо. Он не забыл её, но Рыжие глаза постоянно толкали его на этот шаг, и он шёл к этому, но никак не мог дойти. Потому что чистые, добрые всплески ушедшего в память августа навсегда остались в нём жить. И он ничего не мог с ними поделать, не мог их вот так просто вычеркнуть, утопить даже в омуте этих Рыжих глаз.
В её следующем письме вопрос стоял более конкретно: "Ты с кем-нибудь сейчас дружишь, я имею в виду, из девчонок?" Он долго не мог ответить на это письмо, опять не решаясь сказать правду, но и выкручиваться больше был не в силах. Ответил прямо, что дружит с девушкой, но просто так, чтобы не было скучно. В этом он опять кривил душой, кривил ради того, чтобы оставить хоть какую-нибудь зацепку для себя на том берегу августа и чтобы смягчить такой жестокий для Надежды удар. Он также написал, что не совсем уверен в своей девушке. И в этом была доля истины.
Ответ от Веткиной долго не приходил, но Сергей чувствовал, что обязательно придёт. Не могла же она вот так просто, как он, всё оборвать, напрочь смять все нежные цветы тех десяти дней и ночей августа, растоптать их, как он, и выбросить в мусорный ящик, что, собственно, сделал он, всё глубже и глубже уходя в эти Рыжие глаза. Примерно через месяц пришло письмо из Дзержинска.
    "...Неужели ты этой девчонке не веришь? Если нет, то зачем ты с ней встречаешься? Ведь так нельзя, Сергей. Главное для человека – это вера в него. Пойми это, пока ещё не поздно.
    Ты написал, что дружишь с ней точно также, как и со мной. Получается, что и мне ты совсем не веришь, да? Лучше сразу напиши, что ты обо мне думаешь. И только, прошу, не надо лгать. Когда ты мне пишешь неправду, я это чувствую, и мне становится очень больно, просто невыносимо больно.
    Тебя, наверное, тоже интересует – верю ли я тебе? Я скажу откровенно. Первые месяцы после наших встреч, когда я уехала из деревни, я тебе искренне верила. Я жила мыслью только о тебе, никуда не ходила только из-за тебя. А потом... потом ты написал, что дружишь с другой девушкой, и после этого... пошло...
Первые дни я ужасно переживала, а потом решила, что никому из мальчишек нельзя верить, и даже безразлична стала к жизни. Правда, стала дружить с одним мальчиком, твоим тёзкой, но мне это не помогало. Я гуляла с ним, а думала только о тебе. Поэтому мы с ним быстро расстались, хотя он и сейчас не против возобновить нашу дружбу.
     А сейчас я даже не знаю, что о тебе думаю. Конечно, жду твоих писем. Это смешно, не правда ли? Но я к ним привыкла. Мне больно отрывать от себя этот кусочек небольшого счастья. И, пожалуйста, не смейся надо мной. Уж, видимо, я такой наивный и глупый человечек. Ты ведь был моим идеалом. Думала, что на свете нет лучше тебя никого. А сейчас, мне кажется, ты стал таким же, как и все. А может, это просто всё потому, что я не встречаю хороших ребят. А может, я и ошибаюсь, но не могу иначе".
    Сергея это письмо не растрогало до слёз, нет, но что-то тёплое и нежное шевельнулось внутри, захватило воспоминаниями того августа. Он почувствовал, что теряет что-то такое большое и необходимое для себя, но чувствовал это как-то неосознанно. Мелькнула ещё мысль немедленно или ехать к ней (но кто его из училища отпустит?), или просить прощения в письме, чтобы всё это не ушло от него безвозвратно. Но возникшее тотчас сомнение сдержало его – "Неужели это она написала всё искренне? Неужели она всё ещё на что-то надеется? Странно и непонятно. Видимо, я ещё не дошёл сознанием до того большого и чистого чувства, не всё ещё понимаю в этой сложной жизни".
     Он ответил ей, как всегда, нейтрально. Переписка вроде бы возобновилась, но была пустая, велась только для приличия и, естественно, была никому ненужная. Вскоре и она оборвалась.