Семечки

Женька смотрела на горку шелухи от семечек, выросшей на краю письменного стола, и медленно краснела. Такого с ней не было уже лет тридцать. Нет, краснеть ей, конечно, приходилось: разные обстоятельства в жизни бывали. Но чтобы она – доктор наук, как какая-то деревенская девчонка сидела за столом и лузгала семечки, причём не абы где, а в шикарном номере парижского отеля  – такого она и представить себе не могла. Но вот увидела их сегодня в русском магазине, и накатило… И, пряча глаза, она купила пакетик. И вот теперь, придя с официального обеда, сидела в номере, щёлкала семечки и не могла оторваться. Что ж это такое?! В последний раз, помнится, она их так увлечённо щелкала… Да, да, именно тогда…

Они сидели на лавочке. Три подружки: она, Танька и Анжела. Именно Анжела принесла тогда тот кулёк с семечками, который круто изменил Женькину судьбу. Семечки были от Анжелкиной бабушки, бабки Агриппины. Знатные, надо сказать, семечки. За ними к бабке Агриппине приезжали со всей округи, потому что таких ни у кого больше не было: крупные, чёрные, в меру посоленные и прожаренные. Даже оптовики, бывало, наведывались, но Агриппина их почему-то не жаловала.
Так вот, сидели они тогда на лавочке и эти семечки лузгали. И при этом говорили о своём, девчачьем.
– Я, – сплёвывая шелуху, тянула свою извечную песню Танька, – как восемь классов окончу, к мамке на ферму пойду. Там теперь деньги нормальные платят. А потом, когда опыту наберусь, вместо мамки бригадиром стану.
– Не, – возражала Анжелка, запуская руку в кулёк за очередной порцией семечек, – ферма – это не по мне. Я лучше замуж выйду.
– Да ты ж ещё маленькая, – поддевала её Танька, – кто же тебя возьмёт?
– Петька возьмёт, – уверенно кивала Анжелка. – Он бы и сейчас взял, но я ему сказала: только когда школу окончу. Мне уже шестнадцать будет. Говорят, если забеременею, так и в шестнадцать могут расписать.
А Женька молчала. Она совершенно не представляла, чем она займётся после окончания восьмого класса. На ферму идти ей не хотелось – не лежала душа к профессии доярки. Замуж она тоже пока не собиралась – никто из местных парней ей в душу не запал, да и они, если честно, за ней табунами не ходили. Она бы с удовольствием пошла учиться в девятый, но были три причины, по которым это желание было трудноосуществимым: во-первых, она в семье была старшей, а братьев и сестрёнок у неё было шесть душ. Во-вторых, школа в их деревне была восьмилетней, а ближайшая десятилетка находилась в Сосновке. А это – семь вёрст с гаком. Каждый день не находишься. А в-третьих, что греха таить, училась Женька не слишком усердно. Так, с троечки на четвёрочку. А в девятый класс из не местных брали только отличников. Или уж – твёрдых хорошистов. Вот и молчала она, делая вид, что полностью увлечена смакованием семечек.

– Всё сидите, – сказал дед Матвей, проходя мимо. – Всё сидите, семечки лузгаете? Лучше бы пошли, задачку лишнюю решили. А то всю жизнь и пролузгаете!
Дед Матвей в прошлом работал в школе учителем труда и, даже выйдя на пенсию, считал своим долгом, как он говорил «наставлять молодёжь на путь истинный». Его, правда, никто особо не слушал, но деда Матвея это не смущало.
«А и правда, – вдруг подумала Женька, – пойти, что ли, домой, решить эту проклятую задачку?».
Дело в том, что Мегера – так за глаза звали их учительницу по математике, – задав им сегодня на дом эту задачу, заявила, что вряд ли кто сможет её решить. Мол, она сама её когда-то с трудом решила. И даже число, которое должно в итоге получиться, сказала. Дескать, всё одно это никому не поможет.
«А вот пойду и решу! – упрямо подумала Женька. – Пойду и решу Мегере назло!»
Она потянулась, было, к кульку, но потом решительно отдёрнула руку.
– Я пойду, – сказала она подружкам. – У меня ещё уроки не сделаны.
– Да брось, – лениво протянула Танька. – У всех не сделаны. Спишешь завтра у кого-нибудь.
– Нет, – упрямо тряхнула головой Женька, – я сама.
– Ну, как знаешь, – пожала плечами Анжелка. – А я спишу.

Задачка оказалась действительно сложной. Женька билась над ней часа два, пока ей в голову не пришла одна идея. А потом уж всё оказалось до безобразия просто. Женька легко нашла решение и написала ответ. Точь-в-точь такой, какой им озвучила Мегера. Женька довольно потёрла руки, переписала решение начисто в тетрадь и пошла спать. Время было уже за полночь.

На следующий день выяснилось, что задачку никто из Женькиных одноклассников не решил. Кроме неё, Женьки. Мегера, похоже, даже не расстроилась по этому поводу, а только, довольно потирая руки, обозвала их, по привычке, «тупицами, не способными даже подумать». И тут Женька, внутренне предвкушая свой триумф, встала и сказала:
– А я решила!
– Врёшь! – непедагогично отреагировала Мегера.
Не вступая с ней в пререкания, Женька протянула свою тетрадь. Мегера буквально выхватила её из Женькиных рук и впилась взглядом в написанные формулы. Потом подняла голову и зло спросила:
– Кто помогал?
– Никто, – пожала плечами Женька. И, действительно, кто ей мог помочь? Мать, которая кроме как деньги на житьё ничего после школы не считала? Или отец, который, как Женька подозревала, даже восьмилетку в своё время не окончил? Да и вообще в их деревне, кроме школьных учителей, никого с дипломами не было. Даже председатель в своё время окончил лишь Высшую партийную школу, где, как известно, математике не учили.
– Никто, – ещё раз сказала Женька. – Я сама.
Мегера молчала. Умом она понимала, что помочь Женьке было действительно некому, но смириться с фактом, что какая-то троечница решила задачу, над которой она сама когда-то билась несколько дней, не могла.
– Врёшь, – повторила Мегера, но уже как-то вяло. – Ты же в математике ни бум-бум!
– Бум-бум! – злорадно возразила Женька. – И вообще, в этой задачке нет ничего сложного. Надо было только найти алгоритм…
– Чего найти? – изумилась Мегера. – Алгоритм? Ты слово-то, откуда такое знаешь?
– Знаю, – тряхнула головой Женька. И вдруг, словно ей шлея под хвост попала: – Я даже таблицу умножения знаю!
– Ну-ну, – только и протянула Мегера, а потом, помолчав несколько секунд, вдруг добавила: – Садись, Смирнова. Пять.

С тех пор в Женьку как будто какой-то бес вселился. После школы она бежала домой, раскладывала на столе учебники и другие математические книжки, взятые в школьной библиотеке, и вгрызалась в ряды цифр и формул. Сначала она прорешала весь учебник, потом – задачки из пособий, а потом ей стало скучно. Поэтому она выпросила у матери несколько рублей и в выходной поехала в райцентр, в книжный магазин. Но там книжек по математике не оказалось. Тогда она упрямо пошла в библиотеку местного механического техникума и, путано объясняясь, попросила библиотекаря дать ей книгу по математике «чтобы не слишком сложно, но не из школьной программы». Библиотекарь удивилась, но выдала Женьке несколько книг, попросив при этом «когда-нибудь вернуть их назад».

Выданные книги Женька осилила за пару месяцев. Мегера теперь к ней не придиралась, а только смотрела на неё с интересом. Даже иногда, объясняя в классе новый материал, смотрела на Женьку с немым вопросом: мол, правильно ли я всё говорю? И Женька совершенно серьёзно кивала в ответ: всё так. И когда Женька собралась в райцентр поменять книги, Мегера совершенно неожиданно предложила ей:
– Хочешь, я с тобой съезжу? Помогу книги выбрать?
Женька от такого предложения сначала растерялась, а потом кивнула.

Всю дорогу они разговаривали. Светлана Михайловна – Женька вдруг вспомнила, что у Мегеры есть имя и отчество – оказалась вовсе не Мегерой, а вполне приличной и неглупой тёткой. Только очень несчастной. Она мимоходом поведала Женьке, что когда-то у неё была семья – ещё в институте выскочила замуж за однокурсника, а потом муж её бросил, ушёл к молоденькой. А поскольку детей у них не было, то она уехала в их деревню, благо, жильё давали, и вся ушла в работу. Только вот учить тут математике, по большому счёту, оказалось некого. Женька первая… И теперь у неё появился смысл в жизни.
И Женька вдруг мысленно пообещала себе, что никогда её не разочарует.

В девятый класс Сосновской школы Женьку взяли без вопросов. Мегера, то есть, Светлана Михайловна, лично ездила к директору школы, потом куда-то в роно, и в результате Женьку не только приняли в школу, но и дали место в колхозном общежитии, чтобы ей не пришлось ежедневно мотаться по семь вёрст туда и обратно. А потом, после окончания школы, Мегера поехала с ней в город – поступать Женьку в институт…

С тех пор пролетело уже… А, что их считать, эти годы! Много пролетело, много. После окончания института – между прочим, с красным дипломом – Женька поступила в аспирантуру, быстро защитила кандидатскую диссертацию. А потом пошло-поехало. На кафедре, где Женьку буквально уговорили остаться, к ней относились с уважением, но при этом так загрузили работой – головы не поднять. Но Женька не расстраивалась по этому поводу и ни на что не сетовала. Ни на загруженность постоянную, ни на полное отсутствие личной жизни. Нет, нельзя сказать, что молодые люди мужского пола совсем не обращали на неё внимания. Очень даже обращали, особенно на первых курсах. Один даже – будущий биолог – замуж позвал. Женька тогда посмотрела на него – высокий, статный, можно даже сказать – симпатичный. И неглупый. Но в математике – полный ноль! А, если так, так о чём с ним разговаривать? Не о лютиках же цветочках? И отказала.

Уж так получилось, что за все эти годы в родной деревне она ни разу не была. Сначала денег не было мотаться туда-сюда – путь-то не близкий, а потом мать сама приехала посмотреть, как дочка живёт. Убедилась, что всё в порядке и успокоилась. А потом и отец нагрянул – его, как победителя соцсоревнования премировали поездкой в областной центр. А там и младшие, чуть повзрослев, нет-нет, да заезжали. Словом, с роднёй виделась постоянно, а остальные… До остальных, собственно, Женьке дела не было. Вот, разве что, Мегера… Но ей Женька регулярно передавала приветы, а потом, однажды, Мегера сама её навестила. Было это, когда Женька училась на четвёртом курсе.
Сначала Женька услышала какой-то шум и, посмотрев на часы, удивилась: почти полночь! А потом голос, доносившийся снизу, показался ей знакомым. Женька накинула халатик и спустилась к вахте. Светлана Михайловна, всем своим нынешним внешним видом оправдывая прозвище Мегера, стояла напротив вахтёрши тёти Паши и на повышенных тонах отстаивала своё право «навестить бывшую ученицу». Но тётя Паша была непреклонна.
– Не положено! – стояла горой она. – Только с разрешения декана. Или коменданта!
– Да что я – парень какой-то? – возмущалась Светлана Михайловна. – Я что – съем, что ли, ваших девушек? Я, между прочим, заслуженный учитель!
– Не положено! – упрямо повторяла вахтёрша, перегораживая своим мощным телом проход к лестнице.
– Тётя Паша! – крикнула Женька, – это ко мне. Пропусти, пожалуйста.
Женьку тётя Паша уважала. Во-первых, парней к себе Женька никогда не водила, а во-вторых, всегда здоровалась, не в пример всем остальным. А, в-третьих, мать её, когда приезжала, всегда привозила из деревни тёте Паше гостинец. Так что, чего ж ей Женьку не уважать?
– Ну, если к тебе, – кивнула тётя Паша, – тогда пусть проходит. Только, чтобы без этого… – начала она по привычке, а потом, смутившись, махнула рукой: – Ой, да чего я! Проходи! – И отодвинулась в сторону.

Они просидели до самого утра. Мегера жадно расспрашивала Женьку о её учёбе, о жизни, интересовалась, кто из профессоров работает сейчас на кафедре, а услышав одну фамилию, буквально остолбенела.
– Колька? Николай Михайлович? Да ты что! Он же со мной в одной группе учился. Вечно на пересдачи бегал! А теперь – профессор! А, может, не он? Как, говоришь, фамилия? А лет сколько? Ну, да, вроде, он. Надо же…
А потом Мегера вдруг как-то сникла. На вопрос Женьки, что случилось, она только махнула рукой, а потом вдруг разразилась целой жалобной речью. И личной жизни-то у неё не было, и однокашники, вон, в профессора выбились, а она на курсе в числе первых была, и ученики-то у неё все тупые, только, вот, Женька – свет в окошке.
– Ты знаешь, Женя, – сказала она, – если бы не ты, то я бы вообще считала, что прожила жизнь впустую. А так – есть, чем гордиться. Хотя, моей заслуги в этом почти нет. Ты всё сама. Спасибо тебе. – И она заплакала.
Женька долго утешала Мегеру, говорила ей всякие правильные слова, клялась, что без неё никогда бы не полюбила математику и не стала бы тем, кем стала. И, собственно, она говорила совершенно искренне, но Светлана Михайловна только всхлипывала в ответ и отчаянно сжимала Женькину руку…

Больше они не виделись. После окончания института Женька поступила в аспирантуру московского университета и до неё стало, как сказала мать в телефонном разговоре, «как до Парижу». А потом позвонил младший брат и сказал, что Мегера умерла. Женька тогда собиралась на конференцию в Лондон и никак не могла приехать на похороны…

В родную деревню она смогла выбраться лишь через год. За те два десятка лет, что она здесь не была, деревня почти не изменилась. Те же разбитые дороги, те же пьяные мужики, валяющиеся у калиток своих домов, та же нищета и запущенность. Только знакомые постарели, да и дома, казалось, больше вросли в землю.
Такси, на котором Женька приехала из города, в саму деревню въезжать отказалось. «Ни за какие деньги!» – сказал водитель, и Женька поняла, что оставшийся путь придётся проделать пешком. Она шла по деревне, вглядываясь в лица попадавшихся навстречу людей, и не узнавала никого. Хотя…
– Анжелка? – неуверенно сказала Женька.
Пожилая женщина, идущая навстречу, остановилась.
– Анжелка, – кивнула она, – а вы, простите, кто?
– Анжелка! – обрадованно закричала Женька, – Это же я, Женька! Не узнаёшь?
– Какая Женька? – испуганно отшатнулась женщина. – Не знаю я никакой Женьки! А, если вы насчёт денег, что Петька занимал, так не надо было ему давать! Он, один чёрт, всё пропивает, сволочь!
– Какие деньги, Анжелка! Это же я, Женька, твоя школьная подруга. Неужели не узнала?
– Женька? – Анжелка внимательно вгляделась в Женькино лицо. – Точно – Женька! Ни… – женщина виртуозно выругалась матом. – Какая фифа ты стала!
И, действительно, в своём английском костюме и полусапожках от Бранчини она выглядела на деревенской улице белой вороной.
– Женька! – ещё раз повторила Анжелка. – Женька! Едрит твою в корень! Ты чего приехала-то? Родню навестить?
– Навестить, – кивнула Женька. – И к Мегере на могилку зайти.
– К Мегере?.. – задумчиво, пытаясь вспомнить, кто это такая, произнесла Анжелка. – А, к училке? Так померла она. Год уже, как померла.
– Я знаю, – сказала Женька. – Я на похороны приехать не смогла, вот теперь хочу на могилку сходить.
– А зачем? – удивилась Анжелка. – Чего ходить-то? К ней никто не ходит. Правда, похороны были по первому разряду! Директор школы денег выделил, председатель тоже, из района приезжали. Бухла было… Семечек хочешь?
Женька покачала головой и, не прощаясь, пошла к своему дому.

От воспоминаний Женьку оторвал вежливый стук в дверь.
– Мадам Смирнофф, – сказал портье на смеси русского и французского, – вас ждут в холле.
– Да-да, – ответила Женька, вернее Евгения Васильевна, вернее – мадам Смирнофф, прикрывая свежей французской газетой горку шелухи на столе. – Я сейчас спущусь. Только… У вас не будет какого-нибудь пакетика под мусор?..
– Не извольте беспокоиться, – мгновенно отреагировал портье, зорким глазом углядев отлетевшую в сторону шелуху. – Я сейчас пришлю горничную… А я тоже люблю семечки. Знаете, такая ностальгия по юности. Я ведь родом из России. А у вас тоже – ностальгия?
– Тоже, – кивнула Женька и, решительно поднявшись, направилась к двери…